Подружился Ефремов и с переводчицей Надеждой Семеновной Усовой. Людмила много хорошего рассказала о ней Виктору. От жены он узнал, что до войны Усова работала учительницей в школе, где училась Людмила, что и сейчас Надежда Семеновна не уронила своего достоинства. А вскоре Ефремов и сам убедился в этом.
Однажды Виктор пришел к Шрекснагелю, но того не оказалось на месте. Воспользовавшись этим, Усова начала разговор.
— Послушайте, Ефремов. Хватит ходить вокруг да около. И перестаньте злиться на себя. Не казнитесь. Хотите включиться в настоящую борьбу? То, что человек вы наш, советский, мы не сомневаемся. И мужества вам не занимать. Но только уже нельзя будет срываться так, как вы сорвались тогда у шефа, помните? Я говорила о вас. Если хотите, познакомлю с одним человеком.
Усова сдержала слово. В сентябре 1943 года она познакомила Виктора с «Мусей» — Александрой Андреевной Волошиновой — руководителем подпольной организации. Придя со «свидания», Ефремов не мог скрыть радости от своей жены.
— Вот это человек! Вот это женщина! — торопливо делился он с Людмилой. — Сначала похвалила за то, что умело заметаю саботаж рабочих. Потом отругала за те три вагона с несчастными пасхами — мальчишество, мол, все это. А потом предлагает: «Нужны наганы — будут наганы. Нужны мины — получите! Сумеете спрятать пулемет — будет вам пулемет. Только, — говорит, — подыщите верных людей для диверсионной работы». А я их сейчас могу назвать. Присмотрелся. Преданные и отчаянные хлопцы: Володя Лавриненко, Иван Левицкий, Фома Плотников, Михаил Наумов, Коля Соколов, Сеня Федосеенко, Александр Сколотенко и еще кое-кто найдется. Мужики что надо. Хоть сейчас — в дело. Ты, наверное, тоже не откажешься нам помочь… Да, совсем было забыл Андрея Андреевича Брайера. В сороковом он вступил в партию, хотя и скрывает, не подозревает, что я знаю об этом…
…Диверсионная группа Виктора Ефремова заявила о себе тщательно подготовленным взрывом эшелона со снарядами и авиабомбами. Его отправили из Симферополя. Но дальше станции Кара-Кият (Битумная) он не ушел. Снаряды рвались целую ночь. Зарево пожара и приглушенный грохот были слышны и в Симферополе. Виктор стоял на балконе и радовался, как мальчишка. Наконец-то!
Движение поездов остановилось на сутки. Затем последовали другие диверсии: взлетел на воздух эшелон с боеприпасами на станции Сарабуз. Потом были взорваны цистерны с горючим. И снова — цистерны с бензином и вагоны с продовольствием…
Группа действовала осторожно и только наверняка. Каждый человек в ней знал свое дело. В. Лавриненко, И. Левицкий, Н. Соколов, А. Сколотенко занимались закладкой «будильников» в вагоны. Им, путейцам, это было сподручнее. С. Федосеенко и А. Брайеру Ефремов поручил хранение мин. Обязанностью кондуктора Ф. Плотникова стала точная информация о взрывах. Л. Ефремова доставляла мины от А. Волошиновой на станцию, распространяла вместе с Е. Баженовой литературу, листовки, сводки Совинформбюро. М. Наумов снабжал партизан леса медикаментами и т. д. Подпольщики получили каждый свою кличку. Командир отныне на всех нелегальных документах подписывался не иначе, как «Хрен». В областном партийном архиве хранятся три письма за этой подписью, адресованные партизанскому штабу. В них В. К. Ефремов сообщал о передвижении, численности и дислокации войск врага, просил Большую землю бомбить разведанные им аэродромы, требовал побольше мин, жаловался, что мало «будильников» с трехчасовым заводом.
Он был душой группы. В подполье вступил кандидатом в члены партии. Ефремов одним из первых принял торжественную клятву подпольщиков: бороться с врагом до последней капли крови, до последнего дыхания. И он остался верен клятве до конца.
Его арестовали на боевом посту, когда по заданию подпольного центра 8 марта 1944 года он поехал в Севастополь, чтобы подробно выяснить обстановку в городе. Лесу нужны были эти данные. Ефремова не успели предупредить о провале организации А. А. Волошиновой. 10 марта Виктор уже сидел в застенках гестапо на Студенческой, 12. Даже зверские пытки не заставили его предать товарищей. На последнем свидании с женой он просил: «Береги себя и сына, который будет у нас».
…Он не дожил нескольких дней до прихода наших. В час освобождения, когда люди пришли в тюремную камеру, они увидели нацарапанную на стене надпись: «Умираю за дело любимой Родины…»
Родина не забыла Виктора Ефремова. Она по достоинству отметила его подвиг, наградив посмертно орденом Ленина. Одна из станций переименована в Ефремовскую.
Г. СОКОЛОВ.
ПОЕДИНОК
30 ноября 1941 года.
Я остаюсь с Родиной. Остаюсь верным и преданным моей партии, моей Родине. Я горжусь тем, что я юный ленинец, молодой большевик. Я сознаю, непосредственно ощущаю на себе всю великую мощь и силу этих идей, подкрепляющих мою веру в дело нашей победы.
Его арестовали 10 апреля 1942 года. Позади были пять с лишним месяцев тяжелой борьбы с оккупантами, впереди — допросы, пытки, казнь.
