[1757], он занимается тем-то и тем-то, и Зара Григорьевна[1758] – мы на них молимся – в общем, он начал меня быстро-быстро-быстро заговаривать, и он меня так заговорил… Ну действительно – судьба сыграла со мной такую штуку: если бы я сразу поступила в Тарту, то и Лотман, и кафедра еще не набрали бы той силы – я бы эти четыре года упустила. Я попала тогда, когда надо: в 1964‐м уже был симпозиум[1759]. Жизнь немножечко притормозила меня. Но дальше начались всякие новые муки – что ж, жизнь не кончилась…
И утром – грязища, октябрь, мы в чулках, сапог почему-то не было, все забрызгались, я не могла найти аудиторию, целый час искала, измученная, наконец нашла только к перерыву – в спортивном здании. Поднялась на третий этаж. Открывается дверь – выходит Игорь Аполлониевич Чернов и – с усиками – Юрмих[1760]. Игорь стал расшаркиваться: «Вот Лена Душечкина, она чемпион Эстонии по плаванью». В общем, он болтал, болтал – а там была ужасная любовь и уважение: Игорь был первым студентом, который попал к Лотману, его любимый студент. Это был третий курс – я поступила на третий курс. И, в общем, он стал меня описывать – так и сяк, чемпион Эстонии по плаванью[1761]. А Юрмих говорит: «Игорек, подождите! Раз вы учились, то сколько курсов закончили? А какие предметы вы слушали?» Ну, такие-то, такие-то. «А кто вам читал античную литературу?» – «Ну это же заочное отделение, мы практически не ходили!» – говорю я наивно. Юрмих говорит: «Ну как же, и на заочном отделении…» В общем, сразу я села в какую-то лужу. Тут, к счастью, кончилась перемена, я села, и началась лекция «Пушкин – Южная ссылка». Ну и все. Я застряла. Началась новая эпоха в моей жизни.
Русификация произошла как раз перед этим – в 61‐м году, по-моему. И в 62‐м русскую группу, конечно, не набрали, а мест-то много! И вскоре Борис Федорович Егоров – молодой, красивый, бровастый, чудесный – переехал в Ленинград, и здесь тоже очень хорошо работал, но был все годы очень тесно связан с Тарту, сыграл очень большую роль в издании сборников. Борфед[1762] – это очень важная личность для Тарту. И вот тогда Борфед поехал в Ленинградский университет и начал набирать студентов: «Вы не поступили?» – спрашивал он мальчиков (ну не знаю, как это протекало). Короче, он набрал там замечательных мальчиков: шестнадцатилетнего Сеню Рогинского, который поступал на португальское, если я не ошибаюсь, Леню Миндлина, Светлана Семененко – он был старше нас, и тоже проучившись где-то на физике, поступал и не прошел на филфак. Миша Билинкис поступил сюда, потому что здесь его отец[1763] работал одно время, поэтому он понимал, что лучше в Умани ему не учиться, а лучше поехать в Тарту. Поэтому там набралась куча интересных мальчиков – и девочек тоже. Но это все была мелюзга. Я сразу стала старше всех – ну, кроме Светлана и некоторых других, но таких было очень мало. Всем остальным было по 16–17 лет. И кроме того, я была как бы сразу серьезная, всюду ходила с сумкой, все время все записывала, ходила на лекции пропущенные.
Первый год так вышло, что я осталась в Зарином очень хорошем Блоковском семинаре – это 1962–1963 год, пишется работа «Блок и Мережковский»[1764]. Еще были живы все эти дамы блоковские[1765]. Зара была очень активна: они приезжали, они выступали, девочки к ним посылались. Писались работы – ерундовые работы, но все это собиралось. А у меня из‐за того, что я пошла на третий курс, вышли разночтения – это было тяжело. Надо было сразу идти на второй, но, с другой стороны, надо было идти на третий, по разным причинам. Там был и спецкурс по Блоку: «Стихи о Прекрасной Даме» – все пять циклов. Сдавали зачет так: такая-то строчка – цитировала Зара – из какого цикла? И мы должны были сказать, из какого цикла строчка, и показать, что между вторым циклом и первым произошли такие-то изменения в сознании Блока. За первый год мы «Распутья»[1766] прошли – все-таки до «Города»[1767] дошли. Анализировали стихотворения. У Зары вначале у меня было два хвоста, и она сказала: «Давайте мы сделаем библиографию всех годов „Нового мира“ – полную библиографию». Ну я начала делать эту библиографию, но это было сумасшествие. А вторую работу я написала очень хорошую: «Природа в раннем творчестве Маяковского». – «А кем вы хотите заниматься?» – «Ранним Маяковским», – сказала я смело: не поздним, а ранним! «Послушайте! Ведь если звезды зажигают» и пр. Ну, она говорит: «Хорошо. Ну возьмите тему природы», – а тут и руссоизм, и то, и се, и я написала работу. А защиты – какие были защиты курсовых – за каждый год! Как мы волновались перед этими защитами! У меня Адамс оппонировал – он проверил все! Приходил Юрмих – весна, май – в светлом костюме, и все руководители. Оппонировали студенты плюс преподаватели. Короче, я тогда получила пятерку, хотя у меня Адамс всех блох выловил.
