. Поход, осмысленный как «жизненный поход» («Песня зовет нас в дорогу / Юности вечным огнем: / „Смело, товарищи, в ногу? – / Мы к коммунизму идем!“»[1388], представляющий собою вечную, непрекращающуюся борьбу и победы, совершается вместе с песней: «С песнями, борясь и побеждая, / Наш народ за Сталиным идет»[1389].
Квинтэссенция этого образа песни, ее роль в жизни, отношение к ней поющих представлены в уже упоминавшемся знаменитом тексте из кинофильма «Веселые ребята»: «Легко на сердце от песни веселой, / Она скучать не дает никогда; / И любят песню деревни и села, / И любят песню большие города. / Нам песня строить и жить помогает, / Она нас в путь и зовет и ведет, / И тот, кто с песней по жизни шагает, / Тот никогда и нигде не пропадет». Но вот песня относительно недавняя, продолжающая и развивающая образ своей знаменитой предшественницы и доводящая его до крайности. Она называется «Песня остается с человеком»: «Только песня остается с человеком – / Песня верный друг твой навсегда». И далее в припеве: «Через годы, через расстояния, / На любой дороге, / В стороне любой / Песне ты не скажешь „до свидания“, / Песня не прощается с тобой!». Во втором куплете этот образ приобретает уже полную универсальность: песня становится здесь панацеей – средством от всех зол и бед, помогающим в решении всех проблем: она согревает в холод, она утоляется жажду в жару, без песни человек вообще не может быть сколько-нибудь счастливым: «Наши песни носит сердце с колыбели, / С песней всюду вместе мы идем. / Сколько песен мы любимым нашим спели, / Сколько мы еще с тобой споем! / В лютый холод песня нас с тобой согреет, / В жаркий полдень будет как вода; / Тот, кто эти песни слушать не умеет, / Тот не будет счастлив никогда»[1390]. Песня, таким образом, превращается в универсальное средство, избавляющее человека от всех невзгод, оказывающее помощь в любых жизненных ситуациях.
5. Наконец, перехожу к описанию воздействия песни на слушающих или слышащих ее. Во-первых, песня слышна всем: «Песенку звонкую / Все слышат кругом»[1391]; «Запевай веселей / Чтобы каждый слышал нас»[1392]; «Дуй, ветерок, песню неси, / Пусть ее слышат все на Руси!»[1393]. Во-вторых, она благодатно действует на все окружающее и всех окружающих, в том числе и на природные явления: «И даже солнце ярче светит / Услышав песню давних дней»[1394]. Звучащую и слышную везде песню подхватывают дети во всех краях нашей Родины: «Если песню мы затянем, / Подпевает все кругом»[1395]; «Ее споют ребята на Игарке / И на Памире им подтянет детвора»[1396]. И наконец, ее поет хором весь советский народ: «Весь народ поет свою любимую / Песню о родном Ильиче»[1397]; «Пусть с нами весь народ / Шагает и поет, / Подхватывая радостный мотив!»[1398]. Необъятное пространство Страны Советов оказывается охваченным песнями, звучит песнями, которые слышны отовсюду: «Радостно песни повсюду звенят…»[1399]. «Сегодня песни слышатся со всех, со всех сторон»[1400]; «Шестнадцати дружных / Союзных республик / Могучая песня слышна»[1401]; «От края до края, по горным вершинам, / Где вольный орел совершает полет, / О Сталине мудром, родном и любимом / Прекрасную песню слагает народ»[1402].
В этот процесс пения постепенно вовлекается и заграничная детвора – «Дети Китая! Индии дети! / Дети всех наций, живущих на свете! <…> / Дети Вьетнама! Франции дети! <…> / Дети Нью-Йорка! Лондона дети!»[1403]. «Мы песню поем свободную / Ребятам разных стран»[1404], – заявляют советские пионеры и, обращаясь с призывом к детям других стран присоединиться к пению («Пойте вместе с нами»[1405]), они не сомневаются в том, что их «песню звонкий ветер / Пронесет сквозь ширь морей, / И со всех сторон на свете / Все друзья ответят ей»[1406]. И в этом они не ошибаются: песня действительно всех втягивает в сферу своего влияния. Попавшие в сферу этого влияния сами присоединяются к пению: «И поет ее все больше / Юных смелых голосов…»[1407]; «Поют эту песню и рикша, и кули, / Поет эту песню китайский солдат»[1408]; и наконец – «Вторит песне той / Весь шар земной»[1409].
