Мать обняла. Поцеловала.
— Дорожи, сынок, этим званием. Как дорожил отец.
— Как жаль, что отец не дожил до этого события…
Отца уже не было. Двести пятьдесят дней стоял он на защите Севастополя. Был ранен. Потом — отряд прикрытия на Херсонесе. Плен. Концлагерь. Гестаповская тюрьма. Побег и опять тюрьма. Пытки, пытки. И смерть. Так закончил свой путь отец.
Теперь дело Ивана Хохлова должен продолжать он, его сын, молодой коммунист Борис Хохлов.
И вновь удар за ударом по врагу. Документы рассказывают:
«3 декабря. Нефтебаза близ ст. Симферополь. Вася Бабий, Борис Хохлов, Владимир Енджияк, Толя Басс, Вася Алтухов взорвали бак с горючим (50 т).
4 декабря. Станция Симферополь. Борис Хохлов, Василий Бабий, Владимир Енджияк и Владимир Ланский разбили механизмы водокачки.
7 декабря. Двор клуба железнодорожников. Борис Хохлов, Борис Еригов взорвали бронетранспортер…»
Так били врага симферопольские комсомольцы.
Однажды вечером нагрянули фашисты.
— Хохлов? Подпольный комсомолец? Сын коммуниста, севастопольца?
Многое предъявили на допросе. Но многого враги не знали. Потому и добивались: скажи, выдай!
Значит, надо молчать. Чтоб ни слова.
Так началось самое суровое и страшное испытание.
Пытки. Пытки… Потом передышка. Снова допросы и пытки. И снова молчание.
Гестаповцы изощрялись в пытках. Его били тугими резиновыми палками. Клали на скамью с гвоздями и секли прутьями. Загоняли раскаленные гвозди под ногти. Подвешивали за руки, связанные за спиной. К пяткам прикладывали добела раскаленное железо. Допрашивали с петлей на шее, постепенно подтягивая к перекладине.
Пытались вырвать признание угрозой расстрела: дважды его вывозили в поле и ставили у рва. Открывали огонь. Потом везли обратно.
Видимо, надеясь сломить его, палачи не спешили приводить свой приговор в исполнение. Прошла неделя. Месяц. Еще месяц. И еще… Четыре месяца ждал Борис смерти. Иссох. Стал седым.
Но вот день казни, кажется, настал.
— Выходи! — зло бросил гестаповец. И, чуть помедлив, добавил: — К матери, на свидание.
Увидеть мать не позволили.
— Говори с нею, — сказал гитлеровец, стоявший рядом.
Но перед глазами — темная перегородка.
— Мама, ты здесь? Ты слышишь меня?
— Боря. Сыночек… — услышал Борис голос матери.
И тут же голос конвоира:
— Все. Свидание окончено.
Вот оно что! Даже свидание с матерью, материнское горе они обратили в орудие пытки. Изверги!..
И снова ожидание расстрела. День Два. Пять… Вечность.
И вдруг — отдаленный гром пушек. Гром фронта. Он принес надежду: может, не успеют расправиться?
Но они пришли. Те же — Минц и Лукин.
— Подпиши. Или — расстрел.
На листке несколько слов, тиснутые типографским способом: «Обязуюсь работать на благо великой Германии, исполнять задания…»
— Нет!
— Подпиши, чудак. Они отступают. Идет разгрузка тюрьмы. Подпиши. А там видно будет, — говорит Лукин.
— Уйди, гад!
— Увести! Расстрелять!..
Борис Хохлов казнен в последний день фашистской оккупации. Но он навсегда остался с нами: на страницах книг, рассказывающих о героизме крымских подпольщиков, в делах пионеров и комсомольцев. Его имя на мемориальной доске, прикрепленной к стене здания школы, в которой он учился.
Н. ЛУГОВОЙ.
ОН ШЕЛ ВПЕРЕДИ
Нам не удалось обнаружить письмо или записку Андрея Соколова. Остался лишь комсомольский билет, пробитый вражескими пулями и залитый кровью его сердца.
…Восьмое апреля 1944 года. Едва занялась заря, как взревели пушки. Небо загудело моторами. Группа за группой пролетали краснозвездные эскадрильи. И там, где начинались укрепления врага, плотной стеной вскинулись сполохи взрывов.
Андрей Соколов вместе с бойцами лежал в окопе, весь в напряжении, до синевы в пальцах сжимал автомат.
Скоро!
Над ним все так же гремело небо. Казалось, оно раскалывалось на части — так неистово били пушки, свистели снаряды, вздрагивала от бомбовых взрывов земля. Время тянулось медленно.
Но вот огненный шквал перекинулся в глубь немецкой обороны, и после нескольких ложных атак пришел черед настоящему штурму. Сквозь шум боя прорезалось призывное: «За Ро-о-дину! Впере-е-д!»
Андрей Соколов вместе с бойцами выскочил из окопа и кинулся вперед.
— За мно-о-ой!
Бежала навстречу земля. Наплывали горбы бункеров. Близились траншеи. И все яростней ревел шквал вражеского огня. Били пулеметы, автоматы, сухо хлопали минометы, вздымали землю взрывы снарядов.
— Впере-е-д!
Казалось, вместе с Андреем, с его ротой, с полками и дивизиями шла на врага сама ярость. Шло возмездие.
Проволочное заграждение.
— Кидай шинели! Вали!
Бойцы взбежали на холм. Среди первых был Соколов. Перед ним внизу немецкий бункер.
— Хенде хох! Руки вверх!
