Теща Марья Алексеевна вовсе сбилась с ног, отдавая последние распоряжения прислуге:
— Аришка, на кухню сбегай! Николашка, поросенка зажарил ли? Да в лед, в лед шампань-то!
Марья Алексеевна Ганнибал приехала к зятю и дочери из Петербурга погостить. Но у молодой четы родилась дочь Ольга, за ней месяц назад и сын, названный в память деда Сергея Львовича Александром, и она застряла, кажется, навсегда. Все зятево хозяйство было теперь в ее руках. Хозяйство, правда, невеликое, но трудное. Маленький флигелек, снятый недорого на окраине Москвы, требовал постоянного глаза, дворня, хоть немногочисленная, но вовсе отбившаяся от рук. Хорошо еще, что прихватила с собой кой-кого из дворни, да мамку и няню Аришку.
Помощи от молодых ждать не приходилось. Сергей Львович все норовил из дому улизнуть, а дочь Надежда ко всему равнодушна и ленива. Не могла никак взять в толк Марья Алексеевна и того, богат иль беден ее зять. Тысяча душ! Но сахара в доме нет и в лавочку задолжали. Не часты в доме Пушкиных и гости…
Иное дело сегодня. Дом оживлен, дом кипит. Несколько дней перед тем чистили, скребли, мыли. По такому случаю хозяин сам ходил в винный погребок за вином получше и подешевле, выбрав бутылку сен-пере и две — лафита. Не меньше тещи суетился Сергей Львович и сейчас, все ему чудилось, что позабыли что-то купить к столу, приготовить. Вот бросил он последний взгляд на серебро, бокалы и графины, на наряды прислуги… Кажется, все предусмотрено, все ладно. Можно наконец насладиться обедом и приятной беседой…
Обедали в саду под липой. Полевой букет стоял на круглом столе. Все было просто и мило. Крохотный сад напомнил каждому сельский уют, утраченное детство с огородом, козами, парным молоком и берущей за зубы холодной колодезной водой. Впечатление усиливали и прохладительные напитки, приготовленные из свежих ягод, и душистая малина на блюде, поданная с густыми желтыми сливками, и свежий, только с грядки редис. Да и разбойник Николашка готовил блюда лучше, чем в Английском клубе. И если б за него даже прилично предложили, то и тогда бы не продал его Сергей Львович.
Обед шел как нельзя лучше. И хозяин, довольный, предался еде и сам. Он ел медленно, страстно, со знанием дела. «Пастет» из дичи был в меру горьковат.
После обеда, приятно ослабев, из сада перешли в гостиную, чтобы провести время до вечернего чая. Устроили игры. Играли в буриме: писали стихи на заданные рифмы. Изящнее и ловчее иных выходило, разумеется, у Карамзина. Читали стихи, пели романсы. А когда Никита и Петька зажгли свечи, все уселись за чайный стол. Свояк Марьи Алексеевны Солнцев с вожделением расправлялся с аппетитной кулебякой. Николай Михайлович хвалил вишневое варенье:
— Это варенье ем я с истинным удовольствием!
Занятые друг другом, играми, воспоминаниями и стихами, гости забыли и о ребенке, ради которого, собственно, и собрал сегодняшний куртаг Сергей Львович. Может, и вовсе не вспомнили бы, но на дворе загромыхала коляска, и бледный Никита испуганно доложил:
— Его превосходительство генерал-майор Петр Абрамович Аннибал.
На легких коротких ножках в гостиную буквально влетел старик небольшого росточка, с седыми клочковатыми волосами на небольшой голове, с выпуклым лбом и кофейными глазками. Темно-зеленый допотопной формы военный сюртук дополнял снисходительное любопытство, с которым глядели на пришедшего гости.
— Дознался от братца… от Ивана Абрамыча… про радость. Вот долгом почел внука своего поглядеть и крестик ему от деда… Он где сейчас? Внук-ат?
Петр Абрамыч приходился родным дядей Надежде Осиповне, и такое внимание его к новорожденному вызвало смущение гостей. А старик вдруг хрипло спросил Сергея Львовича:
— Может, статься, я помешал?
Марья Алексеевна, недолюбливавшая всех Аннибалов, недовольно, но вежливо предложила садиться к столу.
Чай Петр Абрамович пить не стал, попросил водки. Марья Алексеевна достала откуда-то старую полынную настойку. Испробовав, старик изрек:
— Я, сударыня, настойки в простом виде не пью, я ее перегоняю, возвожу, так сказать, в известный градус крепости. Чтоб вишня, горечь, чтоб сад был во рту.
Нежно поблагодарив сударыню-сестрицу, он выпил и за женщин, и те увидели, что «арап был старый любезник и мил».
От рюмки к рюмке дед все более хмелел, и словно вихрь заходил по дому, скоро распугал всех гостей и потребовал показать внука. Со страшной решительностью, качаясь, он прошагал в детскую. В детской присмирел, глядя на малыша, приказал няньке Аришке, служившей когда-то и у Аннибалов:
— Ты смотри, Аришка, за барчуком. Честное аннибальское слово, львенок, арапчонок! Милый! Аннибал великолепный! В деда пошел! Принимаю! Вина!