Утопическая картина единодушного всемирного пения в наибольшей степени характеризует песни конца 1940‐х – начала 1950‐х гг. – самой яростной эпохи борьбы за мир: «Мы за мир! И песню эту / Пронесем, друзья, по свету. / Пусть она в сердцах людей звучит…». В текстах следующих десятилетий всеобщее пение представляется лишь как то, что должно обязательно свершиться в будущем, как неизбежно грядущее, но пока еще не наступившее всемирное торжество: «День придет – и нашу песню / В целом мире запоют»[1410]. «Запоют» – этот глагол дан в будущем времени, значит, песня пока еще не охватила весь земной шар, хотя поющие и не сомневаются в том, что такое время обязательно наступит, и призывают всех присоединиться к их пению: «Так давайте устроим большой хоровод, / Пусть все люди земли с нами встанут в него / <…> Пусть без слов станет песня понятной для всех»[1411]. В одном из знаменитых текстов эта картина мировой гармонии представлена в условном наклонении: «Если бы парни всей земли / Хором бы песню одну завели, / Вот было б здорово, вот это был бы гром! / Давайте, парни, хором запоем»[1412]. Вторичной по отношению к ней стала песня «Если бы дети всей земли», написанная для детского хорового исполнения, в которой предсказывается совместное пение детей всех народов мира: «Крепко руки сжимая, / О счастье мечтая, / Будут петь, словно птицы, / Шведы, русские, немцы, болгары, кубинцы!»[1413]
Будучи существом бессмертным («Звонче победы бессмертная песня»[1414]; «Но песня о нем не умрет»[1415]; «Наша песня боевая <…>не умрет»[1416], непобедимым, неуязвимым и неуничтожимым никем (ее «не задушишь! Не убьешь!»[1417]), на своих врагов (на «черные силы») песня действует совершенно устрашающе: «она звучит, словно гром», от нее «трясутся решетки тюрем, / Огни озаряют ночь…»[1418], а «мир угнетателей», слыша ее, «злобно дрожит»[1419].
Таким образом, материал советских песен дает возможность вообразить (если это вообще вообразимо) тот странный феномен, который называется в них «песней». Это – явление (или существо), представляющее собою продукт человеческого голоса (голосов), звонко звучащее, летящее, несущееся, реющее и льющееся (иногда – шагающее). По отношению к поющему оно выполняет функцию некоего психотропного средства, допинга, поднимая и улучшая его настроение, увеличивая его силу и потенции и одновременно с этим (или благодаря этому) помогает ему в преодолении всевозможных жизненных препятствий. Оно втягивает в сферу своего влияния все новых и новых исполнителей, так что в конце концов всему миру предстоит быть поглощенным процессом пения и втянутым в песню. В то же самое время для врагов оно оказывается вредоносным, опасным и губительным, само при этом оставаясь неуязвимым и неуничтожимым.
Я вполне осознаю, что песня песне рознь и что даже в пределах использованного здесь материала заметно, как в зависимости от темы, которой посвящена песня, адресата, к которому она обращена, обстоятельств, к которым она приурочена, и т. д. и создается в ней образ песни. Милая и безобидная песенка о веселом пионерском звене вовсе не обладает возможностями и мощью, свойственными, допустим, «Кантате о Сталине» или же «Гимну демократической молодежи мира». Дальнейшая разработка данной темы, несомненно, требует более дифференцированного подхода к текстам. Не выяснен мною и вопрос о начале песенной рефлексии: когда песня стала петь о самой себе. Фольклорная традиция этого не знает. Совершенно очевидно, что поэтика советской пионерской песни не могла возникнуть на пустом месте, что выработка ею стереотипных средств выражения происходила на фоне и под влиянием литературных текстов, создававшихся в предшествующие эпохи[1420]. Смена прежних эстетических ориентиров в трактовке образа песни отчетливо прослеживается в произведениях поэтов демократической ориентации, начиная со второй половины XIX в: «Песни ноющей, песни уныло-больной / Надоели мне мрачные звуки…»