— Нет, какая сволочь.
В отчаянии я пнул груду тряпья. Стало чуть-чуть легче, и я пнул ее еще раз двадцать, выкрикивая бессвязные ругательства. Через минуту я начал задыхаться, немного отдохнул и снова принялся пинками разбрасывать тряпки по лужайке и дорожке. Они разлетались в стороны, а я молотил их ногами без разбору, рыча и хекая до самозабвения. На этот раз внимание прохожих я привлек, но не надолго. Повернув голову или показав пальцем, они шли себе дальше.
Не переставая топтать простыни, я начал юродствовать:
— Смотрите на меня! Смотрите!
Потом выдохся и плюхнулся на землю. Хотелось курить. Оказалось, Гордон и сигареты спер. Я опять накинулся на его добро.
— Какие они красивые… Как ваши рубашки.
A-а, хер с ними, все равно никто не смотрит.
Полежав немного, я аккуратно сложил простыни в шалаше и направился к метро. И заблудился. Живу в Лондоне десять лет, а в этих местах ни разу не бывал. Я бесцельно плелся мимо магазина париков и паба с выгравированной на стеклянных дверях надписью «Частный бар». Выяснилось, что я иду по Кэри-стрит. Название показалось знакомым, чем-то улица была знаменита, но чем именно — я не мог вспомнить.
Вот я уже и на Чансери-лейн. Лавка портного с вывеской «Госслужащие — Юристы — Муниципалы — Ученые», которая точно отражала дух квартала. На воротах и дверях гостеприимные таблички: «Посторонним не входить» и «Частная собственность». Я прошел дальше, унылый вид безликих кварталов доходных домов Холборна почти вызывал облегчение. Спустя две минуты я нырнул в мерно движущуюся, неброско одетую толпу подземки. Гордон оставил в ячейке камеры хранения только дневник Билла Тернейджа и несколько папок с моим «матаном». Я купил сигарет и уселся в кафе на Эклстон-стрит с чашкой слабого, сладковатого чая. Делать было нечего, и я принялся листать дневник Билла. Тут мне пришла в голову мысль. Я достал папку со своими рейтингами. Мысль подтвердилась. Сторонний наблюдатель мог бы заключить, что оба документа написаны одним и тем же лицом — мрачные, злорадные подсчеты, дикие припадки сквернословия, болезненная сосредоточенность на жалости к себе и смраде в собственной душе. Впервые я видел себя столь отчетливо со стороны. У меня появилось то же ощущение, что и тогда в гостях у Тома, — словно какой-то тяжелый объект летит на меня с большой скоростью, намереваясь причинить мне зло. У объекта было лицо Барта. Вместо того чтобы сдрейфить и впасть в уныние, я стал мысленно приближать момент столкновения, мне хотелось, чтобы наступила развязка, большая жирная точка, чтобы сила инерции довела дело до конца.
Я вышел из кафе, бросил дневник Билла и свои бумажки в урну на Пимлико-роуд и направился к Челси-бридж.
Минут десять я наблюдал, как люди прыгают вниз с моста на эластичном канате. Организаторы запускали сразу по двое прыгунов, связанных вместе как заложники. Парочка бросилась вниз и взлетела кверху. Движение состояло из двух частей — жуткое стремительное падение, переходящее в замедленный полет, потом люди достигали низшей точки, крик сменялся смехом, прыгуны, поболтавшись в воздухе вверх-вниз, останавливались. Когда парочку на лебедке подтягивали наверх, девушка заметила меня и выкрикнула:
— Попробуйте! Обязательно попробуйте!
Парень помахал мне рукой. Я помахал в ответ и крикнул:
— Я как раз собираюсь.
Еще через двадцать минут я был в «О’Хара». До открытия оставалось полтора часа, но внутри уже мелькали люди. Я вошел. Ресторан ломала изнутри бригада рабочих, запорошенных известкой. Один с топором нападал на барную стойку, двое его приятелей крушили кухню.
— Че надо?
— Я здесь работаю. Хотел спросить, что здесь происходит.
— Че ты делаешь?
— Работаю я здесь.
— Не, паря, уже не работаешь. Закрыли вас две недели назад, а нас вызвали ломать.
— То есть как закрыли?
— Закрыли на хрен, и все, я откуда знаю, обанкротились, говорят. Кто-то купил, а мы теперь делаем перелицовку.
— Ни фига себе.
— Придется тебе, паря, другую работу искать.
Рабочий захихикал и принялся разделывать бар, но вдруг остановился.
— Как тебя зовут, гришь?
— Фрэнк Стретч, я здесь менеджером работал.
Рабочий немного подумал, фыркнул и отправился на кухню, перешагивая через шнуры питания и кучи штукатурки. Я вышел на улицу. Что-то непонятное творится. Рождество отработали по лучшему разряду, собирались открывать еще два филиала. Как это могло случиться? Может быть, это какая-нибудь изощренная махинация, чтобы уйти от налогов?
Через дорогу находился офис агента по торговле недвижимостью. Я зашел и спросил одного из бойскаутов-переростков, что случилось с баром. Он с утомленным видом оторвался от «Дейли мейл»:
— Точно неизвестно, но наши говорили с их начальством пару недель назад. Вроде как бухгалтер сбежал с кругленькой суммой, а хозяин таскал деньги из кассы и оплачивал ими игорные долги. У них было пять или шесть ресторанов, все как в унитаз смыло.
— Боже.
— Полиция на прошлой неделе приезжала. Кто-то ночью туда забрался и пытался устроить пожар. Там же наверху квартиры, люди могли погибнуть.
Наверняка дело не обошлось без Дубины Брайана. Я подошел к стеклянной витрине и посмотрел сквозь нее на «О’Хара».
