– Хочу сообщить тебе одну новость, цыпочка: я не Кит О'Сазерлэнд.
– Я, кажется, уже поняла, – ответила Моника-старшая, стараясь, чтобы голос не слишком дрожал.
Дэррелл с силой рванул резинку ее бюстгальтера, и тот свалился на пол. Моника-старшая видела в зеркале плотоядное выражение мутных глаз незнакомца и чувствовала, что сидеть становится все тверже.
– Пусти меня, – взмолилась она. – Я приведу тебе Эрин.
– Куда нам спешить? – Дэррелл заметил за подвязкой Моники несколько свернутых в трубочку банкнот, – Сколько у тебя там?
– Не знаю. Может быть, около сотни.
– Отлично. – Он просунул нож под резинку подвязки, тупой стороной лезвия к ноге Моники, и резко дернул его. Резинка лопнула, и деньги, вывалившись, оказались в одной из чашечек лежавшего на полу бюстгальтера.
– Подними, – приказал Дэррелл.
Когда Моника-старшая наклонилась, он заметил:
– А буфера у тебя что надо.
– Пусти меня, пожалуйста.
Дэррелл Грант засунул нож за правое ухо, как закладывают карандаш, и, обхватив обеими руками Монику-старшую, с размаху шлепнул ладони ей на грудь.
– Пожалуй, они у тебя раза в три больше, чем у моей бывшей женушки.
– Черт! – воскликнула Моника-старшая. – Теперь я знаю, кто ты.
Она рванула локтем и угодила Дэрреллу Гранту в правый висок. Однако в его безжизненных голубых глазах не отразилось ровным счетом ничего, будто он даже не ощутил боли. Сомкнув руки вокруг грудной клетки Моники, он сдавил ее изо всех сил. При этом из горла его вырвался странный звук, начавшийся как низкое приглушенное рычание, но затем перешедший в мурлыканье – совершенно определенно музыкального свойства.
Моника-старшая, восемь лет учившаяся играть на фортепиано, с ужасом и удивлением уловила знакомую мелодию. Ей было больно, она задыхалась и видела в зеркале собственное все сильнее бледнеющее лицо. Стены вокруг нее начали пульсировать в такт мелодии, которую напевал Дэррелл Грант. Через несколько секунд она потеряла сознание.
Когда оно вернулось, Моника-старшая услышала голос Дэррелла Гранта:
– Проснись, проснись, милашка Дороти.
Ощущения подсказали ей, что она все еще находится у него на коленях. Открыв глаза, она увидела в зеркале, что Дэррелл успел сорвать с нее и трико.
– Если ты хочешь, чтобы мы трахнулись, давай сделаем это как люди, – проговорила она.
Дэррелл заерзал под ней.
– Я-то хочу, но, похоже, ничего не выйдет.
– Тогда отпусти меня. Я уж десять минут как должна быть на сцене.
– Погоди, погоди. Дай-ка я подержусь за тебя еще раз – может, что и получится.
– Нет, сегодня у тебя уже точно ничего не получится. Я же вижу.
– Заткнись!
– Это не твоя вина, золотко. Это из-за таблеток.
Придерживая Монику одной рукой, Дэррелл Грант обследовал свои возможности. Надежды не было.
– Вот видишь, что ты наделала, – жалобно произнес он.
– Да я тут вообще ни при чем.
Дэррелл снова взял нож и принялся водить кончиком лезвия по бедру Моники-старшей.
– Пожалуйста, перестань, – взмолилась она. – Ты ведь опять меня порежешь! – Танцовщице со шрамами почти невозможно было найти работу – во всяком случае, в хороших местах. Поэтому, когда Дэррелл кольнул ее ножом, она обещала, что сделает все, что он пожелает.
– Вот умница, девочка, – усмехнулся он.
Дверь открылась, и вошла Эрин. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить эту сцену: ее бывший муж, сидящий на стуле у зеркала, дрожащая Моника-старшая у него на коленях и стальной блеск лезвия, приставленного к ее загорелому животу.
Увидев Эрин, Дэррелл Грант захихикал.
– Вот и отлично. Закрой эту чертову дверь и принеси себе стульчик.
Эрин поняла, в каком он состоянии, и пожалела, что оставила дома пистолет.
А Дэррелл продолжал, все так же хихикая.
– Я тут собирался прокатить эту леди так, чтобы она на всю жизнь запомнила, а ты будешь сидеть и смотреть.
– А ну, – сказала Эрин, садясь. Она незаметно подмигнула подруге, но Монику-старшую это почему-то не успокоило. Она подняла руку, чтобы показать Эрин кровь.
Дэррелл все еще хорохорился.
– Мы сейчас дадим тебе роскошное представление.
– Я только жду, когда ты будешь готов. – И Эрин уселась поудобнее, нога на ногу.
Блуждающая, как у пьяного, улыбка исчезла с лица Дэррелла; он надул губы, как ребенок, пытаясь сообразить, куда клонит Эрин, но так и не сообразил.
– Ну-ка, иди ко мне поближе, – скомандовал он Монике-старшей.
– Да уж и так ближе некуда, – пролепетала она.
– Тогда держи его, да покрепче!
– Я уже...
– Я ни черта не чувствую!
– Я тоже.
Эрин сложила руки на груди.
– Ну, так что, мистер Секс-машина, ты скоро? Я ведь жду.
Дэррелл Грант сощурился, напрягся и оскалил зубы, но...
– Может, тебе дать слабительного? – участливо спросила Эрин.
Моника-старшая вдруг отдала себе отчет, что смеется. А у Дэррелла разом обмякло все – ноги, руки, шея.