И тот час же дробно застучал автомат. Выстрелов Андрей уже не слышал. Он упал. Друзья подхватили его. Из груди, изрешеченной пулями, хлестала кровь.
— Андрей! Друг! — товарищи стали медленно снимать ушанки…
Было это под Перекопом. Утром восьмого апреля, в первый день штурма.
А спустя месяц, двенадцатого мая, Крым был освобожден. Пушки умолкли. Дымились руины Севастополя, догорали на Херсонесе фашистские машины и танки. Лежали тела тех, кто шел завоевывать нашу землю, кто принес нам горе.
А над Севастополем, на его холмах, над самыми высокими полуразрушенными зданиями реяли алые знамена. Победа!
В тот двенадцатый день мая к генерал-лейтенанту Мельнику, члену Военного Совета 4-го Украинского фронта, вошли двое. Спросив разрешения обратиться, один из них достал из бокового кармана гимнастерки тонкий сверточек, бережно развернул его и положил на стол комсомольский билет, изрешеченный пулями.
«Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи.
Комсомольский билет № 1960040.
Соколов Андрей Трофимович.
Год рождения 1925…»
Пять пуль приняло комсомольское сердце Андрея Соколова за Родину, за свободу и независимость своего народа, за мир на земле.
Ему было восемнадцать. Он шел впереди. Об этом генерал-лейтенанту рассказали однополчане Соколова… Сейчас комсомольский билет Андрея Соколова экспонируется в Крымском краеведческом музее.
Н. ЛУГОВОЙ.
ПИСЬМО ОДНОКЛАССНИЦАМ
Здравствуйте, дорогие девочки-одноклассницы и наши преподаватели! Получив письмо от Светланы, решила написать всему классу, в котором я училась 8 лет. Я нахожусь с июня 1943 года в рядах Красной Армии и все последнее время на фронте. Вот, говорят, передовая, что это? Передовая — это не дивизии, полки, роты, это граница счастья свободных людей и темноты, мрака господства фашизма. По эту сторону передовой — свет, по ту — мрак и горе многих тысяч людей.
Я нахожусь на передовой. Работы хватает. Сейчас за командира сан. взвода, который выбыл из строя. Перевязываю и эвакуирую раненых. Помогают мне санитары, хорошие ребята, молодцы.
Все же хочется учиться и здорово хочется. Вспоминаю школу, подруг, учителей и задаю себе вопрос: зачем я шумела на уроках, не всегда прослушивала то, что нам говорили наши преподаватели? А это так важно, необходимо в учебе. Но я буду учиться. Придется наверстать потерянное в период Отечественной войны…
Девочки, желаю успеха, чтобы вы учились крепко, чтобы стали специалистами. Это очень пригодится нашей любимой Родине при залечивании ран войны.
С боевым приветом к вам — бывшая одноклассница
17 марта 1944.
В крымском селе Орлиное есть скромный памятник, установленный на могиле погибших советских воинов. К нему часто с цветами приходят люди. На доске — фамилии воинов 227-й стрелковой Краснознаменной Темрюкской дивизии, павших здесь, на подступах к Севастополю, в 1944 году. Среди них — имя Евгении Грунской.
Евгения Павловна Грунская родилась 24 декабря 1925 года. Училась в 36-й школе г. Краснодара. С начала войны она не раз открывала двери горвоенкомата и настойчиво требовала отправить ее на фронт, но всегда получала отказ.
— У вас же никакой военной специальности, — слышала в ответ Женя.
Наконец-то удалось уговорить: во-первых, подросла — уже девятнадцатый пошел. Во-вторых, специальность санинструктора приобрела — недаром все свободное время проводила со школьным врачом Александрой Ивановной Конюковой. Жаль, правда, покидать школу, ведь Женя была все годы отличницей, мечтала о высшем образовании. Но учебу пришлось отложить на послевоенное время.
Полк, в который зачислили санинструктором Женю, первое время стоял в станице Пашковской. Это совсем недалеко от дома, и Мария Николаевна часто наведывала дочь. Первое время она уговаривала Женю вернуться домой. А потом поняла — бесполезно.
— Вернусь, мамочка, обязательно, но только после победы, — каждый раз отвечала Женя.
А однажды рассердилась:
— Будешь снова уговаривать — лучше не приезжай.
Под новый, 1944 год дивизия, в которой служила Евгения Грунская, переправилась в Крым на Керченский плацдарм, откуда весной сорок четвертого начался боевой путь комсомолки Грунской по крымской земле.
Женя часто писала родным. И в каждом из ее писем — глубокая вера в победу, надежда на скорую встречу, слова любви. В одном из боев выбыл из строя командир санитарного взвода, комсомолка Женя Грунская тут же заменила его. За героизм, проявленный в боях, ее наградили орденом Отечественной войны II степени.
Враг упорно сопротивлялся. Особенно большие потери несла дивизия на подступах к городу-герою Севастополю.
В разгар ожесточенных боев на подступах к Сапун-горе бесстрашная комсомолка под ураганным огнем противника оказывала медицинскую помощь раненым. Даже раненая, она не оставила поле боя. Переползая от одного раненого к другому, она продолжала свое дело. Тяжело ранен офицер, и Женя, не обращая внимания на свистящие вокруг осколки и пули, бросилась на помощь. Она благополучно добралась до командира и, склонившись над ним, начала перевязывать. Близкий взрыв снаряда опрокинул ее. Осколок попал прямо в голову. Спасти Женю не удалось. 26 апреля 1944 года она умерла.