Что же с дружбой? Умерла.
Умерла от плоских шуток,
Злых смешков и говорков,
От мещанских прибауток
Дураков и пошляков[1731].
Стихотворение произвело впечатление. Сейчас странно вспомнить, но в те годы, действительно, над дружившими мальчиком и девочкой всегда посмеивались. Так было принято. Сейчас это, кажется, прошло. Причем посмеивались не только соученики, но и учителя, и даже родители. Стоило кому-то из мальчиков прийти, например, к нам в дом, к сестре или (позже) ко мне, начинались шуточки, перемигивания и пр. И все это, как вы понимаете, вовсе не способствовало развитию дружеских отношений между мальчиками и девочками. Так что Михалков, как и всегда, бил не в бровь, а прямо в глаз.
Это стихотворение настолько, видимо, поразило мое воображение, что ничего другого я из этого номера не помню. Что же касается последующих номеров «Юности», то они попадали мне в руки случайно и время от времени. Я прочитывала там какую-нибудь повесть, как, например, знаменитую и поразившую меня тогда повесть Гладилина «Хроника времен Виктора Подгурского»[1732]. Эта проза тоже удивляла каким-то необычным взглядом на жизнь, отличным от того, что я до тех пор читала в так называемых «школьных повестях», которые очень любила и даже хотела стать писателем и писать такие школьные повести. Почему «Юность» так и не вошла в мою жизнь и не стала ее ярким событием, я могу только гадать. Если бы я попросила родителей ее выписать, они бы, конечно, не возражали. Но я их почему-то не попросила. В руки попадали случайные номера, которые просматривала и кое-что читала. Галку Палкину (sic! – Е. Б.)[1733], с ее юмористическими штучками, конечно, помню, но в общем особого впечатления она не производила. Помню еще только «Продолжение легенды» Анатолия Кузнецова[1734], повесть, которая, как мне кажется, была связана со строительством города нового типа, города будущего – Горно-Алтайска. И моя подруга настолько была ею увлечена, что даже хотела туда поехать и строить этот город.
А теперь я признáюсь в том, что не читала «Звездного билета» Аксенова[1735]. Его-то уж все читали (или почти все) и много о нем говорили. Как произошло, что я его не прочла, тоже не знаю. Но он появился в журнале, когда я была уже довольно большая девочка, девушка, прошла через завод, строительство электростанции и там всякое другое. И поэтому уже появившиеся к тому времени произведения Ремарка[1736] и Хемингуэя[1737] привлекали гораздо больше, чем повести из «Юности».
<НАЧАЛО> (1958–1964)[1738]
Я понимала, что идти работать в школу я не хочу, что старшие – вообще непонятно, что с ними делать, как ими управлять. Понимала, что в Литературный институт имени Горького я все равно не поступлю – у меня не было таких сил. И дальше я услышала, мне просто рассказали, что есть такой хороший Библиотечный институт – и он действительно тогда был хорошим. Это конец пятидесятых годов, там был и Бухштаб, и несколько еще хороших профессоров. И потом одна женщина из ВИРа[1739] как-то приехала в гости к папе и меня уговорила. И я тогда решила поступать в Библиотечный, и все были удивлены: казалось бы, Библиотечный – скукота дикая. А у меня, конечно, все это соединялось с романтическими представлениями: вот я закончу, уеду в деревню, в библиотеку, привезу им музыку, культуру и пр.
В 1958 году мы приехали сюда и были тут[1740] вчетвером: Иришка, я, Таня и мама[1741]. Иришка впервые была в Ленинграде, мы гуляли по городу, я подавала документы – это был июль. А потом они меня оставили, и я стала поступать. Я жила на Чкаловском проспекте – там, где жила Таня три года, снимала угол. Комната, наверно, примерно как эта – в общем, пенал. И она в этом углу темном жила три года. Потом она общежитие получила. Ну и вот я там готовилась. У меня было две четверки, две пятерки, и при этом, как известно, я завалилась на Любке Шевцовой[1742]. Это было самое смешное, потому что второй вопрос был по Шевченко[1743], которого мы не учили и вообще не знали, но я все-таки что-то о нем прочла, ну и рассказала. А про Любку Шевцову я понимала, что пошлости говорить уже не хочется, а не пошлости еще не знала. И поэтому я получила четверку. Ну и это была граница. Конкурс же был кошмарный, и 18 – это был проходной балл, но все равно не всех брали. Это был первый год, когда двухлетний стаж после школы давал большие преимущества. Это, конечно, тоже меня сгубило: у меня стажа не было. В общем, меня не взяли – я не поступила. Это было, конечно, неожиданно для меня: все-таки я думала, что поступлю, хотя понимала, что могу и не поступить.
И я вернулась домой[1744]. Я понимала, что надо идти на работу – на настоящую работу: токарем, слесарем, чем-то таким. И вот тогда я полтора месяца ходила, искала работу. Папа, надо сказать, был разумнее меня – он говорил: «Брось все, учи английский». Но я считала, что надо идти на завод. Но никак у меня не получалось, было несколько срывов: на Радиотехническом, где-то еще. А Таллинн – это был промышленный город, там было много заводов тяжелой промышленности – Электротехнический, Punane RET, еще что-то. Еще Лора[1745] работала токарем на заводе, не поступив первый год в институт. В общем, тянуло «пройти школу жизни». Я ходила и никак не могла поступить.
