Семейные анекдоты о детях представляют собой короткие рассказы с реальной основой, завершающиеся неожиданной и смешной для взрослого словесной реакцией ребенка на создавшуюся ситуацию. Речь идет не просто о любых смешных детских высказываниях[1234], но только о тех, которые порождают неоднократно воспроизводимые тексты. Для рождения такого рассказа требуется чуткое ухо взрослого члена семьи, который внимательно, со вкусом и с юмором оценивает житейские ситуации с участием детей. Для рождения такого рассказа требуется также осознание особой ценности «семейного» слова и художественное к нему отношение.
Возникнув, анекдот начинает циркулировать в семейном кругу, переходит от своего первоначального творца к другим исполнителям, и случается так, что в конце концов его не без горделивого удовольствия начинает рассказывать сам уже повзрослевший к этому времени герой анекдотического сюжета. В процессе многократного воспроизведения текст анекдота может претерпевать различные изменения. Такая «редактура» обычна и даже неизбежна в атмосфере семейной беседы, когда каждый член семьи ощущает себя в той или иной степени причастным к рассказанному кем-то сюжету. Анекдоты о детях рассказываются обычно «кстати», то есть по какой-то аналогии или в связи с только что произошедшими событиями, или же «гнездами», как и любые другие анекдоты («а вот еще случай…»), и рассчитаны на самую заинтересованную и сочувствующую реакцию слушателей. Хранителями, передатчиками, а чаще всего и создателями семейного фольклора о детях являются женщины (матери и бабушки), которые и получают от него наивысшее эстетическое и нравственное удовольствие.
Иногда такие анекдоты живут в семье на протяжении нескольких ее поколений; но обычно жизнь их коротка – не будучи закрепленными письменно, они постепенно умирают, изглаживаясь в сознании членов семьи и их потомков.
Примером давнего, возникшего лет семьдесят тому назад, анекдота может послужить рассказ о семи-восьмилетнем мальчике, который, услышав бурное обсуждение эсхатологических городских слухов о сорвавшейся со своей орбиты планете Марс, воскликнул с чувством: «Так ему и надо, противному большевику!»[1235] Комизм этого анекдота создается возникшей в голове ребенка путаницей, причина которой в близком фонетическом сходстве перепутанных им слов. Ввиду «крамольности» содержания детского высказывания удивительной представляется его живучесть на протяжении по крайней мере трех поколений.
Естественной средой анекдотов о детях является дом; однако нередко они выходят за пределы домашнего круга в круг друзей, которые, в свою очередь, делятся историями, возникшими в их семьях. Бывают, хотя и достаточно редко, случаи, когда анекдот о ребенке отрывается от семьи и, утратив имена его создателей и героев, начинает циркулировать в домашних разговорах довольно широкого круга людей. Мне известен такой анекдот о девятилетнем мальчике (событийная основа анекдота датируется концом 1930‐х гг.), который сказал по поводу только что родившегося брата: «И зачем надо было его рожать? Так хорошо жили своей семьей!» Pointe высказывания состоит в непонимании мальчиком того, что новорожденный брат естественно и как бы автоматически становится членом семьи.
Еще шире могут распространяться тексты, закрепленные в письменной форме – в мемуарах, дневниковых записях, письмах, как, например, анекдот Анатолия Мариенгофа о самом себе:
Обиженно морщу лоб и гордо заявляю:
– А я знаю, из чего папы делаются!
Она (мать. – Е. Д.) испуганно на меня смотрит.
– Знаю!.. Папы делаются из мальчиков!
Мама облегченно вздыхает[1236].
Судя по тому, что пишет Мариенгоф далее по поводу этого разговора с матерью, «история о папах» получила довольно широкую огласку – превратилась в анекдот, который вышел за пределы семьи:
Этот наш разговор получил нижегородскую славу. Ровно через десять лет меня спрашивал вице-губернатор Бирюков, с сыном которого я сидел на одной парте:
– А ну, Толя, из чего папы делаются?[1237]
Однако, исторгнутые из естественной для них домашней обстановки и утратив устный характер бытования, семейные рассказы теряют, по выражению А. К. Шеллера-Михайлова, ту «младенчески-наивную форму предания», которая составляет их «особенную прелесть»[1238].
