– А что насчет дела «Грант против Гранта»? – не отступал Молдовски.
– О, мы говорили об этом. – Дилбек принялся ходить по комнате, стараясь держаться с наветренной стороны от одеколона Молди. – Судья – человек весьма религиозный. Или, по крайней мере, старается казаться таковым.
– Наверняка новообращенный.
– Да. Он убежден, что принял правильное решение относительно присуждения опеки. По-моему, у него есть какой-то личный интерес, чтобы все обстояло именно так, а не иначе.
– Это похоже на правду, – заметил Молдовски.
– Он сказал, что мать девочки – проститутка. Это правда, Малкольм?
– Понятия не имею.
– По-моему, ты что-то знаешь, но не говоришь мне.
– Есть очень много такого, чего я не говорю тебе, Дэвид.
– Ты же знаешь, когда речь заходит о проститутках... Это мое слабое место.
– Даже и думать не смей. – Молдовски ничего не собирался говорить Дилбеку: чем меньше ему известно, тем лучше. – Ну, так чем у вас там кончилось? Что-сказал судья?
– Он не нуждается во мне, Малкольм. Он играет в гольф с каким-то сенатором, чтоб ему пусто было...
Молдовски выругался сквозь зубы.
– ... из Комитета по судебным делам, – продолжал Дилбек. – В общем, мы ему не нужны, вот и все.
– То есть он не станет улаживать это дело, даже в качестве личного одолжения, – резюмировал Молдовски.
– Эта женщина – неприкаянная грешница, она не способна должным образом воспитывать ребенка. Вот что он сказал мне – дословно, Малкольм. Плюс к тому на каждом шагу цитировал Библию.
– Плохо дело.
– Да, – подтвердил Дилбек. – В общем-то, этот обед ничего не дал.
Молдовски размышлял, постукивая друг об друга костяшками согнутых пальцев.
– Так... А если положить ему на лапу пачку наличных? Возьмет? Как тебе показалось?
– Это против его принципов, – покачал головой Дилбек. – Но, насколько я понял, леди сама могла бы решить свой вопрос...
На шее Молдовски вздулась вена, и стало видно, как в ней пульсирует кровь.
– Погоди, погоди. Я правильно понял тебя – она получит опеку над ребенком лишь в том случае, если ляжет под судью?
– Он сказал, что готов обдумать этот вариант.
Молдовски вздохнул.
– Знаешь, что я тебе скажу, Дэвид? Ты просто король дипломатии. Правительству следовало послать тебя на переговоры по стратегическому вооружению. – Он принялся шагать по комнате. – Кто он вообще такой, этот вонючий судья? Библию, видите ли, цитирует! Такому больше подошла бы «Кама Сутра»!
– Малкольм, – окликнул его конгрессмен, – что же все-таки нам делать?
Подойдя к нему вплотную и глядя глаза в глаза, Молдовски взял его за локти (до плеч дотянуться ему не удалось).
– Киллиан не пойдет на это, – сказал он. – И она не пойдет. Черт тебя побери, Дэви, я не всегда бываю в ладах с моралью, но и я бы не пошел на это. Мне много приходилось выслушивать всяких мерзостей, но такое – в первый раз.
Концентрация паров одеколона вокруг Молди была так высока, что у конгрессмена заслезились глаза.
– Судья не возьмет денег, Малкольм, – пробормотал он, тщетно пытаясь высвободиться. – Я пробовал.
– Тогда дело действительно плохо.
– Не возьмет – даже для своей кампании, – продолжал Дилбек. – Я предложил сделать это по официальным каналам, но он отказался. Он же метит на пост федерального судьи, и ему нужна кристально чистая биография. А о политиках мнение у него – хуже некуда.
Шум льющейся воды, доносившийся из ванной, прекратился. Дилбек резко обернулся в ту сторону; глаза его мгновенно приобрели то специфическое, рассеянно-мечтательное выражение, которое всегда замечал в них Молдовски, когда конгрессмен предвкушал плотские утехи – хотя бы в самой отдаленной перспективе.
– Ты безнадежен, Дэвид, – проворчал он.
– Что? – переспросил Дилбек, облизывая нижнюю губу.
– Ты безнадежен, говорю. Иди к своей красотке. Меня можешь не провожать.
– Спасибо, Малкольм.
– И постарайся, чтобы хоть сегодня обошлось без проблем.
– Само собой, само собой, – закивал конгрессмен. – Эрб будет поблизости.
– Отлично, – сказал Молдовски, а про себя подумал: конечно, Эрб Крэндэлл знает свое дело, но он один, а бывают вечера и ночи, когда к Дилбеку для верности следовало бы приставлять двоих.
Когда Молдовски ухе выходил из холла, дверь ванной распахнулась, и его окутало целое облако душистого, сладко пахнущего пара. На пороге появилась Ив – распаренная, разрумянившаяся, с еще влажной кожей и мокрыми волосами. Если Молдовски и смутился немного, он не показал этого. Вежливо отступив в сторону, он пропустил женщину в дверь, вполголоса заметив:
– У вас осталось мыло на ушах.
