Что это, попытка проанализировать современный «тяжкий путь познания»? Но пути в повести нет, художественно конец не подготовлен, он не является органичным завершением повести. Шухарт так ничего и не понял, жизнь смяла в нем человеческое, а он так и не сбросил шоры привычки, не прозрел. Потому что отвлеченные разговоры о «всеобщем счастье» еще никого не научили правильно жить, никому не помогли.
Две повести подряд, плоды нескольких лет труда у безусловно талантливых писателей, не удались. Конечно, для других авторов любая из этих повестей была бы крупным творческим достижением. Написаны они прекрасно, они свежи и оригинальны. Неудачей их можно назвать лишь потому, что они ниже уровня одаренности авторов.
Что это? Неужели кризис? И если да, то неужели он окажется затяжным?
Любители фантастики, безусловно, с большим интересом встретили два последних произведения известных писателей-фантастов А. и Б. Стругацких — «Малыш» и «Пикник на обочине».
Для повести «Малыш» характерна та особая полнота авторского мышления, при которой главная мысль как бы выплескивается через край, рождая небрежную россыпь интереснейших попутных мыслей. Одна из таких мыслей-сателлитов связана в «Малыше» с темой «космического Маугли». Применимы ли к Маугли те нравственные критерии, которые определяют отношения между людьми? Вопрос этот гораздо сложнее, чем кажется из-за внешнего налета экзотичности. Известны сенсационные случаи, когда животные усыновляли человеческих детей. Последние неизменно погибали при насильственной попытке «очеловечить» их. Подсознание такого существа человеческое: наследственная память подспудно хранит всё, что перешло в его гены от родительской клетки. Но сознание, то есть продукт сугубо социальный, подменено комплексом животных инстинктов. И незримое противоборство сознания и подсознания, как правило, губит «очеловечиваемого» Маугли, доводя его до психического стресса. Так что же гуманнее: до пагубного конца бороться за человека в нем или не тревожить подсознание, оставить в покое — в животном состоянии?
Перед аналогичной дилеммой оказываются и герои повести «Малыш». Бросить ли маленького Пьера Семёнова, космического Маугли, в чуждом и непонятном мире негуманоидов, более далеком от нас, чем мир животных? Или попытаться ценой смертельного риска вернуть его в лоно человечества? Эта коллизия могла бы, безусловно, украсить любой самостоятельный сюжет. Но у Стругацких это дилемма вторичная, несущая служебную функцию по отношению к другой, более сложной нравственной проблеме. Какова же эта ключевая проблема повести? Чтобы лучше понять ее, сделаем небольшой экскурс в прошлое русской литературы.
В романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» есть классический пример того, насколько порой иррациональны, неподвластны логическому мышлению требования человечности. Иван Карамазов спрашивает у своего брата Алёши, согласился ли бы он спасти человечество от гибели и построить здание всеобщего счастья, если бы «для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание».
— Нет, не согласился бы, — отвечает на это Алёша.
Если рассуждать логически, то ответ его бесчеловечен: ведь мысленно допускаемая им гибель мира — это и гибель того самого ребеночка, и тысяч других невинных младенцев. Но ответ Алёши — это голос совести самого Достоевского, его нравственная концепция. И наиболее четко она выражается в словах Ивана Карамазова: «Да весь мир не стоит тогда этих слезок ребеночка».
Поразительно созвучна с этой мыслью и главная идея повести Стругацких «Малыш». Сторонник «жертвы Малышом» Геннадий Комов, казалось бы, тоже исходит из гуманных соображений. Но мораль его бесчеловечна по своей сути, потому что подчинена не голосу доброго сердца, а холодному рациональному мышлению. Конструкция его логических построений должна быть примерно такова. Малыш — это единственная, практически неповторимая возможность познать, какая же сила заставляет «замыкаться» целые цивилизации, обрекая их на деградацию и неминуемую гибель. Может, это какая-то космическая закономерность, охватывающая на определенной стадии все древние цивилизации? Тем более что «свернувшиеся» цивилизации встречались и в других галактиках. А может, эта недобрая космическая сила последовательно губит всю разумную жизнь во Вселенной? Ведь так может дойти очередь и до земной цивилизации. Познать эту силу и найти против нее средство — это значит спасти не только человечество, но и цивилизации других планет. И что по сравнению с вселенскими масштабами этой задачи какой-то Малыш — крохотная песчинка в океане мироздания!
Главная «оппонентка» Комова Майя Глумова не полемизирует с ним, не выдвигает каких-то логических контрдоводов. Она лишь подчиняется безотчетному импульсу доброты и саботирует попытки Комова приблизить к себе Малыша. Ее нравственная позиция совпадает с общечеловеческой, что видно из финала повести. Ее герои получают с Земли приказ покинуть планету негуманоидов, оставив там Малыша.
