Арменыч упрямо покачал головой. Выглядел он и вправду не очень: бледный, с потухшим взглядом.
– Эй, эй, ты чего? – Теперь Петя тоже обратил внимание на состояние старика.
– Все нормально.
– Ничего не нормально! – Парню стало страшно: бледность старика на глазах приобретала синюшный оттенок.
– Нормально, – стоял на своем Арменыч.
Петя ему не поверил.
– Блин, че делать-то?
– Сейчас уже доедем. – Антон Павлович коротко переговорил с помощником. – Врачи нас ждут.
– Сердце шалит, – признался старик. Дышал он тяжело, словно выталкивая воздух из легких, а затем с трудом набирая его обратно. – Вы меня до дома довезите, я отлежусь немного и буду как новенький.
– Сидите спокойно.
В деревне с их приездом началась суматоха. Арменыча почти на руках вытащили из машины, положили на носилки и куда-то унесли. Все его попытки сопротивляться закончились ничем. Профессионально-бережные руки врачей обладали стальной мощью. Арменыч как-то сразу превратился в малого ребенка, которого взрослые могут бесцеремонно крутить и поворачивать, беззлобно прикрикивая.
– Фу, кажется, успели, – вздохнул Антон Павлович. – Крепкий старичок! Кто другой уже бы и свалился, а этот как огурец!
– Зеленый и пупырчатый, – буркнул Петя. Самочувствие старика обеспокоило его не на шутку. – Как думаете, может, мне с ним посидеть?
Антон Павлович покачал головой:
– Только мешаться будешь. Врачи у нас хорошие – откачают. Главное, что мы его довезли.
– Ведь никогда его сердце не беспокоило! Это он, наверное, глюков про Каринку свою насмотрелся – и результат: перенервничал.
– А вот про глюки я хотел поговорить с тобой подробнее.
– Что, тоже насмотрелись? Ужас, правда?
Шевелилась у Пети мыслишка вытащить сурового чекиста на откровенность, однако не на того напал. Откровенничать Антон Павлович не спешил. Наверное, по старой чекистской привычке.
– Что ты видел?
– Что видел, что видел! Не скажу, – развредничался парень. – Я понимаю, что у вас служба, зато я не на службе! Я есть хочу! Я пить хочу! Дайте мне хоть немного продыху, а?
– Я бы с удовольствием, но некогда. Что ты видел?
Теперь голос Антона Павловича обрел некоторую жесткость.
– Кормить будут? – Когда дело касалось еды, Петя стоял насмерть.
– Будут, – покорился шеф Специального отдела. – Пойдем, троглодит. За едой, чтоб время не терять, будешь рассказывать.
– Чего это вы обзываетесь? – для порядку обиделся парень, хотя обиды никакой не чувствовал: сказывался иммунитет. Арменыч в пылу спора, бывало, обзывал его и покруче.
– Я не обзываюсь, я констатирую факт.
Петя улыбнулся, хотя улыбка сейчас выглядела странно. Не сдержался. Улыбался он вот почему: вспомнилось, как года два назад случился у соседей, живших через четыре дома от Пети, шикарный скандал. Вопили и орали так, что слышно было по всей деревне. А дело оказалось простое. Решила жена похвалить мужа за аккуратность, возьми да скажи: «Ты у меня настоящий педант!» Муж слова «педант» не знал и, соответственно, решил, что жена ни за что ни про что обозвала его неприличным словом. Отсюда скандал и начался. Арменыч тогда, помнится, смеялся до слез. Арменыч… При мысли о старике Петя снова помрачнел.
Антон Павлович смены его настроения не заметил.
Печево у Светланы было вкусным, чай – крепким и душистым. Дожевывая десятый по счету пирожок с капустой, Петя рассказывал про то, что привиделось Арменычу. Рассказ про свой собственный сон с тараканом и лайками он успел закончить на восьмом пирожке.
– Вот такая вот фигня, – наконец поставил он точку и устало откинулся на спинку стула. После еды спать хотелось зверски.
– Да-а, – протянул Антон Павлович. – Сны у всех разные, но сходятся в одном моменте: минутная жалость и то, что за ней следует.
– Чего-чего? – не понял Петя.
Антон Павлович махнул рукой:
– Ничего, это тебя уже не касается. Можешь идти домой. И спасибо.
– Пожалуйста. – Парень встал, но уйти не решался. – А как же все?..
– Что все?
– Ну это: подвал с тварями, сон, Арменыч, мой брат?
Объяснялся он сумбурно, но чекист его понял:
– Никак. Это ж не кино, которое можно досмотреть до конца, а можно не досмотреть. Это жизнь, и в некоторые ее моменты лучше не углубляться, а вовремя свернуть в сторону. Живи, как живешь, вон брат у тебя появился. Мало? Остальным займемся мы. Я и так жалею, что тогда попросил вас о помощи. Присматривать я за тобой на всякий случай буду, все-таки в это дело ты влез порядком.
Петя надулся.
– Не в этом смысле, – поморщился шеф Специального отдела, однако развить свою мысль не успел.
В открытую по случаю теплой погоды форточку со свистом влетел свернутый в трубочку листок тетрадной бумаги. Упав на столешницу между собеседниками, он покрутился, затем, словно обретя собственную волю, снова воспарил в воздух и пошел на таран Петиного носа. Тот едва успел подставить руку, где листок затих окончательно.