– Будь ты проклята, – прошипел он, с ненавистью глядя на Эрин.
– Отлично. А теперь отпусти Монику, и давай обсудим наши проблемы, как взрослые люди.
– Сначала ты вернешь мне Анджи.
– Об этом тебе лучше поговорить с судьей. – Эрин не могла удержаться, чтобы не повести себя именно так: это была собственная тактика Дэррелла, которую она многократно испытывала на себе.
Дэррелл приставил нож к шее Моники. По щекам несчастной танцовщицы потекли черные струйки: слезы размыли тушь и прочую косметику. Эрин сознавала, что сейчас очень важно не дать бывшему мужу выйти из состояния растерянности. Малейший признак слабости с ее стороны – и он вновь овладеет ситуацией.
– Извини, Моника, – сказала она. – Дэррелл при первом знакомстве всегда производит дерьмовое впечатление.
– Он порезал мне руку! – прорыдала Моника-старшая, снова протягивая к ней окровавленные пальцы. – Это же не шутка, Эрин. Сделай то, что он хочет.
– Я хочу, чтобы она вернула мне мою дочь! – рявкнул Дэррелл.
– Ну что ж, – ответила Эрин. – Только имей в виду, она теперь не у меня.
Это известие подействовало на Дэррелла самым ужасным образом. Сбросив на пол Монику-старшую, он как разъяренный зверь бросился на Эрин. Она, не ожидая от него подобной стремительности, оказалась застигнутой врасплох. Пока она пыталась оттолкнуть его ногами, он оказался сверху. Стул под ними сломался, и оба рухнули на пол. Дэррелл, придавив Эрин коленями, принялся орать и чертыхаться, насколько хватало воздуха в легких. Она потеряла счет, сколько раз он обозвал ее самыми грязными словами, какие только знал.
Слушая его вопли, она с тревогой думала о ноже: где он сейчас? Рука Дэррелла висела вдоль тела, а Эрин, пришпиленная к полу, как бабочка, насаженная на булавку, не могла даже поднять головы, чтобы попытаться увидеть, держит ли он в них что-нибудь.
– Я хочу, чтобы ты вернула мне Анджи сегодня же, – тяжело дыша, выкрикнул Дэррелл.
– Ты раздавишь меня, – вместо ответа прошептала Эрин.
Моника-старшая, должно быть, убежала из комнаты, потому что дверь была распахнута настежь и через нее громко доносилась музыка из зала: Глория Эстефан и много меди. «Не самая лучшая песня, чтобы умирать под нее», – подумалось Эрин.
– У кого она? Говори! – потребовал Дэррелл.
– Я отвезу тебя туда, – выговорила Эрин, задыхаясь.
Он поднял правую руку. В ней был заржавленный кухонный нож, который Дэррелл держал двумя пальцами за кончик лезвия.
– Я потерял мою малышку, – невнятно пробормотал он плачущим голосом.
– Это неправда.
– А все из-за тебя.
– Еще не поздно, Дэррелл.
Он перехватил нож, плотно сомкнув ладонь вокруг рукоятки.
– Ты что – не понимаешь? Я смылся из тюрьмы. Это значит, что мне даже и думать нечего ни о каком будущем.
– Каждый в жизни хоть раз да спотыкается, – сказала Эрин.
– Я собирался забрать Анджи и уехать подальше отсюда. Но теперь все пошло к черту. По-твоему, это справедливо?
Один глаз у него закрылся, и Эрин помолилась про себя, чтобы это помешало ему нанести верный удар.
– Если ты убьешь меня, – сказала она, – ты больше никогда не увидишь Анджи.
– А если не убью, – возразил он, – то возненавижу сам себя за то, что не попытался.
Эрин всегда считала своего бывшего мужа неспособным на убийство – разве только случайно. Но теперь, видя, как Дэррелл сжимает свое явно по дешевке купленное оружие, она поняла, что, пожалуй, недооценивала его. Что, если он и вправду зарежет ее? В голову Эрин вдруг пришла забавная мысль: случись это, ее мать немало расстроится. Подумать только – ее единственную дочь зарезали в обшитом блестками бюстгальтере и чисто символическом трико! Совершенно невозможно хоть как-нибудь объяснить это друзьям по клубу любителей орхидей.
– Дэррелл, – произнесла Эрин.
– Закрой глаза! Я не могу сделать это, когда ты таращишься на меня.
Но Эрин не собиралась закрывать глаза. Она так и жгла его взглядом.
– Я не позволю тебе поступить так с Анджелой.
– Заткнись! – выкрикнул он. – У кого из нас нож – у тебя или у меня?
– Я не позволю тебе, понял?
– Закрой свои проклятые зеленые гляделки!
– Почему? Что – они напоминают тебе кого-нибудь?
– О Господи! – Он занес нож обеими руками.
– Положи его на место, Дэррелл, – еле дыша, прошептала Эрин.
– Ни за что.
– Прошу тебя, Дэррелл. Ради Анджелы.
– Закрой глаза, я сказал!
– А ну, брось этот чертов нож! – прозвучал мужской голос со стороны двери. Эрин почувствовала, как Дэррелл весь напрягся. Он вздернул голову и стал ждать, что будет дальше, однако ножа не бросил.
– Ты слышал, парень? – снова прозвучал тот же голос – голос Шэда. – Считаю до трех.
Эрин видела, как зашевелились губы ее бывшего мужа, когда он забормотал про себя:
– Миссисипи раз, Миссисипи два...
И затем раздался треск, будто сломалась толстая ветка. Во всяком случае, звук был очень похож.