[1495]. Особенно отчетливо эта мысль проводилась в текстах 1930‐х гг.: «Мы делаем прыжки, / Бросаем мы снежки, / И мускулы крепки / У нас. // Такая подготовка, / И сила и сноровка / Всем маленьким бойцам / Нужна!» Как оказывается, «подготовка, сила и сноровка» нужны потому, что «готовят нам враги войну»[1496]. Когда пионер поет «Буду расти я здоровым, смелым, / Бодрым и в зной, и в метель», он осознает, что это необходимо для того, чтобы в будущем «свой парашют открывать умело, / Бить без промаха в цель»[1497]. Дети готовы к труду, но в такой же мере они готовы и к обороне, получая (знаменитый) значок БГТО (Будь готов к труду и обороне!): «К обороне мы готовы и к труду»[1498]. Отсюда и появление характерного клича в «Спортивном марше»: «Физкульт-ура! Ура! Ура! Будь готов, / Когда настанет час бить врагов, – / От всех границ ты их отбивай! / Левый край! Правый край! Не зевай!»[1499] Отсюда же и совет вратарю, который «часовым поставлен у ворот»: «Ты представь, что за тобою / Полоса пограничная идет»[1500].
Следует отметить, однако, что подобный взгляд на целевую установку занятий спортом отнюдь не является приоритетом советской идеологии. Как показывает история физической культуры и спорта, одной из главнейших функций этого рода человеческой деятельности всегда была подготовка молодого поколения как к труду, так и к военной службе[1501]. В определенные исторические периоды и в других обществах и государствах, прежде всего тоталитарных и милитаристских, пропагандистские тексты о телесном здоровье и бодрости духа должны были играть и играли важную роль.
Отраженная в песнях концепция физически и духовно здоровой личности, формирующейся в процессе применяемых в детском возрасте мер по укреплению здоровья, оказывается напрямую связанной с идеей «вечной молодости», достигаемой путем постоянной тренировки и закалки организма («Чтобы тело и душа и душа были молоды…»[1502]; «Каждый может быть моложе…»[1503]), что в свою очередь сказывается на здоровье и молодости (и даже непрерывного омоложении) государства: советская страна «идет вперед» «молода и сильна»[1504]; «Наша вся страна родная / Молодеет с каждым днем, / Горькой старости не зная, / Мы в родной стране живем»[1505]. «Юность, живи и здравствуй…»[1506]; «Юность непобедима, / Это всем понять необходимо»[1507] – утверждается в песнях, а следствием веры в непобедимость юности становится убеждение в вечной жизни на земле: «Мы верим в свое бессмертье…»[1508]
Своим содержанием, риторическими приемами и топикой советские детские песни о здоровье преследовали цель оказывать на поющих психотерапевтическое воздействие, создавая в них убежденность в необходимости физической закалки и укрепления здоровья занятиями физкультурой и спортом для того, чтобы стать достойной сменой старшему поколению строителей коммунизма. И следует отметить, что по крайней мере на протяжении нескольких десятилетий роль эта выполнялась песнями вполне успешно.
5. Личное имя в литературе и культуре
С. М. ТолстаяПРЕДИСЛОВИЕ К РАЗДЕЛУ
Интерес Елены Владимировны к антропонимии никак нельзя назвать случайным. Он закономерно продолжил ее занятия святочными рассказами, темой «календарной прозы», святок вообще и святочной баллады Василия Жуковского в частности. Столь же неслучайным было и ее обращение к другому «ответвлению» темы святок – к новогодней елке. Тем не менее в общем контексте ее литературоведческих работ антропонимическая тема кажется в какой-то степени инородной. Это можно объяснить тем, что личные имена до недавнего времени считались преимущественно объектом лингвистики (ономастики) и изучались прежде всего со стороны их происхождения, этимологии, структуры[1509], отчасти со стороны узуса и циркуляции имен и значительно реже со стороны их культурной функции[1510]. В определенной степени имена интересовали и историков и этнографов, в частности правила выбора имен, состав и эволюция именника, традиции, ритуалы и запреты, относящиеся к имянаречению, магия имени и т. п.[1511]
Однако как самостоятельный предмет литературоведения антропонимия до поры до времени не существовала. И только начиная с последних десятилетий прошлого века эта тема приобретает новое звучание и новые ракурсы изучения, объединившие и лингвистов, и литературоведов, и фольклористов, и исследователей культуры. Этот новый интерес к имени, безусловно, связан с возникновением и бурным развитием того семиотического направления в отечественной гуманитарной науке, получившего название Московско-тартуской школы, к которому Елена Владимировна имела прямое отношение как ученица Ю. М. Лотмана. Появилась целая серия функционально-семиотических исследований имени, надолго определивших пути и методы изучения культурной антропонимии. К числу важнейших работ этого направления относятся теоретические положения и практические исследования В. Н. Топорова[1512], Б. А. Успенского[1513], Ф. Б. Успенского и А. Ф. Литвиной[1514] и др. По инициативе Т. М. Николаевой было проведено несколько конференций, посвященных имени, и издано несколько сборников, обобщивших результаты этих конференций, в которых участвовала и Е. В. Душечкина[1515].
