Хотя я не рассказал ей и о половине своих приключений, Аська плакала долго и самозабвенно. Она поняла, что Хомяк ввязался в опасную авантюру и последствия ему теперь грозят самые серьезные. Мне было жутко жаль свою сестренку, а та, напоив меня на дорожку горячим чаем, поцеловала в щеку на пороге и махнула рукой на прощание. Так когда-то ее далекая пра-пра-пра- и неизвестно сколько еще раз пра-бабка провожала на поле Куликово своего брата. Впрочем, об этом лучше не вспоминать — с Куликовской битвой в нашей семье связано совсем не веселое семейное предание, о котором я умолчу.
Но, как бы то ни было, я улыбнулся Асе ободряюще и ушел.
Скованный льдом и сумраком, Подвисимский пруд спал в безмолвии морозного вечера. Обсосанный желтый месяц над горой висел, как ему и положено, рожками к Каме. Ники не было уже полчаса. Я вприпрыжку слонялся от одного конца плохо освещенной набережной к другому и обратно. Вокруг было безлюдно и по-зимнему гулко.
Было бы интересно узнать: зачем эта стервочка меня надула? Ведь она сама остановила меня, когда я собирался уходить из библиотеки. Или у Ники своя игра в этом сумасшедшем фарсе? Что это за игра, я не знаю.
На дальнем конце набережной появилась неясная женская фигурка. Ника? Она бесшумно шла мне навстречу. Впрочем, может быть, она и топала, как слон, — просто между нами было метров триста и я ничего не слышал. А вот и еще фигура у нее за спиной. На сей раз — мужчина. Он догонял ее со стороны спортивного клуба. До меня донесся слабый звук ее голоса. Он ей ответил. Ника остановилась, обернувшись к мужчине. Или все-таки не Ника? Я отступил в тень газетного киоска.
Двое стояли на набережной. Я видел, как он махнул рукой в сторону пруда, она кивнула головой. Мужчина взял ее под руку и они вместе сошли по заснеженным ступеням к воде. Нет, вы только не подумайте, что я забыл о сковавших воду морозах! Просто неподалеку от берега во льду была вырублена прорубь — «иордань», как говаривала моя покойная бабушка. К проруби вели дощатые мостки.
Парочка шла по этим мосткам к проруби, не подозревая, что за ними наблюдают. Конечно, я не мог тогда предугадать, чем кончится эта их прогулка по мосткам. Но на сердце было неспокойно.
Остальное действие не заняло и нескольких секунд. Взмах руки мужчины, отлетающая в сторону женская шубка и всплеск ледяной воды, поглотившей Нику. Вода сомкнула круги над ее головой. Мгновение я следил за прорубью, затаив дыхание. Женщина вынырнула, и в ночном воздухе раздался слабый вскрик. Видимо, обжигающая холодом вода отняла у нее силы даже кричать как следует.
Мужчина наклонился над прорубью и хладнокровно сказал что-то своей жертве, потом, громко расхохотавшись, повесил шубку на парапет, которым была огорожена деревянная площадка над прорубью.
— «…Ыыыыыыыыыыыы ыыыыыыыыыыы ыыыыыыыыыыыы… — закричал последний из разбойников, выронил из рук ржавую алебарду и покатился в дорожную пыль. Лорд Колвин по инерции сделал еще несколько изысканно-потрошительных выпадов и опустил шпагу.
Не оборачиваясь, шел он по пыльной дороге, которая петляла по пустоши, поросшей зарослями вереска и таволги да редкими чахлыми осинниками, зябко дрожащими на ветру. Кое-где в неровностях пейзажа неожиданно угадывались валы и рвы, размытые дождями и временем, — остатки давно исчезнувших поселений. Когда-то здесь высились крепости, дымили очаги и жертвенники ныне забытых богов.
Колвин вспоминал жуткие легенды, которые передавались в народе от отца к сыну, от деда к внуку, — о странных и страшных вещах, которые случаются порой в этой дикой местности. Мало нашлось бы в Роканкоре храбрецов, которые осмелились бы заночевать на одном из таких вот холмов или у подножия кургана, насыпанного над могилой усопшего в незапамятные времена царя или витязя. Бледные духи и умертвия вставали по ночам из своих вечных жилищ, на вершинах курганов мерцали холодные огоньки, и таинственные молчаливые существа танцевали в темном воздухе над равниной. Огромные белые волки рыщут здесь в поисках добычи, подстерегают одинокого пилигрима разбойники, а дикие племена, обитающие в холмах, приносят кровавые жертвы своим богам — медведю и черному петуху.
Колвин чувствовал приход ночи и копящуюся в воздухе угрозу, мрачную недосказанность бегущих теней. Грозовые тучи на горизонте, в которые медленно опускалось солнце, казалось, готовы были поглотить его навсегда. Пора подумать и о ночлеге. Перевалив через очередной холм, Колвин увидел в стороне от дороги какое-то обветшалое каменное строение. Стены его, вылизанные безжалостными веками, были покрыты мхом, а в трещинах камня ветер колебал пучки проросшей там чахлой травы. Лорд нерешительно остановился в дверном проеме, безмолвно распахнутом в сторону заката, и заглянул в сумрак, обдавший его промозглым холодом.