– Что это? – не вставая, поинтересовался Антон Павлович.
– Не знаю. – Петя озадаченно рассматривал добычу, не решаясь ее развернуть. – Бумажка какая-то.
– Дай посмотрю. – И Антон Павлович протянул ладонь.
Петя уже собрался было отдать послание, но не успел. Словно прочитав его мысли, листок торопливо развернулся, явив написанную чернилами записку. Записка гласила: «Сегодня вечером приходи к развалинам старой церкви. Не опаздывай». Подписи под ней не было, а была красивая, переливающаяся всеми цветами радуги печать. На печати подняла крылья похожая на орла птица.
– На свиданку меня зовут. Только место какое-то странное, и кто – непонятно. Подписываться надо. Хотя вон печать есть. И красивая какая, переливается…
– Погоди. – Голос Антона Павловича звучал напряженно. – Ты что, видишь на бумаге какие-то надписи?
Петя не понял:
– А вы что, не видите? Вот же черным, вернее, синим по белому написано. И печать. Смотрите, – он протянул листок Антону Павловичу.
– Я вижу только чистый лист бумаги. – Голос Антона Павловича стал еще напряженнее. – Абсолютно чистый.
– Прикалываетесь? – Парень с выражением прочитал: – Сегодня вечером приходи к развалинам старой церкви. Не опаздывай. Ну? – Он продемонстрировал записку чекисту. – Неужели до сих пор не видите?
– Там ничего нет, – с расстановкой повторил Антон Павлович.
– Да? – Петя продолжал сомневаться.
– Да. Для меня это обычный тетрадный листок. В клетку. Вырван из тетрадки в двенадцать, возможно, восемнадцать листов. Что ты еще видишь?
Ответить парень не успел: радужная печать вспыхнула, укусила Петю остренькими лучиками за ладонь и погасла, как будто исчерпав этим свои силы. Все события заняли мгновение, а еще через мгновение парень с проклятием отбросил коварную бумагу. До пола та не долетела, распавшись на золотые искры, медленно растаявшие в воздухе.
– Черт, больно! – Петя затряс рукой, потом остановился, прислушался к себе: – Не больно. Надо же!
Он принялся рассматривать руку и проверять ее на предмет возможных повреждений. Кроме обломанных ногтей и пары царапин на тыльной стороне кисти никаких повреждений не нашлось. Царапины красовались на руке уже два дня, а обломанные ногти так и вообще являлись для Пети нормой жизни. Гораздо странней выглядел бы внезапно появившийся маникюр. Поэтому, не найдя никаких фатальных изменений, парень немного подуспокоился.
– Фу, испугался, – выдохнул он.
– Ты чего ее на пол бросил? – недоуменно вопросил Антон Павлович. – И куда она потом делась?
– Опять не видели? Ну вы даете! А если бы она меня съела?
– Кто съел? И чего ты рукой трясешь?
– Записка, мать ее! Представляете, укусила меня за руку! – И Петя сунул под нос Антону Павловичу свою не очень чистую руку. Тот ее внимательно осмотрел и не нашел ничего интересного, о чем незамедлительно сообщил парню.
Пришлось Пете в подробностях рассказывать о произошедшем. Антона Павловича интересовало все: цвет печати, насколько ярко вспыхнула, что именно сделал парень, чтобы она вспыхнула, и тому подобная хрень. Зачем ему это надо знать, Петя не понимал, но добросовестно отвечал, что печать радужная, ударило по глазам ну очень ярко, нет, не делал ничего такого. Нет, особых слов тоже не произносил, и матерных не произносил, и про себя тоже, да, уверен и т. д., и т. п.
В конце концов шеф Специального отдела насосался информацией и отвалился, как сытый комар. Было видно, что он о чем-то напряженно размышляет.
– Как интересно, – пробормотал он, – система летит к чертям. Меня, значит, не приглашают, а приглашают случайного помощника. Навязался он на мою голову… Зачем он им? Если только он Избранный? Возможно. Почему проглядели мы? Тогда все становится еще интересней…
Он вздрогнул, помотал головой и повернулся к Пете.
Тот успел закемарить и разговор Антона Павловича с самим собой не услышал.
– Эй, ты чего – спишь?
Петя испуганно вскинулся:
– А? Что? Не сплю!
– Можешь спать, разрешаю. Но вечером я за тобой заеду. Сопровожу тебя на свиданку: хочу посмотреть на того, кто такие интересные записки пишет.
– Вы со мной вроде попрощались? – не без лукавства поинтересовался Петя. Мысль никуда не ехать ему очень нравилась, и расставаться с ней он не спешил. – Типа спасибо за помощь, жизнь штука сложная и все дела.
– Последнего я не говорил.
– Ну, что-то вроде, я уже и не упомню. Но вы поняли, о чем я.
Шеф Специального отдела покачал головой:
– Я бы с удовольствием поехал без тебя, но обстоятельства изменились. Ты получил приглашение.
– Я?
– Ты, ты, – закивал Антон Павлович и добавил совсем уж загадочное: – По горлышко тебя затянуло, поздно трепыхаться.
Пете стало не по себе, и переспросить, что же тот имел в виду, он не решился.
– Давайте вы поедете без меня? Или со мной, но завтра?
– Вот чего я в деревенских ненавижу, так это их неторопливость. Когда завтра, почему завтра? В записке ясно сказано – вечером!