Достоверно одно: записка свидетельствует о мужестве и геройстве ее авторов. Они не подняли рук перед врагом. В тупике колодца, задыхаясь в газах, солдаты думали по-советски: лучше смерть, чем плен.
Говорит записка и о зверствах фашистов. Против воинов Красной Армии, скрывшихся в колодце, гитлеровцы применили варварское оружие — иприт.
Кто же они, эти трое, непокоренные? Кто и откуда политрук Кожур? Рядовые — Воробьев (предположительно) и Кунк (Куцк). Какой конец у этой трагедии?
Если воины погибли, то где лежат их останки? Где тот колодец с железной дверью, заваленной камнями, что стал их могилой? Патрон с запиской был найден близ села Ароматного, но колодца там обнаружить все еще не удалось. Вполне вероятно, что патрон до этого был кем-то поднят и оказался вдали от того места, где его оставили авторы записки.
И хотя прошло четверть века с тех пор, как в глубине колодца была написана эта записка, мы до сих пор не можем раскрыть полностью одну из многих тайн минувшей войны. Не можем сказать отцам, матерям и близким погибших: нет, они не без вести пропавшие, а, сражаясь за Родину, совершив подвиг, пали смертью храбрых.
Тайна должна быть раскрыта.
Н. ЛУГОВОЙ.
ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ
Здравствуйте, дорогие Женечка и Котя!
Давно не получал от вас письма, хотя и писал вам редко. Но на телеграммы и два письма с открыткой, отправленных по адресу: Водопроводная, 32, до сих пор не получил от вас ответа. Живу я ничего, все время на фронтах — на Кубани и под Новороссийском. Спрашивал тебя, Женя, получила ли ты аттестат. Старый, наверное, пошел на дно моря с кораблем. Выслан он был из Севастополя и, как видно, не дошел… Теперь ты должна получить за все с 1 мая прошлого года. Тебе, наверное, много пришлось пережить без денег, но что же поделаешь. Как поживает Котик? Ему я специально написал открыточку. Не знаю, получил или нет он ее, мой, наверное, уже большой сынок? Котик, я, твой папа, бью немцев, а ты мне должен помогать тем, что будешь слушаться маму, хорошо учиться, делать все сам.
Женя! У меня есть надежда приехать к вам в июне — июле месяце, ориентировочно. Очень хотелось бы, чтобы эта надежда стала реальной. Ну ничего, меня смерть не берет пока, а отпуск мне обещан. Пиши мне по адресу: п/п 1137 часть 56008.
Встретимся — поговорим об очень многом. Пока от тебя не получаю писем, но думаю, что ты, энергичная и настойчивая женщина, сумеешь пробить себе место в жизни, как бы тебе это дорого ни стоило, и сохранить нашего сынка. Воспитай его хорошим, честным, мужественным. Напиши или дай телеграмму в Волоконовку, может быть, папа еще жив?
Ну пока, жду письма. Целую. Покоя мне не будет, пока немцы не будут уничтожены.
Сегодня улетаю на фронт, поэтому спешу писать, пойми и не сердись.
31.III-43 г.
Мы те, кто росли
Под орудий грохот… —
так говорил о себе и своих сверстниках Владимир Михайлович Апошанский, журналист, поэт, воин.
Его знали многие черноморцы. Знали не только по стихам, очеркам, статьям, печатавшимся во флотской газете. Знали по личным встречам: под Севастополем не было, пожалуй, участка, где бы не побывал он в период обороны, на Черноморском побережье почти не было крупных десантных операций, в которых он не участвовал бы.
На флот Апошанский пришел вскоре после окончания крымского педагогического института. Сбылась, наконец, давнишняя, рожденная еще в детстве мечта:
Детство милое, розовость щек!
Корабли запуская в проталинах,
Мы задолго
До срока еще
О взволнованном море мечтали.
Эти строки он написал, уже будучи офицером. Ко времени, когда «прокричал плакат о призыве девятого года», и Владимир Апошанский навсегда связал свою жизнь с военно-морской службой и Черным морем, в его поэтическом багажнике были две книжки — поэма «Хлеб» и сборник стихотворений.
После окончания краткосрочных командирских курсов Апошанский служил минером. Но он по-прежнему не оставлял поэзию. Поэтическое мастерство его росло, совершенствовалось.
Романтик, грезящий морем, он посвятил ему и морякам свои лучшие стихи. Каждая строка их пронизана великой любовью поэта к советской стране. Он призывал отдавать ей «и молодость и силы», чтобы приумножать ее богатства, крепить обороноспособность.
Наряду со стихами в газете, все чаще и чаще стали появляться его корреспонденции, очерки. Апошанский стал одним из активных военкоров «Красного черноморца». А незадолго до начала Великой Отечественной войны флагманский минер Батумской военно-морской базы старший лейтенант В. М. Апошанский был переведен для прохождения дальнейшей службы в редакцию газеты «Красный черноморец».
На фронт попросился в первый же день войны.