Часто (как, впрочем, и в только что приведенном тексте Мариенгофа) семейные анекдоты возникают на основе ситуаций, в которых дети, вопреки возникшим ожиданиям и подозрениям взрослых, проявляют полную неосведомленность в вопросах интимной жизни. Материалом для анекдота могут послужить и такие детские высказывания, в которых звучит претензия на осведомленность в таких вопросах и уверенность во «взрослости» своего знания. Приведу пример. Четырехлетний мальчик и десятилетняя девочка уговаривают мать родить им братика или сестричку. Мальчик возбуждается, проявляет нетерпение и восклицает: «Давай, мама, роди, ладно? Завтра, ладно?» Девочка, чувствуя себя гораздо более умудренной в жизни, чем брат, несколько натужно, как бы снисходительно по-взрослому, смеется и говорит: «Ну уж завтра никак не получится… Это уж так месяца через три-четыре, не раньше». Возникает новый семейный анекдот, который строится на столкновении абсолютной неосведомленности и наивности мальчика и неоправданной претензии на полную (взрослую) осведомленность девочки. В этом причина его неизменного успеха.
Родители охотно рассказывают и такие истории, в которых предметом осмеяния становится их собственная наивность в отношении детей, способных уже оценить ситуацию с «взрослой» точки зрения. Бабушка, мать и двенадцатилетний сын идут смотреть новый фильм Эльдара Рязанова. Бабушка беспокоится, не будет ли в фильме излишне откровенных сцен, на что мать легкомысленно отвечает: «В таком случае было бы указано, что дети до шестнадцати лет не допускаются». Однако столь пугающие бабушку сцены в фильме есть. Она в ужасе толкает мать в бок и закатывает глаза. Сын с другой стороны поворачивается к матери и говорит спокойно и доверчиво: «Не понимаю, почему этот фильм не „до шестнадцати лет…“» – «Я тоже не понимаю», – отвечает мать, давясь со смеху. Материал для анекдота готов.
Комизм большинства семейных анекдотов о детях состоит в совершенно естественных для детской речи забавных языковых и смысловых ошибках: неверное употребление фразеологизмов (пятилетняя девочка: «К сожалению, Андрей сегодня опять не будет в садике, как ни в чем не бывало»); разного рода переосмысления (трехлетняя девочка усатому мужчине: «Чего шерсть изо рта высунул?»); высказывания оксюморонного типа (пятилетний мальчик о своем шестимесячном кузене: «Теперь он уже похож на человека, а раньше был – на маленькое беспомощное чудовище»); выражения, претендующие на книжную, литературную речь (трехлетняя девочка о собаке: «Вот он почуял нору и тайно побежал, помахивая хвостом») и т. д. и т. п. Детские высказывания подобного рода целиком или фрагментарно входят в семейную речевую стихию и становятся естественным и устойчивым, но при этом понятным только данной семье элементом ее языка.
Остается ответить на вопрос: каков смысл, каково назначение этих текстов? В забавности детских высказываний? Несомненно: они оживляют разговор, веселят слушателей, повышают их настроение. Ребенок же, слушая смешные рассказы о себе в кругу родных и близких ему людей, веселится вместе со всеми, учится распознавать юмор как в себе, так и в других и ценить его. Эти рассказы играют также важную роль в процессе раннего пробуждения самосознания и детской памяти, в которой события закрепляются навечно благодаря их многократному воспроизведению. Важно только, чтобы между событием, лежащим в основе анекдота, и временем его рассказывания в присутствии ребенка пролегала достаточная временная дистанция; в противном случае рассказ может обидеть ребенка.
Гораздо более существенным представляется внутрисемейный культурный смысл таких рассказов. Они, как и другие произведения семейного фольклора, скрепляют семью в сюжете единой семейной истории. Ребенок, осознавая себя героем повествования, приобщается тем самым к истории семьи, а через нее – к истории вообще. Неудивительна поэтому та неизменная гордость, которую испытывают дети, когда идет разговор о них-маленьких или же когда они упоминаются в семейных рассказах об исторических событиях. Это чувство тонко уловил Герцен, вспоминая о тех ощущениях, которые он испытывал в детстве, слушая семейные предания няни о войне 1812 г.: «…вас кормилица Дарья тогда еще грудью кормила, – такие были тщедушные да слабые.
И я с гордостью улыбался, довольный, что принимал участие в войне»[1239].
Культ воспоминаний, царящий в семье, всегда есть свидетельство ее крепости. Утрата этого культа – печальный признак ее разрушения.
ДЕТСКОЕ ТВОРЧЕСТВО КАК РЕЗУЛЬТАТ ВОСПРИЯТИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
К. И. Чуковский в своей ставшей классической книге «От двух до пяти»[1240] определил природу словесного творчества детей как короткие стихи-экспромты хореического размера, которые многократно выкрикиваются детьми во время прыжков и подскакиваний и являются одним из элементов игры. Следующий период словесного творчества, переживаемый, по мнению Чуковского, ребенком от пяти до десяти лет, характеризуется новым отношением к сложению стихов: «Они уже не возникают экспромтом, а напротив, сочиняются, выдумываются…»[1241]. Спонтанному стихотворству детей наступает конец, как только они выходят из дошкольного возраста.