За ужином я всерьез налег на выпивку. Том и Люси приготовили здоровенную рыбину, и я уписывал ее под необыкновенно вкусное вино из ящика, который привез Дэвид. Откуда берется такой нежный вкус? У вина было экзотическое название, с диакритическими знаками и непроизносимыми сочетаниями букв. Оно просилось, чтобы его пили огромными глотками. Когда подали мороженое, я уже всасывал вино чуть не из бутылки, так мне хотелось захватить себе львиную долю.
— Боже, потрясающее вино. Откуда оно?
— Я заказываю его прямо у винодела во Франции. Мой отец покупает у него вино уже лет сорок.
Я немного разбираюсь в винах. Одна из прелестей работы в ресторане состоит в том, что красноносые торговцы раз в неделю поили меня с ложечки последними новинками, не подозревая, что заказывать товар не в моей власти. Тут главное было прикинуться лохом, рабоче-крестьянином, и хорошо сыграть роль.
— Сорок лет выдержки, с ума сойти. Что это, кларет? Нет, кларет красный, как форма у «Астон Виллы».
— Бургундское.
— Я думал, бургундское тоже красное. Когда про штаны говорят «цвета бургундского», они на самом деле бордовые.
— Нет, белое тоже бывает. Шардонэ — сорт белого бургундского.
— Ага. Как интересно. Дорогое?
— Как посмотреть. По сравнению с обычным пойлом дорогое, но мы платим значительно меньше, чем в магазине.
— Неужто десятку за бутылку?
— Это скорее стоит тридцать за бутылку.
— Тридцать! С ума сойти! Да на эти деньги можно купить четверть унции дури или три порции экстази.
— Но удовольствие не то же самое.
— Ты за себя говори, приятель.
— Нет, я не согласен. В этом вся проблема с наркотиками, не так ли? В них главное — эффект, а не то, как он достигается.
— Не догоняю.
Дэвид взял пустую бутылку вина на руки, как ребенка, и прочел этикетку.
— Представь себе все поколения виноделов, растивших лозу, поддерживавших терруар[53], следивших за непрерывностью процесса Когда пьешь хорошее бургундское, участвуешь в культурно-историческом событии. Глупо пить его, чтобы «дало по мозгам». Для этого сгодится водка, травка или экстази.
— Но и то и другое просто уход от реальности. Баловство ощущений.
— Возможно. Но качество неодинаковое. Идти на «Парсифаль» или на «Оазис» людей побуждают те же мотивы, однако ощущения от первого — на порядок выше.
Я загнал себя в угол. Мэри внимательно слушала, и мой вид ей подсказывал, что я согласен с Дэвидом, но не уверен, что такое «Парсифаль». Мозаичное панно? Тогда как на него можно ходить и при чем тут «Оазис»? В целом же я был противником релятивизма. Я предпочитаю, если вы заметили, классифицировать вещи, пользуясь абсолютными суждениями. Придется пересесть на другого конька.
— А каким образом с этим вяжется реклама?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты зарабатываешь на жизнь, эксплуатируя самые низкие инстинкты. Когда ты берешься судить о качестве удовольствий других людей, разве в этом нет фальши?
— Ни капли. Я работаю в рекламе лишь для того, чтобы сделать имя и снять свой фильм. Реклама — лишь средство к достижению цели.
— Как травка.
— Немного как травка, но я не обмякну перед телевизором с куском пиццы во рту и не буду глупо хихикать над несмешными вещами, так что результат, надеюсь, получится более конструктивный.
— Но ведь ты хочешь, чтобы твои фильмы смотрели?
Дэвид вскинул брови и тихо рассмеялся.
— Да, уел ты меня… Хочу, конечно.
Упившись, я принял его фразу за личную победу. В действительности же я вел себя глупо и вызывающе, потому что Мэри посмотрела на меня и покачала головой так, чтобы только я один заметил, — как она всегда делала, когда я ставил кого-нибудь в неловкое положение. Какая радость, что ее осуждение уже не имело надо мной власти. Мэри больше не в ответе за мое поведение, а раз не в ответе, значит, и не вправе, вот и все.
Я пропустил мороженое ради бургундского. Мы сидели в гостиной отца Тома. Мэри и Люси зажгли свечи. В наступивших сумерках мне все были симпатичны, на бокалах играли желтые отблески. Мэри поставила какую-то классику, музыка была ненавязчива, по-зимнему холодна и неуловима. Разговор перешел на банальности. Том выставил бутылку древнего арманьяка. Мы словно разыгрывали сценку для рекламы отпусков в Западной Европе. Но думал я о другом — о Барте, Генри и его скучном, но обеспеченном отпуске, Сэди, Мэннионе-старшем и его пошлом журнальчике, о куреве. Больше всего — о куреве. От выпитого меня пробили пот и косноязычие. Комната качалась и кренилась, как палуба корабля в шторм. Я извинился и вышел на улицу.
Сев на каменный парапет рядом с «кавалером», я закурил, а зря — сигарета только нивелировала отрезвляющий эффект холодного воздуха. В уме сам собой складывался гневный монолог о приспособленчестве и загубленном таланте. Я не совсем был уверен, чьи приспособленчество и загубленные таланты имелись в виду, но мне стало лучше.
Несколько раз в моем смущенном мозгу возникал утробный портрет ребенка Люси. Меня подминала под себя волна ярости, которую я даже не пытался остановить.
Из дверей раздался голос Тома:
— Еще накатим, Фрэнк?
Я не ответил. Том подошел ко мне.
— С тобой все в порядке?