Гестаповец в очках стоял у стола. Бледное продолговатое лицо его непроницаемо.
— Вы есть подпольный комсомолец! Что можете говорить?
В его костлявой руке с длинными пальцами затряслась ученическая тетрадка. Серая обложка чуть надорвана. В месте надрыва уголок загнут. Сомнений не оставалось: да, это дневник его. Нашли, гады, во время обыска. И, конечно, успели прочитать…
Сообразив, что дневник рассказал врагам многое, Игорь твердо ответил:
— Да. Комсомолец! И горжусь этим.
Так началась схватка Игоря Носенко с гестаповцами.
Материалы допросов Игоря не сохранились. Но если представить допрос комсомольца Носенко в гестапо, используя строки его дневника, хранящегося сейчас в фондах Крымского краеведческого музея, то его можно воспроизвести так:
Г е с т а п о в е ц. Что заставило вас пойти против великой Германии и нового порядка?
И г о р ь. Я думал долго и много об отношении к сложившейся обстановке. Я беседовал с немцами, старался критически подойти к нашей программе и теории… Я пересматривал свои взгляды и убеждения, присматривался к жизни, проверяя их, эти мои убеждения, на опыте[31].
Г е с т а п о в е ц. Вы еще очень молоды. Вами руководит не разум, а чувство, распаленное большевиками.
И г о р ь. Нет. Я не желал поддаваться чувству, я отказался от личных склонностей и симпатий. Старался следовать лишь голосу разума.
Г е с т а п о в е ц. Какой разум в семнадцать лет! Вы начитались коммунистических книжек, а мы просто сжигаем их.
И г о р ь. Сжигание книг Маркса и Энгельса и расстрелы коммунистов не сокрушат марксизм-ленинизм, танки и пушки не уничтожат идею, порожденную жизнью. Кошмарному бреду дегенератов не соперничать с диалектическим материализмом, террору не задушить коммунизм!
Г е с т а п о в е ц. Довольно! За такие слова вас будем вешать.
И г о р ь. В детстве я был болен. Пять лет меня лечили в санатории. Кормили, одевали, обували. Все за счет государства. Я обязан государству и многим другим. И если потребуется, я согласен умереть за власть Советов. Пощады просить не стану.
Игоря вернули в одиночку. За спиной скрипнула и захлопнулась дверь. Что дальше? Что с матерью? Где ребята? О допросе думать не хотелось. Прочитав дневник, гестаповцы поняли, с кем имеют дело. И все-таки они, видно, надеются на незрелость своей жертвы. Разве они знают душу советского человека? Разве могут оценить силу советской школы, пионерии, комсомола? «Начитался коммунистических книжек». Нет, не начетчики мы. Но книги дали многое.
Игорь бегло перебрал в памяти: что успел прочитать?
…Учебники по истории СССР. Очерки по истории Древнего Рима. История Древней Греции. История Древнего Востока… Книги о великих людях прошлого: Александре Македонском, Ганнибале, Юлии Цезаре, Чингиз-хане, Кромвеле, Александре Невском, Дмитрии Донском, Петре Первом, Богдане Хмельницком, Суворове…
Прочитанные книги имел привычку записывать и, как-то подсчитав, приятно удивился: двести тридцать восемь книг по истории. Двадцать трудов по философии: «Анти-Дюринг» и «Диалектика природы» Ф. Энгельса, «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленина, «Марксистский философский материализм», труды Плеханова, произведения Ницше, Шопенгауэра, Гоббса, Маккиавелли…
Интересовался и военными науками. Выписывал суворовские правила побеждать. Делал заметки об организации армий России, Турции, Ирана, Франции, Англии, Японии…
Да, книги были его учителями, его лучшими друзьями.
Вечером — вновь допрос.
Тот же кабинет, но следователь другой — постарше первого, в чине полковника. Иной и разговор.
Вначале полковник пытался разузнать: не передумал ли, сидя в камере? И тут же спросил:
— Правда ли, что был членом комитета комсомола? Кто еще был в комитете?
Не получив ответа, уселся поудобнее в кресле, закурил сигарету.
— Садитесь, Игорь Носенко, — спокойно произнес полковник. — Тихо будем разговаривать. — И предложил сигарету.
Игорь остался стоять. Сигарету не взял.
— Это есть напрасно. — все также спокойно оказал полковник.
Гестаповец курил. Казалось, все его внимание сосредоточено на сигарете да на табачном дыме, что тает в воздухе. Но взгляд его прищуренных глаз следил за жертвой. Было что-то страшное в этом взгляде врага.
— Вы ни есть курящий? Или сопротивляетесь? Курить надо. Табак делает легко.
Тон, каким говорил полковник, становился все мягче.
Хитростью, видно, намерен взять.
— Я стал знакомый с вашим дневником. Вы есть парень умный. Великая Германия умеет ценить умный человек…
А в доме Игоря — тревога, в сердце матери — отчаяние.
В поисках Игоря Вера Ефимовна ходила в полицию, потом в гестапо. Передачу приняли, но свидание не разрешили. Возвратилась еле живая. Дома места не находила. Знала: из гестапо не возвращаются. Значит, конец пришел и Игорю. И все же надеялась. Не отрывала затуманенного взгляда от калитки: может, вернется? Пусть побитый, искалеченный, лишь бы вернулся.