Редактор газеты полковой комиссар П. И. Мусьяков уступил его настойчивым просьбам. Военный корреспондент Апошанский вместе с младшим политруком Николаем Земляченко уехал на Дунайскую военную флотилию, одной из первых принявшую на себя удар врага.
Теперь не лирические стихи — военные корреспонденции, лаконичные и взволнованные, насыщенные отзвуками боя, стал присылать он в редакцию.
На Дунае Апошанский получил боевое крещение.
Потом сражающаяся Одесса, Севастополь, до которого вскоре докатился огненный вал фронта. И здесь он с теми, кто на переднем крае обороны сдерживал яростные атаки фашистов, кто насмерть стоял на защите любимого города.
В редакции Апошанский появлялся лишь для того, чтобы сдать очередной материал, и снова направлялся туда, где, не утихая, гремели бои.
Его хорошо знали бойцы морской пехоты и приморцы, моряки кораблей, прорывавшихся сквозь вражескую блокаду в осажденный Севастополь. В бушлате, опоясанном пулеметными лентами, с пистолетом и гранатами за поясом, он меньше всего походил на корреспондента. Его приходу всегда были рады: жизнерадостный, находчивый и остроумный, Владимир Апошанский умел веселой шуткой, интересным рассказом или песней поднять настроение людей. А когда начинался бой, Апошанский вместе с бойцами отбивал атаки гитлеровцев, в числе первых бросался в яростные контратаки, увлекая за собой бойцов. Он писал о замечательных героях-севастопольцах и сам был таким же.
До последних дней обороны Севастополя в редакцию шли написанные здесь же, в окопах, короткие, дышащие боем корреспонденции. Его информации, заметки, очерки, часто появлявшиеся во флотской печати, привлекали внимание черноморцев. Да и невозможно было пройти мимо них — страстных, взволнованных.
Нелегко приходилось добывать материал для газеты. В очерке «Имена героев» Владимир Апошанский рассказывает об одном из обычных эпизодов своей фронтовой жизни.
…Глубокая ночь плыла над севастопольскими холмами. Вместе с попутчиком — капитаном он быстро шел по разбитому снарядами полотну железной дороги.
Внезапно послышался злой свист немецкого снаряда. И тут же взрыв прижал их к земле.
Это был очередной артиллерийский налет. Десять, пятнадцать минут, полчаса… Огненный шквал не стихал. Разрывы то и дело сотрясали воздух, но ждать было некогда, и они побежали, не разбирая дороги, не обращая внимания на препятствия, стараясь лишь уловить момент взрыва, чтобы вовремя броситься на землю.
Бежали долго. Не хватало воздуха, начали отказывать ноги. Казалось, покидают последние силы.
— Ну, добрались, — наконец произнес капитан и словно сквозь землю провалился. Командный пункт части помещался под железнодорожным виадуком. Корреспондент вынул коробку спичек.
— Вы с ума сошли! — зло произнес кто-то. — Немцы находятся всего в ста метрах!.. Выйдем на воздух, я расскажу вам все, что вас интересует о бронебойщиках.
Это был младший политрук Колосов, душа роты бронебойщиков и хороший рассказчик. Под свист пролетавших над головой снарядов он рассказал о жарких боях, о мужестве бронебойщиков, которые подпускали фашистские танки на близкое расстояние и били по ним без промаха.
— Фамилии? — спросил корреспондент и ощупью раскрыл планшет.
Но как же в этом чернильном мраке записать фамилии? Бывало, что он записывал в свою тетрадь при свете костра, при трепетном пламени спички, но так, как сейчас, на ощупь, писать ему еще не приходилось. А записать фамилии героев-бронебойщиков надо было обязательно. О них должны знать Севастополь, флот, вся наша страна.
Корреспондент вспомнил, что в детстве любил писать с закрытыми глазами. Получалось косо и криво, но все же написанное можно было разобрать. Он раскрыл посередине тетрадь и, нажимая на карандаш, крупно, через всю страницу вывел продиктованные фамилии, переспрашивая у политрука каждую сомнительную букву.
Поблагодарив Колосова и попрощавшись, он отправился в обратный путь.
И снова взрывы снарядов на пути, оглушительный грохот боя, вой авиабомб. Близким разрывом его бросило на землю, оглушило.
Наконец, корреспондент добрался до редакции. Он бережно вынул из планшета тетрадь, развернул ее и… побледнел. На густо исписанном листе походной тетради, причудливо переплетаясь с уже написанным ранее, кривились какие-то непонятные знаки, в которых совершенно невозможно было разобрать фамилии славных героев-бронебойщиков.
Корреспондент подошел к сидевшему у телефона дежурному краснофлотцу.
— Когда отваливает катер?
— Через десять минут.
— Тогда доложите. Я снова пойду на Северную…
Он опустился на стул возле стола дежурного, уронил голову на руки и сразу же забылся тяжелым сном…
Писал Апошанский только о том, что видел сам, что пережил вместе с бойцами и командирами. Не раз высаживался с десантниками, ходил в тыл противника с разведчиками.
Бывший заместитель начальника разведотдела штаба флота С. Л. Ермаш вспоминает: