Кардинал Цезарини высоко ценил его учёность, латынь, удивлялся способности к языкам, потому что из путешествия в Италию Грегор привёз знакомство с итальянской речью, но, не найдя в нём такого послушного инструмента, какой был ему необходим, вовсе его ни в чём не использовал.
В мнениях они также часто разнились. У кардинала Цезарини была только одна цель перед глазами, дорог, чтобы дойти до неё, он не выбирал, для неё многим готов был пожертвовать, а что именно Грегор ему считал за зло, то же считал за зло себе и молодому пану.
Поэтому с Грегором он развлекался приятной беседой, но в важных делах закрывался с Ласоцким и совещался, посылал его, им прислуживался.
Он также был неординарным человеком и не случайно любимцем епископа Збышка, который оставил его тут на своём месте. Эрудированный, сообразительный, в работе неутомимый, воздержанной жизни, железного здоровья, всегда одинаково готовый сесть на коня и за перо, и от обоих получить пользу, как надлежало, декан был любимцем кардинала, который не колебался обещать ему самое прекрасное будущее.
Поэт и певец, Грегор из Санока совсем не подходил для дел, требующих хитрости, громко утверждая, что простую дорогу всегда считал самой короткой и лучшей.
Поэтому им немного пренебрегали, а он равнодушно и слегка иронично поглядывал на суетливых людей.
После долгой беготни возле императора Фридриха, этого господина «с маленьким сердцем», который собственные интересы всегда ставил перед другими, неутомимому кардиналу удалось заключить уже не мир, а двухлетнее перемирие, и то на невыгодных условиях.
Это была скорей видимая, чем реальная гарантия от гражданской войны, потому что наёмные чехи с Гискрой оставались в тылу. Но нетерпение было так велико, так раздражено ожиданием, что ни король, ни Гуниады не колебались сразу же, несмотря на позднюю пору и наступающую осень, в ноябре выступить в поле.
Всё было готово, так что, когда кардинал вернулся, в Буде закипело… и потянулись полки. Владислав был несказанно счастлив.
В тот вечер, когда пришла новость, он поздоровался с Грегором, как обычно, вызванным для вечерних молитв, криком:
– Наконец идём! Идём!
Глаза его пылали, он весь дрожал.
– Вы так холодны, – добавил он с упрёком, – как будто вам моя слава не дорога.
Магистр воздел руки.
– Мой король, – воскликнул он, – ты так обо мне думаешь?
– Простите, мой дорогой, – сказал Владислав, – у тебя нет этого воинственного духа… я чувствую, что призван сражаться. Всё так складывается, чтобы я верил в руку Проведения и его предопределение. Оно мне приказывает и толкает.
Хватит нас в поле, слава Богу, сорок тысяч солдат, которые лёгко справятся с двойной турецкой силой! Сам Гуниады собрал двадцать пять, у нас есть чехи на папском жалованье, у нас есть добровольцы, у нас есть крестоносцы из Германии и Франции, Сербии и Валахии.
– И что лучше всего, – прибавил Грегор, – поляки, которые за вас, наш король, готовы пролить последнюю каплю крови.
– Победа будет за нами! – крикнул король с огромным восторгом. – А вы, мой магистр, латинским виршем расскажете потомкам о наших деяниях, не правда ли?
– В таком случае, ваше величество, – добавил Грегор, – если придётся их воспеть, разрешите наблюдать…
– Как! Вы хотите быть с нами? – прибавил радостно король.
– Если кардинал Цезарини не поколеблется вас сопровождать, как же я, ваш раздатчик милостыни и исповедник, могу покинуть своего пана?
Итак, Грегор из Санока тоже завербовался в этот крестовый поход и вместе с другими надел на грудь крест.
Кроме него, кроме молодого двора и неотступных товарищей, с королём шли польские паны: подканцлер Пётр из Шекоцин, Пётр Наленч из Шамотул, Павел из Сиенна Войницкий, Ян из Тарнова, Николай из Хронстова, Николай Рожиц из Закрова, Хинка Топорчик из Балиц, Михал Ласоцкий, Станислав из Плешова и много, много других. Всё самое храброе рыцарство, один вид которого мог внушить неприятелю страх.
В экспедиции охотное участие приняли первейшие венгры. Менее броско презентовали себя наёмные полки, но те так разделились, чтобы не быть на глазах.
Рядом с королём, предшествуемый распятьем, ехал с крестом в руке кардинал Цезарини, который очень рассчитывал на себя, чтобы разогревать войско и не допускать, чтобы оно остыло, пока не нанесёт врагу смертельного удара.
После торжественного выхода из Буды, с криками, песнями, колокольным звоном и молитвами в костёлах, отряд двигался в таком душевном порыве, с таким огненным пылом, что, если бы в эти первые минуты столкнулись с врагом, смели бы его до конца, как буря.
Необычайно быстро преодолев Дунай, войско набросилось на стены Софии. Крепость не могла ему сопротивляться, развалилась в прах, а наёмные солдаты храбро бросились грабить.
Всех оживлял тот дух, который исходил от молодого короля. Он первый утром садился на коня, ложился спать последним, словно некая лихорадка его пожирала. Кардинал также ему остыть не давал, в нём был равно боевой дух. Ничто не могло сопротивляться победоносным отрядам, а каждая битва добавляла мужества.
Турки устраивали засады, нападали со стороны, поджидали в оврагах, редко выходил на битву более значительный их отряд.
3 ноября после множества победных битв последовала кровавая и счастливая битва под Ниссой.
Захватили ворота Трояна, овраги Ссулу-Дербент. Турки уже не осмеливались выйти в поле, но окружали проходы, скрывались за скалами, засыпали стрелами с горных вершин.
Почти накануне Рождества среди этих вершин, покрытых снегом, на дорогах, стеклянных ото льда, расположилась армия на короткий отдых. Победный поход, постоянные небольшие стычки, которые не давали времени подумать и отдохнуть, удерживали всё войско в этом состоянии рыцарского ража, который ослеплял взгляд на последствия и не давал видеть опасность.
В тот день, когда разбили на ночь лагерь в долине среди белых гор, ветер с которых дул снегом и морозом, король вошёл в бедную палатку, чтобы, если не снять, то хотя бы ослабить доспехи на плечах.
Старшие из его товарищей, кони которых по дороге пали, увидев нехватку провизии, грядущую зиму, закрытые овраги, в глубине которых засели турки, первыми начали требовать возвращения. Далее продвигаться было невозможно…
Но кардинал Цезарини, который сам был готов жить сухим хлебом и растопленным снегом, стремился вперёд и о возвращении говорить не давал.
Исхудавший Грегор из Санока грел руки у маленького, с трудом разожжённого костра, в жалком шатре, который качал ветер и в который залетал снег, когда подошёл подканцлер Пётр из Шекоцин.
Он не снял с себя ни доспехов, ни шлема, держал в руке несколько стрел, которые воткнулись в его кольчугу, а одна из них слегка ранила в плечо.
Это был один из храбрейших рыцарей и один из самых заботливых о короле.
– Слава Иисусу Христу, магистр Грегор, – сказал он сидящему, который даже не взглянул на гостя. – Завтра будет предпраздничный день, по-видимому, рыбы не поедим…
– Лишь бы хлеб был, – вздохнул Грегор.
– Не все его, наверное, получат, – ответил подканцлер, – один кардинал живёт словом Божьим и огнём святыни, но мы, недостойные грешники, вскоре погибнем, если не от неприятельских стрел, то от мороза и голода, Богу на славу, но кому на пользу, не знаю.
Грегор улыбнулся, поправил огонёк, который тушил ветер.
– Магистр, пора бы нам уж подумать, если не о себе, то о короле, – добавил Пётр из Шекоцин. – У вас панское доверие. Итальянец, святой человек, но ни слова, ни страны не знает и войны не понимает. Побед, благодаря Провидению, мы одержали достаточно, вытворяли чудеса… Турки нас окружают, голод нам досаждает, зима на носу… не выйдет отсюда наша нога!
– Действительно, панское ухо для меня доступно, – сказал Грегор, – но как сдержать победителя? Он не видит и не хочет видеть опасность, а если бы даже её почувствовал, одно слово кардинала толкнёт его дальше.
– Ради Бога, магистр, – прервал подканцлер, – короля и его славу нужно спасать. Мы победили, но, желая сверх силы, мы потеряем плоды. Скажите ему…
– Я? – ответил Грегор. – Он не послушает меня. Сходите вы все, кто дал доказательства храбрости и выдержки, у вас больше прав говорить, чем у меня.
– Пойдёмте и вы с нами, – воскликнул подканцлер, – король в своём шатре и уже готовится к завтрашней стычке, которая неминуемо нас ждёт, потому что мы окружены. Пойдёмте.
Чуть поколебавшись, Грегор встал, поправил на себе кожух и, вздыхая, пошёл за подканцлером.
В чистом поле, в снежную метель, накрывшись епанчами, стояли неподалёку и тихо совещались главные польские рыцари: Ян из Бобрка, Пётр Наленч, Павел из Сиенна и другие. Они потихоньку, но весьма оживлённо беседовали, когда Пётр из Щекоцин подошёл с Грегором.
– Пойдёмте к королю, – сказал, подходя, подканцлер.
В нескольких шагах была палатка Владислава, сделанная из простого войлока, маленькая и тесная. В ней слабо горел свет, а через открываемый ежеминутно проход была видна толпа народа. Палатку наполняла молодёжь.
Тем временем челядь у жалкого огонька разогревала замёрзшее вино и остатки окостеневшего от мороза мяса.
Владислав стоял посередине, сняв с головы шлем, с распущенными волосами, со сверкающими глазами, с сияющим лицом. Он, Тарновские, Завиши вели оживлённый разговор.
Кардинал находился в другой палатке на молитве.
Когда старшина показалась у входа, младшие расступились, король, увидев, что их входит такая толпа, слегка нахмурился.
Подканцлер снял шишак и заговорил:
– Мы пришли к вашему величеству, – сказал он, – с долгом верных слуг. Мы сначала шли, не обращая ни на что внимания, но дальше, пожалуй, кости сложить придёться. Войску не хватает провизии, лошади падают, мороз сковывает.
Нас окружают турки, а зима и снег добивают. Милостивый пане, мы готовы умереть, но вам, молодому и предназначенного для великих побед и дел, мы не можем позволить тут напрасно погибнуть… Мы были победителями, но пора возвращаться, пора…