Зара, видимо, была огорчена, когда я ушла к Юрмиху. Хотя семинары лучше всего были у Зары. У Юрмиха семинары не получались. Но – тут начинается семиотика, вторичные моделирующие системы. Я же все время была на передовой. Я увидела, что уже прошла одна конференция в Москве[1768], вышел сборник – тезисы по вторичным моделирующим системам[1769], но она называлась как-то иначе, и потом вторая – настоящая большая книжка[1770].
<ПИСЬМО Ю. М. ЛОТМАНУ>
Дорогой Юрий Михайлович!
Вот уже вторую неделю живем мы в Варнье[1772], привыкаем, и к нам привыкают, но все же мы для них «барышни, приехавшие са сваим адеялам». Переговорили с десятком старушек и затранскрибировали 50 страниц текста[1773]. Старушки все ужасно славные и рассказывают с удовольствием, но одни интереснее, мастерски, другие похуже. Всё про свою жизнь говорят, особенно про детство да про первые годы замужества. А судьба почти у всех одинаковая. Вначале к эстонцам работать ходили, скот пасли, а потом на кирпичном заводе кирпичи делали, а потом замуж шли. И так все. А потом часто на «моленню» разговор переводят. С гордостью говорят, какой у них «коностас» и цветы бумажные на иконах. Сейчас-то ремонт, а то всегда красивая у них молельня, старая. Читаю им иногда книги их старинные, староверские, а одна, раз, узнав, что я читаю по-старославянски, побежала, достала из-под перины листочек стертый и протягивает, взволнованная. Читаю: Сон Богородицы[1774]. Читаю, а она плачет, глаза платком утирает, особенно про то, как Иисуса распяли. И вот странно, ведь они зверств видели не меньше этого, а всегда на них такое, до слез, впечатление производит. «Кабы и перед смертью кто прочел. Я-то не умею». Стала совершенным профессионалом в ведении «светских» разговоров – про то, про се, про лук, про погоду. И со старушками-то хорошо, они доверчивы и добры, да и не знаешь, кто кому удовольствие доставляет – они нам или мы им своим слушаньем. А со стариками да с мужиками не получается. Косо смотрят, не доверяют. «Не рискуем», – говорят. Бог знает, кто мы такие и что запишем. А начнут-таки говорить, так все поучают, назидают. И с гонором таким: мы школу жизни прошли. Ну пусть, так и говорят-то совсем не интересно. Все собираемся пойти в ночь с рыбаками в озеро, но сейчас рыбы мало идет – все окуни да ряпуша. И к тому же, недавно получка была, вот уже пятый день пьют.
Озеро чудесное. Сейчас, правда, сухо, далеко ушло, до глубины, наверное, километра два надо шагать. Во всяком случае, я так и не дошла. А купаемся в канале, для лодок прорытом. Да и его замывает. Вода мягкая и теплая. Ко мне тут сестренка Ирина приехала, так мы с ней по четыре раза купаемся. Стоит и пожинает плоды моей плавательной славы. Выпускает меня, как дрессировщица любимого тигра. «Ленка, а ну-ка пронырни!» Я набираю воздух в свои шестилитровые легкие и ныряю.
Устроились прекрасно. Уехала одна учительница, и мы получили собственную квартиру, правда, с одной кроватью. Двое у нас спят на сеновале, на свежем, пахучем сене. Бессменно Иришка и мы с Тийной[1775] по очереди. За стенкой – наши попечители – семья учительницы Островской. Они не местные, но уже прижились, луком торгуют, рыбу ловят, а она учительствует. Однако про местных говорят: они. Муж ужасный остряк. Из тех, кто не словом, а поведением, усмешкой острит. И пересказать нельзя. Но не балагур. Потоньше. Говорит: вон – парень пришел в парикмахерскую в Тарту. Ему: «Ну у тебя и шея!» А он с гордостью: «Мясо ем!» – «Не мясо, а мыть надо!»
Они нас тут приютили, все показывают, всему учат. Очень приветливы. И дети у них славные. Школа тут восьмилетняя и эстонский комплект – четыре класса. Очень трудно с языком. Тысячу раз поправишь, а они на тысячу первый опять: йон, йены. А то еще, как замаливают грехи, так не ходят в школу. Пришлось учительнице пойти к батюшке. Договорились: уж замаливать пусть замаливают, но только чтоб не в учебное время. На том и поладили.
Поразило громадное количество дебильных детей. В одном классе шесть человек. А во всей школе на 170 учеников – 17 дебильных. Пьют здесь много и родственные крови смешали. Вот и получается такое.