— Ты работу у нас ищешь?
— Я? Нет уж, приятель. Ваша контора битком набита дипломированными придурками с замашками яппи.
— Да-а, что есть, то есть. Но у нас не так уж плохо.
Я зашел в соседнее кафе, пытаясь сообразить, как быть дальше. После уплаты шестидесяти пенсов за диетическую кока-колу от моей наличности осталось меньше одного фунта. За шмотки, что на мне, на барахолке дадут не больше восьми пенсов.
Я пребывал в отупении. Мне представлялось, что я приползу на животе к Барту и попрошусь обратно на работу. В голове не укладывалось, что Барт как последний дурак все профукал. Через пятнадцать минут я вышел из кафе, так и не решив, что делать. Постоял на тротуаре, бесцельно озираясь по сторонам и сочиняя в уме некролог для бродяги, который женился на графине. Пока я воображал, как мой «роллс-ройс» въезжает на конный двор, по направлению от Клапам-Коммон, визжа тормозами на поворотах, выскочил белый фургон. Он резко остановился на широкой мостовой перед «О’Хара», дверь водителя распахнулась, и из нее выпрыгнул Брайан. На пассажирском сиденье сидел Барт. Брайан тяжело дышал. Рубашка ядовито-зеленого цвета была заправлена в серые тренировочные брюки.
— А вот и Стретч! — заорал он.
— Брайан, в чем дело?
Я проверил, нет ли машин, и засеменил на ту сторону улицы.
— Ничего-ничегошеньки. Ты как, не хочешь проехаться со мной и с Грэмом?
— Куда?
Барт наклонился и что-то шепнул Брайану.
— Поехали с нами, у нас для тебя деньги отложены, пособие по увольнению или как там.
Барт что-то протянул ему из машины, Брайан постарался спрятать предмет. Тут мне все стало ясно. Я попытался вернуться в офис агента, но дорога была запружена. Брайан оказался не из пугливых Оказавшись перед капотом одной из машин, он чуть не разбил его вдребезги кулаком. Я увернулся от автобуса — водитель тщетно давил на клаксон — и побежал в сторону Клапам-Коммон. Я бежал, не оглядываясь секунд двадцать, но путь мне преградила еще одна улица, забитая быстро несущимися машинами. Я свернул на посыпанную гравием дорожку, ведущую во двор многоэтажки. Бежать пришлось недолго, боковой выход из двора перегораживала решетка. Для кино сцена не годилась, таких коротких погонь еще никто не снимал. Выходя из двора навстречу Брайану, я постарался успокоиться и напустить на себя беспечный вид. Брайан, смешно задрав голову и размахивая руками, совершал рекордный забег всей своей толстожопой жизни. Он резко остановился передо мной.
— Все хорошо, Брайан. Я понял, понял.
— О-о, нет, парень, ни хрена ты не понял.
Под мышкой у Брайана пряталась короткая черная дубинка.
— На твоем месте я бы не стал больше убегать.
Он проводил меня до фургона и втолкнул внутрь. Барт встретил меня молча. Я сидел среди тряпок и липких банок с краской, и желудок мой скручивало от дурных предчувствий. В мозгу вспышками мелькали сцены предстоящего насилия, но я полностью с ним примирился. Лишь бы кончилось побыстрее. Они включили легкую музыку. Сначала передавали «Иглз», потом Джона Денвера, Барт фальшиво подпевал.
— Удиви меня еще раз, — просил «Иглз» с Бартом вкрадчивым диминуэндо.
Через лобовое стекло я мог следить, куда мы едем. В основном было видно нависшее небо, иногда серую пелену прорезали верхушки высоких домов. Фургон шатало и швыряло на большой скорости, наконец Барт резко свернул налево. Скорость снизилась до черепашьей, потом фургон мягко повернул направо и остановился. Они вышли и топтались, что-то бормоча, снаружи, словно обговаривали последние детали. Но вот Брайан открыл заднюю дверь:
— Выходи, голуба.
Нас окружал новый, ухоженный жилой массив с невысокими домами из добротного красного кирпича — размашистое факсимиле мещанского района. Окна закрывали вычурные тюлевые занавески, по подоконникам лепились фарфоровые таксы и хрустальные балерины. Мы явно находились в Южном Лондоне, так как не проехали и десяти минут, но для меня что Лондон, что Минск — теперь было все равно. Наш брат, выходец из среднего класса, даже если за душой остается всего сорок три пенса (как у меня), не заглядывает в жилмассивы. Даже в такие, где есть тюлевые занавески и коллекции статуэток Мне и встречать-то никого из живущих в жилмассивах не приходилось. За десять последних лет я точно никого не встречал, кроме Барта и Брайана. Теперь меня привезли сюда навешать кренделей, и вряд ли после такой рекламы мне захочется бывать здесь чаще. Брайан, легонько придерживая меня за локоть, потянул к боковому входу одного из домиков. Барт повозился со связкой ключей, тяжелой и костистой, как набалдашник палицы, и впустил нас внутрь.
Кухня сияла чистотой: линолеум розовый с бежевым, шкафы из фальшивого красного дерева с окошками в фальшивых свинцовых оправах, стойка из фальшивого мрамора с фальшивыми глиняными горшками. Я успел разглядеть, потому что меня оставили одного на несколько минут. Наверху, очевидно, шел серьезный разговор. В кухню в распахнутом кожаном пальто вошла Мосасса, подружка Барта, у нее была задница размером с бочку и полинезийско-кубинская внешность. Мосасса сгребла со стойки какие-то ключи и глянула на меня. Изогнутая бровь и скривившиеся губы демонстрировали сочувствие и сожаление.