Посреди небольшой квадратной комнатки стоял каменный гроб. Мраморная плита, когда-то служившая ему крышкой, расколотая, валялась на полу. Достав из сумы одну из светящихся палочек, захваченных им в дорогу из лаборатории Бустрофедона, Колвин шагнул к гробу. В рассеянном колдовском свете увидел: внутри — пусто. «Кенотаф. Ложная гробница», — понял лорд. Во время долгих путешествий по этим землям ему уже приходилось сталкиваться с подобными унылыми причудами древних мастеров.
Пошарив в затхлой глубине гроба, он нащупал в изголовье и вытащил серебряный браслет с большим, пыльного цвета, аметистом. Хмыкнув, лорд надел браслет на руку и, раскрыв глаза в изумлении, увидел, как массивная драгоценность без остатка всасывается в кожу. Через минуту от браслета не осталось и следа, лишь несколько серебристых пылинок сдуло сквозняком с запястья.
А на улице уже барабанили по древним камням первые струи дождя и первые молнии пучками упали на землю.
Колвин опустился на мраморную плиту, прислонился к прохладному гробу, машинально ощупывая запястье. На руке под кожей явственно прощупывалась округлость браслета, извивы гравировки, выпуклость аметиста.
Потом Колвин задумался о сокровенном. Машинально водил он пальцами по замысловатому полустертому узору на мраморе. И древние руны под его рукой сложились вдруг в знакомое слово.
Лорд вскочил, дрожа от непонятного предчувствия и, приблизив к плите светящуюся палочку, прочел цепенея: «Здесь покоится Колвин из Маргаита, принц-консорт земель Роканкорских»… и дата, пятью столетиями удаленная от этой ночи.
Колвин чувствовал себя словно вмороженным в ледяную глыбу…»
Большинство потерпевших кораблекрушение гибнут не на зубах акул, не от голода и жажды, а от переохлаждения организма в воде. В ту минуту я вспомнил об этом, но поступить по-иному все-таки не мог. Ника была эта женщина или не Ника, но бросился к ней на помощь. В минуту преодолел разделяющие нас метры набережной, перескочил через чугунную ограду на мостки, добежал до проруби, потерял несколько секунд на нокаут неизвестному злодею, который перелетел через поручни и всем телом грохнулся об лед и, притормозив перед прорубью, с содроганием взглянул на черную воду «иордани» с плавающими по поверхности прозрачными льдинками и на белую женскую ручку, мелькнувшую над бездонными водами.
Потом я зажмурился и прыгнул…
— Он, кажется, приходит в себя! — услышал я, словно сквозь сон, незнакомый мужской голос, приоткрыл глаз и увидел склонившееся надо мной лицо со свежим кровоподтеком на левой скуле. Тогда я открыл уже оба глаза и попытался сесть. Раздетый до плавок, я лежал в большом спортивном зале на длинной зеленой скамье. Мужчина с кровоподтеком растирал мне грудь одеколоном из флакончика, а столпившиеся вокруг парни и девушки в спортивных костюмах вполголоса подавали ему ценные советы.
— Ну, парень, тебе просто повезло! — попытался улыбнуться мой растиратель, но сморщился и притронулся пальцами к ушибу. — Больно уж ты прыток! Разве так начинают зимнее плавание? У тебя же с непривычки сердце могло не выдержать!
— Гад! — ответил я ему. — Убийца!
Люди вокруг дружно захохотали.
— Лида, покажись! — сквозь смех позвал «гад и убийца». В круг вошла, жутко смущаясь, милая девушка в купальном халатике. Волосы ее были еще влажные после ледяной купели, а на лице цвела полунасмешливая улыбка. Эта смесь насмешки и смущения добила меня окончательно.
— Спасибо вам…
— Макс, — подсказал я.
— Спасибо вам, Макс, — повторила она уже без насмешки. — Только меня никто не топил. У нас — клуб любителей зимнего плавания. И я вот… «морж»…
И тогда я тоже рассмеялся, хотя меня трясло, просто выворачивало от холода.
Когда «по мою душу» приехала машина «скорой помощи», я уже не дрожал. Распаренный после горячего душа, я был молодцом. Усталый молодой доктор осмотрел меня и, фамильярно похлопав по плечу, обнадежил:
— Жить будете. Организм сильный, закаленный. Так что в худшем случае — насморк, а от этого не умирают.
Врач был опытный, хотя и молодой. Насморк я действительно схватил. Но хуже было другое: моя великолепная синтетическая шуба вишневого цвета и все, что было под ней, лежало сейчас в раздевалке в непотребном, насквозь промокшем виде. На мороз в такой одежде не выйдешь. Но и тут доктор пришел мне на помощь:
— Собирайте свои вещи. Довезу вас до дома. Вам куда?
Поразмыслив, я назвал Аськин адрес. Все равно у меня дома не было другого зимнего пальто, а у сестренки можно будет разжиться старым хомячиным тулупом. И мы поехали.
Встретив меня на пороге, Асенька смотрела на меня странно. И сам я чувствовал себя странно, и потому мы с ней были квиты.
Утром я позволил себе поваляться на раскладушке: как-никак воскресший утопленник! С недоверием прислушивался я к своему телу. Все ли на месте, ничего не болит? Из болячек с удовольствием обнаружил лишь обещанный насморк. «Рожденный для виселицы — не утонет», — говорят англичане, и, видимо, они правы.
Потом я снова задремал, и мне приснилась Лида, влажная, только что из проруби, и такая же красивая, как наяву.