Пару часов спустя конгрессмен Дэвид Дилбек являл собою воплощение удовлетворенности и абсолютного довольства. Он разнеженно улыбался, пускал кольца дыма, напевал под музыку и тихонько притопывал ногами, попивая свежеприготовленный коктейль из рома с кока-колой, что еще больше улучшало его и без того лучезарное настроение. Справа от него, со стаканом апельсинового сока в руке, сидел Эрб Крэндэлл, но не столько пил, сколько поминутно с беспокойством оглядывался на дверь – не появились ли блюстители порядка. Человек, сидевший слева от конгрессмена, по имени Кристофер Рохо, был занят другим делом: сложив пятидесятидолларовую банкноту «голубком», он пустил его в сторону сцены, где танцевала девушка в компании бирманского питона добрых футов девяти длиной, обвившегося вокруг ее обнаженного тела. Челюсти змеи были плотно обмотаны клейкой лентой, а на морде кто-то нарисовал ей усики щеточкой – некий намек на Гитлера, как показалось Эрбу Крэндэллу.
– Это просто великолепно! – с энтузиазмом заметил Дилбек. – Девочка что надо, правда, Эрб? А змея!
– Угу, – отозвался Крэндэлл. – Не жизнь, а малина.
Танцовщица, выступавшая под именем Лорелеи, ухитрилась намотать на себя питона весьма интригующим образом: его хвост спускался с ее спины как раз по ложбинке между ягодицами и, пройдя между ног, элегантно загибался кверху, на голый живот.
– Как она его выдрессировала! – восхищенно заметил Дилбек.
Эмоции Кристофера Рохо не уступали восторгу конгрессмена, поэтому он принялся мастерить нового «голубка» из стодолларовой бумажки. Этот молодой человек был богат, не честолюбив и избавлен от необходимости тратить свое время на что-либо, кроме удовольствий. Его семье принадлежали огромные плантации сахарного тростника и сахарные заводы на западном берегу озера Окичоби. Сам Кристофер никогда в жизни не бывал на своих плантациях, но видел их на фотографиях, и ему приходило в голову, что между полями сахарного тростника и преисподней должно, наверное, быть немало сходства. Однако цифры приносимых ими доходов поражали воображение: временами Кристоферу казалось, что на свете нет человека, способного истратить эти деньги даже за всю свою жизнь. Но – Бог свидетель – он старался как мог.
– Эй, Дэви, – окликнул он. – Теперь твоя очередь.
Взяв «голубка», Дилбек запустил его на сцену. «Голубок» приземлился как раз между ногами танцовщицы. Медленно подмигнув мужчинам, она села на шпагат, подняла банкноту и сделала вид, что показывает ее змее. Дилбек расхохотался. Лорелея одним прыжком встала на нога, помахала ему рукой и исчезла. Программа была окончена.
Эрб Крэндэлл, сидевший до этого прямо, словно палку проглотил, испустил вздох облегчения и расслабился. Может, хоть сегодняшний вечер обойдется без инцидентов.
– Ну, и сколько у нее, по-твоему? – спросил конгрессмена молодой Рохо.
Дилбек задумчиво отхлебнул глоток рома.
– Тридцать восемь Б, – сказал он наконец. – И все настоящее.
– А я, – Рохо помахал еще несколькими извлеченными из кармана бумажками, – ставлю на тридцать шесть дюймов и скальпель. – Он разгладил на столе пятидесятидолларовую банкноту. Дилбек сделал то же самое, и оба повернулись было к Крэндэллу, но тот знаком дал понять, что не собирается участвовать в пари. Они занимались этим весь вечер: как только на сцене появлялась очередная стриптизерша, заключалось новое пари, состоявшее из двух пунктов – относительно размера ее бюста и относительно того, имело ли или не имело места хирургическое вмешательство. Молодой Рохо постоянно проигрывал, но это не удивляло Крэндэлла: конгрессмен никогда не ошибался ни в чем, что касалось женского тела. То была главная страсть его жизни, оттеснявшая на второе место даже получение взяток.
Рохо, покачиваясь, поднялся и громко позвал:
– Линг!
Вскоре к столу подошел маленький, восточного вида человек в черном смокинге и жокейской кепке с надписью «Янкиз». Никто не принял бы его за одного из владельцев этого стрип-заввдения, однако он являлся таковым.
– Мистер Линг! – приветствовал его Рохо, широким жестом разводя руки, словно собираясь обнять его. – Расскажите-ка нам про эту змеиную леди.
– Ее зовут Лорелея, – укоризненно поправил Дилбек. – Надо же иметь хоть немного уважения к даме!
Рохо снова уселся на место, а Дилбек, указывая на деньги на столе, пояснил:
– Это наши ставки, мистер Линг.
Терпеливо слушавший мистер Линг кивнул.
– Вам нужна информация насчет бюста мисс Лорелеи?
– Вот-вот.
– У нее размер тридцать восемь Б.
– Ха! – возликовал Дилбек.
Он схватил было деньги, но Кристофер Рохо придержал его руку.
– Они у нее искусственные! – запротестовал он. – Скажите же ему, мистер Линг. Скажите ему, что они искусственные, и вы получите половину моего выигрыша.
– Нет, сэр, – возразил мистер Линг. – У мисс Лорелеи все настоящее.
– Mierda[2]! – выругался Рохо.
Конгрессмен Дилбек, внутренне торжествуя, засунул выигрыш в карман.
– У нас в «Клубничной поляне» все только самое лучшее, – продолжал мистер Линг. – Только отличного качества.
– Высший класс, – подтвердил Дилбек.
– Где вы еще видели такую огромную змею? – в голосе м