Утверждать, что по сюжету «жертва Малышом» бессмысленна — значит недобросовестно трактовать содержание книги. Она бесчеловечна, но не бесцельна. Ведь речь идет не с насильственном контакте, а о попытке познания. И если при встрече с непонятным руководствоваться принципом «Не хочешь — не надо», то в области человеческого познания будут узаконенные тупики. А это противоречит той простой истине, что человеческое познание безгранично.
В повести «Пикник на обочине», как и в «Малыше», также есть дочерние проблемы, отпочковавшиеся от стержневой мысли. Взять, к примеру, убийство Красавчика Арчи. Рэдрик Шухарт с жестокой расчетливостью бросает его в жерло загадочной «мясорубки», прокладывая себе дорогу к Золотому шару. Но дело в том, что Красавчик Арчи — не человек в обычном понимании, он не рожден матерью. Этого узкобедрого красавца выпросил у Зоны бездетный Стервятник Барбридж, это лишь искусственное порождение суперцивилизации «пришельцев». Применимы ли к своеобразному гомункулюсу, человеку из неведомой колбы, наши моральные нормы? Убийца ли Рэдрик Шухарт в прямом смысле слова? Ситуация столь же необычная, как в случае с «космическим Маугли».
Однако по главной проблематике эти повести несопоставимы. Если «Малыш» посвящен философскому осмыслению вечных нравственных категорий доброты и человечности, то в «Пикнике на обочине» доминирует публицистическое начало, страстная сила обличения. Авторы безжалостно препарируют одно из страшнейших зол современного мира. Этим злом является бездуховная жизнь, на которую неизбежно обрекается человек в «обществе потребления».
В повести объектом посещения «пришельцев» стал провинциальный капиталистический город Хармонт. В этом затхлом омуте та же религия, что и в среде крупных акул буржуазного мира. Разница лишь в масштабах: не сатана там правит бал, а нечисть рангом поменьше. На обочине просеки, пролегающей через неоновые джунгли, справляют безобразный шабаш мелкие слуги Желтого дьявола: Боб Горилла, Фараон Банкер, Гереш Гундосый, Фил Костлявый, Хью Хрипатый... Первенствует в этом мерзком сонмище Стервятник Барбридж — затрапезный Вельзевул с гнилыми зубами и нечистой щетиной на лице.
Главный герой повести Рэдрик Шухарт, не лишенный от природы добрых человеческих задатков, интуитивно ненавидит этот смрадный мир. С бессознательной симпатией относится он к тому светлому, что воплощает молодой советский ученый Кирилл Панов. «Из тысячи таких, как ты, одного Кирилла не сделать, — говорит он скупщику „хабара“ Эрнесту. — Паскуда ты. Торгаш вонючий. Смертью ведь торгуешь, морда. Всех нас купил за зелененькие...»
Но одной инстинктивной неприязни мало, чтобы противостоять миру Стервятника Барбриджа. Дабы не завязнуть в этом болоте, нужно умение мыслить, нужны духовные запросы. А вот этого как раз и нет у доброго малого Рэдрика Шухарта. Ибо он воплощение той бездуховности, которую можно устранить лишь с порождающей ее системой.
Рэдрик Шухарт не столько втягивается в трясину, — вне ее он никогда и не был, — сколько адаптируется в ней, становится всё более своим в мире хрипатых и костлявых.
Жанр научно-фантастической повести позволяет авторам довести реальные общественные явления до гиперболических масштабов. В прямом смысле слова фантастична цена, за которою продается дьяволу Рэдрик Шухарт. Это находящийся в Зоне Золотой шар — какая-то всемогущая установка сверхцивилизации, способная исполнять любое человеческое желание. Фантастичны обстоятельства, которые гонят Шухарта к Золотому шару. Он хочет любой ценой вернуть человеческий облик своей маленькой дочери — странной девочке со сплошь темными, без белков, глазами. В силу какой-то жуткой мутации она превращается в бессловесную обезьяну, заросшую грубой бурой шерстью. Ни с чем земным не сравнимы подстерегающие человека в Зоне опасности: «ведьмин студень», «смерть-лампа», «мясорубка», «сучья погремушка»... И идет Шухарт к своей цели по костям других не в фигуральном, а в буквальном смысле слова. «Спасибо тебе, Слизняк, — обращается он к останкам менее удачливого „сталкера“. — Дурак ты был, даже имени твоего настоящего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступать нельзя».
В финале книги действительно звучат безликие слова о «всеобщем счастье». Но звучат они в определенном контексте, чтобы показать, насколько бессильна абстрактная, бесклассовая проповедь всеобщего благоденствия, насколько беспомощна елейная добродетель со слабыми мускулами. Чтобы понять это, достаточно вдуматься в сцену гибели Красавчика Арчи: «Рэдрик подумал, что впервые за все время существования карьера по этой дороге спускались так — словно на праздник. И сначала он не слушал, что там выкрикивает эта говорящая отмычка, а потом как будто что-то включилось в нем, и он услышал:
— Счастье для всех!.. Даром!.. Сколько угодно счастья!.. Все собирайтесь сюда!.. Хватит всем!.. Никто не уйдет обиженным! Даром!.. Счастье! Даром!..