— Что это вас обоих так охватила забота о моем благополучии? У меня все нормально, ясно?
— Господи, ну извини, Фрэнк Я просто хотел спросить, как тебе присутствие Мэри.
— Как во сне.
— Ты мой лучший друг, Фрэнк, я знал, что ты выстоишь.
Том, как и я, напился в хлам. Раскиснув по пьяни, Том вел себя как мальчишка и впадал в благодушие, я, наоборот, становился суров и сосредоточен. Он обнял меня за плечи и поцеловал в ухо, отчего моя злость сразу рассеялась.
— Давай пить, пока ноги не откажут.
— Мои и так уже отказали, Том.
Том слегка сжал мои плечи:
— Не бери в голову, приятель, Дэвид тебе в подметки не годится.
— Ага. Как миллионер-режиссер может со мной тягаться, куда ему до меня…
— Фигня, Фрэнк Все фигня. Ты — лучший. Первый сорт.
Том почти завершил превращение из джентльмена в забулдыгу. Еще немного, и он полезет со мной бороться.
— Пошли, выпьем пива, чтобы протрезветь.
— Ага.
Мы вернулись в дом. Дэвид и женщины сидели перед телевизором и болтали. Мэри свернулась калачиком на диване, пристроив голову на плече Дэвида. Он нежно теребил ее волосы. Они устраивали вязку прямо у меня на глазах. Мне самому стало страшно от того, что я мог сделать.
Я обмяк кучей на полу, прислонившись к стене.
— Дэвид, когда ты снимал ролик для таиландских авиалиний, что ты чувствовал?
— Ну, я нервничал, проект был не маленький.
Я вынул сигарету и сунул ее в рот.
— Конечно, нервничал. Еще бы. Все эти большие самолеты, все это пространство и свет.
Мэри вмешалась с привычной ноткой старшей воспитательницы в голосе:
— Фрэнк, ты же знаешь, что Люси не хочет, чтобы здесь курили.
— Не суй нос не в свое дело, Мэри. Кстати, я ни хера не курю пока.
Том хихикнул:
— Прям как в старые добрые времена.
Из нас только Люси, наверное, была трезва, но не мне судить. Она тихо сидела на подлокотнике дивана, наклонившись вперед, как бы защищая свой живот.
— Ну да ладно. Вернемся к ролику. Думаешь, от него была какая-то польза, Дэвид?
Дэвид старался сохранить невозмутимый вид.
— Нет, вряд ли. Разве что для моей репутации. — Он сделал паузу и посмотрел на меня в упор: — И моего счета в банке, разумеется.
A-а, очень умный ход. Молодец. Как быстро он подхватил кость раздора.
— Счет в банке, еще бы. Но некоторые вещи за деньги не купишь, не так ли, Дэвид?
В моем вопросе смешались пьяный сарказм и угроза.
— Прекрати, Фрэнк, — опять сказала Мэри.
— Нет-нет, все путем, Мэри, я за собой слежу. Мне интересно знать, какие вещи не купишь за деньги.
Алкоголь гудел в ушах.
— Ты когда-нибудь трахал Люси, Дэвид?
Желудок вдруг взмыл к самому горлу, как на американских горках Том посерьезнел. На этот раз решила вмешаться Люси.
— Фрэнк, перестань. Что на тебя нашло?
— Ничего, Люси. Я задал Дэвиду простой вопрос.
— Нет, разумеется, я никогда…
— …не трахал Люси. Я так и думал. Вот видишь, Дэвид, некоторые вещи не купишь за деньги. Люси, например. У меня денег совсем не было, когда я ее трахал, правда, Люси?
Глаза Тома сузились. Он хотел что-то сказать, но осекся, заметив, что Люси заплакала. Я дожимал:
— В те дни, в Хаммерсмите, тебе не было разницы, богат я или нет, не так ли, Люси? Деньги там были совсем ни при чем.
Язык не слушался, алкоголь продолжал бить по ушам.
— Драл невесту лучшего друга, а тот и не ведал.
Том, шатаясь, встал.
— Это что за хренотень? — прорычал он.
На меня вдруг напало раскаяние.
Мэри выпрямилась на диване:
— Ты — крыса, Фрэнк.
— А она тогда кто, Мэри?
— Ты — мерзкая крыса.
Люси выбежала из комнаты, обливаясь слезами. Том устремился за ней:
— Что ты? Что ты?
Сквозь топот ног по лестнице доносились крики Люси. У меня тряслись руки. Я попытался сосредоточить взгляд на ковре, и комната снова поплыла. Боковым зрением я видел, что Мэри неотрывно смотрит на меня.
— Что тебе надо, Фрэнк? Чего ты добиваешься?
— Отвали, шлюха.
Она вскочила и попыталась с размаху ударить меня ногой в чулке, но я выставил руку. Помню, что у нее вырвался придушенный вскрик ненависти, который меня напугал. Мэри выбежала из комнаты, оставив Дэвида сидеть с разинутым ртом. Я уставился на него. Он медленно качал головой.
— Мне тебя жаль, искренне жаль.
— И ты отвали.
— Мне искренне хотелось подружиться, Фрэнк, искренне.
Он встал и вышел, оставив меня удивляться.
Просидев пять минут в полной тишине, я поднялся и побрел к машине. Ключ не желал попадать в замок. Открыв дверцу, я взглянул на окна первого этажа. Том смотрел на меня, но я не мог разглядеть, с каким выражением. Я сел в машину и завел двигатель. Я так надрался, что не мог сообразить, в какую сторону выворачивать руль, чтобы раз