И наконец я от своей подруги Таньки Олейник узнала, что открылся завод будущего – Завод полупроводниковых сопротивлений. Это и есть нынешнее будущее: в конце концов, и интернет – начиная с полупроводников это все пошло. Никто еще ничего не умел, никто ничего не знал, завода самого не было – была в Тонди[1746] спичечная фабрика, которую разворошили, стали делать из нее завод, и вся почва была спичечными палочками усыпана. Мы стали сначала работать разнорабочими, а потом постепенно через несколько месяцев открылся первый цех полупроводниковых сопротивлений, но я еще туда не попала. И на завод брали хороших девочек – хороших, умных девочек. Там были очень хорошие у меня девчонки – подруги были хорошие, – и мы там жили довольно весело. А потом открылся и второй цех – транзисторов, варисторов, полупроводников – вот это все дело. Надо сказать, что все это было связано с военной промышленностью, и все такое, но мы этого ничего не понимали, хотя мы ходили на курсы, и нам там объясняли, как там ток бежит туда, ток бежит обратно и прочее.
Но в процессе работы на этом заводе, уже к весне, я поняла, что в наше время надо именно этим и заниматься – поступать на что-то такое. И от завода посылали иногда в хорошие центры – в частности, в ЛЭТИ, в Ленинград – Элка[1747] же тоже от завода поступила в Политехнический институт, в Ленинградский. И я стала готовиться на подготовительных курсах в Таллиннском политехническом институте – я стала готовиться, ходить на математику, на язык: все вечера были заняты. Была такая героическая жизнь. А потом, когда стали отбирать кандидатов, брали эстонских девочек, а меня как Душечкину не отобрали по рекомендации от завода. Короче, я туда не попала.
И тут – о счастье – в Таллиннском политехническом институте, опять же, открывается абсолютно новое отделение автоматики и телемеханики. И с Элеонорой, которая к тому времени уже дважды поступала в Москву на физтех, не меньше – у нее были запросы очень высокие – и два раза не поступила, мы пошли туда. И мы тогда стали поступать в Политехнический. В самом конце Таллиннского полуострова был Политехнический институт, очень красиво расположенный – тут море, тут море и тут море, прямо из аудитории было видно. И, короче говоря, я опять получила две четверки и две пятерки. Я всегда по сочинению четверку получала и по чему-то еще – по физике, может быть. И снова не прошла – при том, что в Политехническом всегда были маленькие конкурсы, но такой перспективный курс сразу набрали. Это был 1959 год. Мы с моей подругой Иркой Золотовой, с которой вместе работали, передали наши заявления на вечернее отделение – может, там место будет. Мы думали: и хорошо – будем работать на заводе, который занимается этими делами, и учиться тому, чем занимается наш завод. Все складывалось очень хорошо, согласно всем тем тенденциям, которые были в то время. Ну, одновременно мы читали стихи – и Рождественского, и Евтушенко – все это мы знали, мы не то что были темные девочки. И Цветаева где-то появлялась на заводе: у меня переписанная тогда ее книжка до сих пор в блокнотике – вся ее первая изданная книжка советского времени[1748].
Тогда мы считали, что жизнь нужно познавать во всех ее трудностях, а тут как раз проходил набор на строительство Прибалтийской ГРЭС, и Ирка говорит: «Давай поедем! Там романтика, громадные корпуса, ходят по доскам, и вообще трудная жизнь». Главное для нас было – преодолевать трудности. Это было по комсомольской путевке на три месяца – ранняя осень 1959-го. И уже к этому времени был построен (сейчас же там все развалилось) громадный, в 300 метров, корпус и две трубы, и еще два раза по 300 метров должно было быть. В конце концов там дымило 6 или 8 труб, когда я позже там проезжала всегда. Причем это такие болотистые места, про которые написана одна из моих любимых песен Галича, любимых и страшных: «Мы похоронены где-то под Нарвой». И это действительно так – просто такие чахлые места, болота. И город такой нехороший был тогда: он был на 101‐м километре, куда ссылали. Во-первых, промышленность там большая, но очень хорошая – она тоже развалилась: Кренгольмская мануфактура и др. Гидроэлектростанция уже была построена, потому что Нарова – быстрая река. Город был запущенный, и все на больших расстояниях. Вагонный городок стоял в двух километрах от Нарвы; тоже в двух километрах, если не больше, строились Нарвская ГЭС. К ГРЭС был подведен широкий канал (тогда еще без воды), потому что вода нужна. Конечно, как всегда, стройки идут, а дороги в жутком состоянии: самосвалы едут и просто застревают все. По этой грязи, значит, мы туда шлепали – ну разнорабочие. Ну мы много чему тогда научились: и бетонированию, и мастерком работать, и битумом покрывать крыши, чтобы сверху потом все долго держалось. Наш героизм тогда еще не пропал. Таких идиоток, как мы с Иркой – не зря нас называли пионерками, – добровольцев больше не было никого. Всех либо посылали с предприятия – соглашались, ехали, и всё, либо по каким-то причинам нужно было отработать по комсомольской путевке. Платили за это мало – и на заводе тоже мало платили. Так что народ был разный. В клуб мы там ходили – все как полагается. И вот так вот каждый раз мы туда шлепали. И надо сказать, что Нарва произвела на меня настолько удручающее впечатление, настолько жуткое, тяжелое впечатление – я потом год просто болела, когда вернулась. Тогда начались изменения в моей жизни, идущие отчасти от Лоры, отчасти от литературы, отчасти от Тани