Вдруг неожиданно легко поднял ребенка и, держа одной рукой, другой сунул в свивальник золотой крестик.
— И нарекли великолепно! Как Александра Васильевича Суворова! Поздравляю, сударыня-сестрица! Великолепный Аннибал и Александр!
…Больше подобных празднеств в честь Сашки, как звали будущего поэта родите
ли, недолюбливавшие его за леность, угрюмость и нелюбезность, не устраивали. Часто бранили и наказывали, порой лишая и стола. И тогда, глядя жалостливо на ребенка, няня Арина совала ему пряник и прижимала к теплой, широкой груди.
Гости и вообще все реже показывались у Пушкиных. Как ни билась Марья Алексеевна, достатка в доме не было — Пушкины были пустодомы. И в обычные дни обеды в доме были довольно скаредные.
Сергей Львович, правда, порой сам отправлялся в Охотный ряд за рыбой. Знатоки толпились у ларей, брюхастые продавцы в синих кафтанах, отвешивая поклоны, вполголоса предлагали животрепещущий товар, лежавший кучами. Знатоки заглядывали в жабры, в глаз — томный ли, смотрели: перо бледное или красное, принюхивались, обменивались мнениями и новостями. И это был не просто базар, а нечто вроде Английского клуба с приятельскими встречами. Отменным вкусом всегда славилась стерляжья уха. Это, кстати, запомнилось будущему поэту, отметившему позднее, среди прочего, в «Евгении Онегине»:
Москва Онегина встречает
Своей спесивой суетой.
Своими девами прельщает,
Стерляжьей потчует ухой.
Став взрослым, Александр не любил обедать у родителей. По общему наблюдению друзей его, старики Пушкины не были гастрономы. «…Холостым, — вспоминала Анна Петровна Керн, — он редко обедал у родителей, а после женитьбы почти никогда. Когда же это случалось, то после обеда на него иногда находила хандра». И она же говорит о другом, более позднем времени: «После женитьбы я видела его раз у родителей во время их обеда. Он сидел за столом, но ничего не ел. Старики потчевали его то тем, то другим кушаньем, но он от всего отказывался и, восхищаясь аппетитом своего батюшки, улыбнулся, когда отец сказал ему, предлагая гуся с кислою капустою: «Это шотландское блюдо», заметив при этом, что он никогда ничего не ест до обеда, а обедает в 6 часов».
Лицейский друг Пушкина Антон Дельвиг со свойственной ему иронией, кажется, понял причину отказа сына от родительских обедов:
Друг Пушкин, хочешь ли отведать
Дурного масла и яиц гнилых, —
Так приходи со мной обедать
Сегодня у своих родных.
И все-таки Надежда Осиповна, изменившая с возрастом свое холодное отношение к старшему сыну, знала, как заполучить его в родительский дом. Та же Анна Керн в своих воспоминаниях пишет: «…мать его Надежда Осиповна… гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник».
Кстати, к блюду этому пристрастился он еще ребенком, бывая все у того же двоюродного деда Петра Абрамовича в петровском его имении, где к завтраку подавали любимую и дедом, и внуком эту самую печеную картошку со стаканом брусничной водицы.
В доме Петра Абрамовича ритуал приготовления и приема пищи был не из последних. Порой даже сам барин следил на кухне, как готовились любимые его блюда или напитки. А поскольку во времена тогдашние, пошла мода сочинять руководства к приготовлению разнообразных сладких и аппетитных изысков из того, что давала сама природа, то и Петр Абрамович этой моды не избежал. Рукописная книга таких яств в доме его была тоже.
Был он, по всей видимости, гастрономом, как принято было именовать любителей изысканной еды в то время. Не прочь удивить каким-нибудь диковинным блюдом гостей, дед держал в доме для этой цели книгу знаменитого в то время советчика русскому человеку Василия Левшина. Это был незаурядный человек: писатель, экономист, охотник, ветеринар и кулинар. Большую часть своей длинной жизни он прожил в деревне Тульской губернии, написал 150 книг. О строительстве дома, мельницы, баньки, дороги, об охоте, о крашении, о содержании домашних животных — да и о чем только нельзя было в них прочесть. В 1795 году вышла первая кулинарная книга с очень длинным названием «Словарь приспешничий, кондитерский и дистилаторский. содержащий по азбучному порядку подробное и верное наставление к приготовлению всякого рода кушанья из французской, немецкой, голландской, испанской и английской поварни, пирожного, десертов, варений, салатов, вод, эссенций, ратафий, ликеров, двоению водок и проч. в особливых параграфах полной мещанской поварни и новой, равным образом поварен: австрийской, берлинской, богемской, саксонской и русской».
Левшину обязаны русские и тем, что он первым собрал рецепты многих блюд русской народной кухни. В 1816 году издал он книгу «Русская поварня, или Наставление о приготовлении всякого рода настоящих русских кушаньев и заготовлении впрок разных припасов».
И если дед, имевший такую книгу в своем доме, не мог не воспользоваться рецептом из нее, чтобы угостить внука ушицей или вареньем из айвы, предпочитаемом в доме Ганнибалов, то внук, став поэтом, не мог не отдать дань ее знаменитому автору. В седьмой главе «Евгения Онегина» есть такие строки: