Конгрессмен Дэвид Дилбек не слишком задумывался ни над научной, ни над технической стороной возделывания сахарного тростника. Ему вполне хватало того, что Рохо – симпатичные, воспитанные и щедрые люди. Конечно, их огромные взносы на его предвыборные кампании имели большое значение, но Дилбек продал бы свой голос в конгрессе даже за одну возможность пользоваться время от времени их роскошной яхтой. Также его весьма устраивало общество молодого Кристофера, разделявшего его любовь к «клубничке» и никогда не отказывающегося поучаствовать в подобного рода развлечениях. Внимание богатых и могущественных людей составляло для Дэвида Дилбека весьма приятную – и лестную – сторону его деятельности на посту члена конгресса.
Конгрессмен не усматривал ничего плохого в поддержке цен на сахар, которые сделали Рохо мультимиллионерами. В конце концов, Большая пшеница, Большое молоко и Большой табак точно так же годами доили налогоплательщиков, мелодраматически разглагольствуя о своих обязательствах перед «фермерской семьей» Почему бы не сделать того же самого и Большому сахару? Не мешала Дилбеку спокойно спать по ночам и мысль об ущербе, наносимом экономике бедных Карибских стран: основой ее являлось сельское хозяйство, точнее – возделывание сахарного тростника, а при таком положении вещей доступ этим странам на сахарный рынок Соединенных Штатов оказывался закрыт. Конгрессмена не тревожил и тот факт, что производители сахара ежегодно сбрасывали в Эверглейдс миллиарды галлонов промышленных вод вместе со всем тем, что они несли с собой Честно говоря, ему вообще не было дела до Эверглейдс, еле текущая вода, болота, ряска да разная мелкая водяная живность – что там хорошего? Как-то раз, в рамках своей очередной кампании, конгрессмену пришлось посетить небольшой городок Миккоусьюки, и там ему предложили прокатиться на катере на воздушной подушке. Эрб Крэндэлл, настоятельно посоветовал принять приглашение: что может быть лучше, чтобы нащелкать эффектные снимки! Но, когда катер достиг Шарк-ривер, внезапно кончилось горючее, и Дилбек провел два ужасных часа за вытаскиванием из ушей раздувшихся от крови москитов.
– В свинарниках, в сточном желобе, вода и то чище, – сказал он Эрин.
Она завела весьма неприятный ему разговор на тему его верной службы семейству Рохо.
– Как ты думаешь, откуда берется та вода, которую мы пьем? – Она махнула рукой за окошко лимузина. – Вот отсюда, Дэви. А твои друзья загаживают эту воду удобрениями и прочим дерьмом.
Дэрреллу Гранту было до одурения скучно. Он несколько раз пытался вызвать на разговор чернокожего водителя, но безуспешно. Многорядное шоссе перешло в неосвещенное двухрядное. Дэррелл узнал: оно фигурировало на картах под номером 27. Теперь лимузин несся в полной темноте, оставшийся далеко позади город неясно рисовался на востоке желтоватым пятнышком света. Дэррелл не мог сообразить, куда это и зачем везет их Эрин. Всю дорогу она долбила этого придурка в ковбойском наряде какими-то упреками. Кто он ей – новый богатенький хахаль? Не иначе как она решила порастрясти его денежки. Что ж, она всегда была стервой.
Дэррелл пытался сложить в голове какой-нибудь план, однако из-за принятых наркотиков ему никак не удавалось сосредоточиться. Единственное, чего ему действительно хотелось сейчас, – это завалиться спать эдак на полгодика.
Была половина одиннадцатого, когда они доехали до Бель-Глейд («Его земля – его будущее», утверждал установленный при въезде в город лозунг). Пьер свернул с шоссе и медленно повел машину через пустой и безлюдный поселок сезонных рабочих-мигрантов. Дилбек, встревоженный тем, что видел вокруг, велел Пьеру прибавить скорость, пока из этих трущоб не повыскакивали какие-нибудь головорезы и не напали на лимузин.
– Знаешь, тут такие места... – начал было он, обращаясь к Эрин.
– Уж не хочешь ли ты сказать, – перебила его она, – что ты когда-нибудь бывал здесь?
– К чему ты клонишь? – с ноткой раздражения в голосе спросил конгрессмен. Окутывавшее его теплое облако – эффект солидного количества выпитого «Корбеля» – рассеялось, оставив вместо себя стучащую в голове боль.
Пьер снова выехал на шоссе и продолжал гнать машину до тех пор, пока она не оказалась в окружении сплошного моря зеленого тростника. Эрин попросила шофера остановиться.
– Он не понимает по-английски, – нетерпеливо произнес Дилбек.
– Да неужели?
Пьер съехал с асфальта и остановил машину, однако мотор не выключил.
– Ну что ж, выходим, – с широкой улыбкой сказала Эрин. – Дэви, не забудь нашу игрушку.
Дилбек подозрительно воззрился в окружавшую их темноту.
Перед началом рубки тростник обычно поджигают: во-первых, чтобы обгорели верхушки стеблей и ближайшие к ним листья, ненужные для производства сахара, а во-вторых, чтобы изгнать с полей обитающих там животных и насекомых. В разгар сезона уборки дым поднимается над полями огромными столбами, заволакивая иногда все небо. Однако эта ночь была хрустально чиста: небо усыпали огромные звезды, каких никогда не увидишь в городе, а над горизонтом низко висел серп убывающей луны.
Пьер вышел из лимузина и распахнул заднюю дверцу. Первым вылез конгрессмен, держа в руках длинный тонкий коричневый сверток. Следом выбрался Дэррелл Грант, не слишком твердо державшийся на ногах; при этом он несколько раз грохнул концом своей клюшки о стенки машины. Последней вышла Эрин, осторожно ступая на высоченных каблуках. Пистолет она по-прежнему держала в руке; Пьер дал ей еще небольшой фонарик.
Дэррелл Грант пожаловался, что кишечник у него переполнен газами, и сказал, что лучше останется здесь.
– Останешься, останешься. В багажнике. – Эрин указала зажатым в руке пистолетом. – Пьер, приготовьте будуар для мистера Гранта.
Гаитянин повиновался. Он открыл багажник и задвинул вглубь какие-то лежавшие в нем вещи, чтобы было не так тесно.
– В багажнике? – Дэррелл Грант с размаху хлопнул конгрессмена по спине. – Я же говорил тебе, что она убийца по натуре!
Дэвид Дилбек выглядел встревоженным.
– Эрин, у меня не слишком здоровое сердце.
– А у кого оно здоровое? Давай, Дэррелл, залезай в багажник, – и она направила ему в лицо свет фонарика.
– Ты что – собираешься пристрелить меня? – Он слабо хихикнул. – Мне что-то не верится.
– Давай, забирайся, – повторила Эрин. – Полежи, вздремни.
Дэррелл Грант тяжело привалился к крылу автомобиля.
– Знаешь, мне до смерти хочется спросить у тебя кое-что. Как ты это делаешь? Я имею в виду – как ты можешь трясти своими прелестями перед чужими мужиками? – Он презрительно ткнул в конгрессмена концом клюшки для гольфа. – Перед такими вот старыми чокнутыми хрычами. Просто не представляю, как ты можешь.
– Все дело в музыке, Дэррелл.
– А на мужиков что же – тебе наплевать? Ни за что не поверю!
– Все мужчины самонадеянны.
Дилбек жалобно простонал:
– Мне срочно нужно! Я не могу больше!
Эрин взмахнула фонариком в сторону зарослей тростника.
– Ну, так иди и делай, что тебе надо.
Дилбек заковылял туда, на ходу расстегивая джинсы.
– Никогда не представлял, что ты способна заделаться стриптизершей, – пьяным голосом пробормотал Дэррелл Грант. – Полная потеха.
– Это ведь из-за тебя на моем счету ничего не осталось, – ответила Эрин. – Мне приходилось платить адвокату.
– А потом ты, небось, думала: там, в этих заведениях, мужиков сколько угодно. Можно подмазываться к ним по-всякому – ерошить волосы, поправлять галстук, говорить: «Ах, дорогой, как хорошо от тебя пахнет!» Но неужели ты сама-то не заводишься от всего этого?
– Это просто работа. Игра.
– А ты просто ледяная баба!
Из зарослей тростника послышался шум мощной струи. Орошая плантацию, конгрессмен крикнул через плечо:
– Я правда люблю ее!
– Старый кретин, – пробормотал Дэррелл.
Эрин улыбнулась.
– Всякое бывает, Дэррелл.
– Знаешь, что я думаю? С ним ты просто отводишь душу – измываешься над ним за меня.
– Что-то, как я погляжу, ты сегодня просто битком набит разными теориями. – Ничего себе проповедь, и от кого – от вора, крадущего инвалидные коляски! Залезай в багажник, – прикрикнула она. – Тебе ведь так нравится эта машина.
Дэррелл не обратил внимания на ее слова.
– Я не откажусь от Анджи. Так и знай: из-под земли вас обеих достану! Куда бы вы ни спрятались. – И, шагнув мимо нее, направился к тростниковым зарослям.
– Стой, Дэррелл! – Эрин навела на него одной рукой пистолет, другой – фонарик.
Ее бывший супруг обернулся, и в луче фонарика она увидела его ухмылку.
– Ты не убьешь меня. Меня – отца твоего единственного ребенка!
Эрин заколебалась. Но, когда она представила себе, как он отрывает головы куклам Анджи, ее рука крепче сжала пистолет.
– Ты сказал судье, что я недостойна звания матери. Ты правда так считаешь?
– Господи, да эти юристы наговорят чего хочешь! Ты вечно все принимаешь близко к сердцу. – Он умоляюще раскинул руки, и железный наконечник его клюшки блеснул в луче фонаря. – Ты была хорошей матерью, черт тебя побери! Точно так же, как я был хорошим отцом. А эти крючкотворы налопотали там черт-те чего...
В этот момент Эрин поняла, что не выстрелит. Да это было и не к чему: Дэррелл Грант – уже человек конченый. Свихнувшийся, искалеченный, скрывающийся от закона, он был уже историей. Убивать его просто незачем.
– Иди сюда, – позвала она. – У меня есть кое-какие планы на твой счет.
– Как засадить меня за решетку? Нет уж, большое спасибо, умница ты моя, мать твою за ногу. – Он издевательски помахал рукой и двинулся дальше.
Эрин вспомнила совет Шэда насчет пистолета: когда сомневаешься, стреляй во что-нибудь – во что угодно.
Она дважды выстрелила под ноги Дэрреллу Гранту. Шуршание тростника поглотило треск выстрелов. Она услышала, как ее бывший муж выкрикнул:
– Сука! Сука!
Когда она навела луч фонарика на то место, где он стоял, его уже там не было: лишь из зарослей доносился треск, словно сквозь них проламывался олень. Она медленно описала лучом круг и в конце концов обнаружила конгрессмена, нервно застегивающего ширинку джинсов.