Но самыми прямыми предшественниками Елены Владимировны в области изучения литературной антропонимии следует считать В. Н. Топорова и его книгу о «Бедной Лизе» и А. Б. Пеньковского и его исследование культурной семантики имен в двух ключевых текстах русской культуры XIX в. – «Маскараде» Лермонтова и «Евгении Онегине» Пушкина[1516]. А. Б. Пеньковский сформулировал понятие антропонимического пространства литературного текста и раскрыл историю и содержание «мифа о Нине» на материале лермонтовской драмы в контексте русской литературной традиции конца XVIII – начала XIX в., а затем реконструировал историю выбора и скрытый смысл имен героев романа «Евгений Онегин». Пеньковский создал, по его собственному определению, «теорию художественной антропонимии», в русле которой воспринимаются и антропонимические работы Е. В. Душечкиной. Суть этого подхода к имени состоит в том, что имя перерастает рамки личного имени героя и становится сначала своего рода эпитетом (именем-эпитетом), а затем знаком (именем-знаком), ключевым словом исходного текста и многих последующих культурных текстов и ситуаций (ср. романтический ореол имени Светлана, его коннотации со светом).
Главные результаты антропонимических разысканий Елены Владимировны, естественно, изложены в ее книге «Светлана: Культурная история имени» (СПб.: Изд-во Европейского ун-та, 2007). В настоящем сборнике печатаются пять статей (из общего числа 14 публикаций) по этой тематике, публиковавшихся в разных изданиях. В них делается акцент на отдельных аспектах или излагаются кратко промежуточные результаты исследования. Содержательно эти статьи, как и вся серия ономастических трудов Елены Владимировны в целом, распадаются на две относительно автономные части.
Первая часть посвящена имени Светлана в балладе Жуковского, его истории и «культурной ауре» (пользуясь выражением Т. М. Николаевой) в этом тексте и в широком культурном контексте начала XIX в., его европейским истокам и его влиянию на последующую антропонимическую традицию – литературную и общественную. Эта сторона исследования вполне укладывается в традиционные для отечественного литературоведения жанровые рамки, с подробным текстологическим анализом, с учетом современной и последующей критики, с вниманием к литературному и культурному контексту. Эти собственно литературоведческие аспекты темы рассматриваются в двух статьях настоящего сборника. Первая статья (хронологически одна из последних) «Антропонимическое пространство русской литературы XVIII в.» могла бы служить историко-литературной преамбулой к книге об имени Светлана. В ней дается обзор всего антропонимического спектра литературных текстов XVIII века (от мифологических, исторических, библейских, древнерусских имен классицистической поэзии и драмы до говорящих имен комедий, вымышленных имен сатир, элегий, идиллий, романов) и подчеркивается особая роль сентиментальных повестей в формировании антропонимической литературной традиции следующего, XIX в. Вторая – «При мысли о Светлане…» (хронологически первая публикация Елены Владимировны по антропонимической теме) – является прообразом всего будущего масштабного исследования и намечает его главные линии – антропонимическую (происхождение и история имени Светлана), литературоведческую (святочная баллада Жуковского, поиск и выбор имени героини, место этого имени среди других «литературных» имен) и культурологическую (роль баллады Жуковского в судьбе имени Светлана в XIX в.). Но здесь еще нет речи о дальнейшей популярности и стилистической трансформации имени в XX в.