Не дав опомниться своему спасителю, которого ритмейстер громогласно и вполне искренне именовал не иначе как достойнейшим из всех пастырей Божиих, офицер в самых цветистых выражениях, на которые только был способен, выразил благодарность за своё исцеление и заявил, что хочет передать отцу Иоанну ценный дар.
Все возражения были отвергнуты весьма решительно – но Якоб Берониус буквально потащил священника за собой в крепость, в которую русских обычно не пускали без особого разрешения. Остановившись у конюшни, он крикнул дежурного рейтара – и вскоре тот вывел прекрасную, серую в белых яблоках лошадь.
– Вам приходится много перемещаться, падре, простите, пастор, простите, поп Иоанн, – смутился старый рубака, запутавшись в обращении к русскому священнику. – А когда запряжёте в телегу лошадку, путь станет короче. Прекрасную телегу я тоже, кстати, приготовил. Будем считать это моим даром человеку, который служит Господу!
Отец Иоанн был обескуражен. Конечно, ему, объезжающему помимо своего ещё три прихода, в которых поумирали священники, лошадь была просто необходима – и сюда-то его подвёз православный чухонец на телеге, запряжённой кабысдохом, а так бы ещё сколько шёл по тропе! И дар этот еретик вроде делает от чистого сердца, но…
– Не беспокойтесь! – ритмейстер взял из рук прибежавшего из его квартиры Василия скатанную в трубочку и запечатанную печатью с гербом Берониуса бумагу: в ней говорилось, что ритмейстер Его Величества Карла Десятого Густава и дворянин Шведского Королевства Якоб Берониус передаёт серую в белых яблоках лошадь и телегу в аренду русскому попу Иоанну Свечину. И если кто усомнится в правильности поступка Якоба Берониуса, заверенного его печатью, то может всегда найти ритмейстера на службе в крепости Ниеншанце, чтобы получить удовлетворение любым видом оружия.
…Когда ж это было? Ровно год назад. Говорят, русский поп зимой умер. Но если это правда, то куда же исчез Базиль?
– Позвольте, командир, – неожиданно раздался за дверью зычный голос рейтара.
– Да, – отозвался офицер и застыл в удивлении. В оборванной чумазой фигуре, которую рейтар втащил в комнату, швед узнал своего юного русского друга, которого только что вспоминал!
– Отпусти его немедленно! – приказал Берониус. – Разве не видишь? Это же сын русского пастора Базиль, который так успешно меня лечил. Ты откуда, гере лекарь?
– О, кругом война, добрый ритмейстер! – жалобно проговорил Свечин. – Русские убивают шведов, шведы убивают русских. Селения пылают, по всей Ингерманландии дороги полны лихих людей. Я теперь сирота и не имею крова: мой отец скончался, а дом наш отобрали. Вашу лошадь я продал, чтобы не умереть с голоду, но деньги давно уже проел. Православные бегут к русским или прячутся в лесах, податься некуда. Я пришёл просить у вас покровительства и убежища.
– Можешь даже не сомневаться, что найдёшь и то и другое, мой дорогой Базиль, – добродушно откликнулся офицер. – Но сначала тебе нужно умыться, переодеться и поесть. А потом, вспомни, я сколько раз тебе говорил: живи у меня сколько хочешь!
Берониус жестом отпустил рейтара.
– Никуда пока не выходи. Я схожу в город и куплю тебе в лавке новую одежду. На столе вино, хлеб, сыр, вода с пузырьками – угощайся, – поднялся с кровати хлебосольный хозяин.
Василий не заставил повторять дважды. Про себя же он подумал, что полдела сделано – поддержка Берониуса позволяла надеяться на скорое исполнение поручения Потёмкина.
Военный совет
Барон Густав Горн, полный мужчина в роскошном чёрном камзоле, украшенном фламандскими кружевами, важно опустился в услужливо подставленное комендантом кресло и кивнул покрытой роскошным чёрным париком головой. Томас Киннемонд, Якоб Берониус и артиллерийский майор разом, как по команде, заняли свои места за столом. Все молча кого-то ждали. Жёлтые языки пламени плясали на кончиках толстых свечей в массивных серебряных подсвечниках, только что лично камердинером барона Игнациусом водружённых на стол. Спустя несколько минут в полутёмную залу неторопливо вошёл важный гость: недавний генерал-губернатор этих земель, а теперь президент Высшего суда Дерпта, стареющий, но ещё сохранивший следы мужественной красоты Карл Мёрнер, при виде которого офицеры вновь встали и подождали, пока он устроится поудобнее в кресле рядом с бароном Горном.
– Я попросил гере Мёрнера прервать свой отдых в Мёрнерсхольме, чтобы помочь нам своими советами. Он лучше вас всех знает этот суровый край, – барон учтиво наклонил голову в сторону старика. – Теперь перейдём к делу. Итак, русский царь Алексей начал войну против нашей трудолюбивой процветающей Швеции! – сообщил присутствующим губернатор. – Как вы знаете, его величество король назначил меня не только генерал-губернатором Ингерманландии и Кексгольмского лена. Недавно он сделал меня и генерал-лейтенантом. Это говорит о высоком доверии, которое оказывает государь. И я оправдаю его, буду требователен к каждому подданному Короны на этих землях, невзирая на его служебное положение.
Сюда я прибыл из Нарвы, чтобы лично руководить истреблением русских войск, незаконно вторгшихся в Ингерманландию. Царь Алексей отказался подтвердить Столбовский мир, щедро подаренный его отцу нашими предками в 1617 году, и всячески поощряет подданных Короны к бегству в Московию. Мы теряем уже многие сотни людей, а следовательно, и немалые налоги, которые они уже не заплатят в шведскую казну. С этим пора кончать.
Офицеры согласно закивали. Жёлтые языки заплясали на свечах, и голова Горна вдруг отбросила на стену причудливую тень, напоминающую голову хищной птицы.
– Русские начали войну против шведской Короны. Губернатор Олонца воевода Пушкин идёт к Кексгольму и со дня на день возьмёт его в осаду. Камергер, или, как в Московии их величают, стольник, заодно и воевода Потёмкин нацелился на Нотебург, комендант которого, майор Граве, прислал мне письмо с весьма легкомысленным предложением.
Барон Горн, выдержав паузу, надул и без того круглые щёки, обвёл глазами присутствующих, не смевших перебивать генерала, и продолжил:
– Он считает, что как только Потёмкин осадит Нотебург, из Ниеншанца должен быть выслан отряд, с помощью которого мы русских возьмём в клещи – сам майор выйдет из крепости с десантом – и… Ну, просто стратег!
– Мм-м, – неопределённо замычал Томас Киннемонд.
– Вы хотели взять слово, подполковник? – небрежно поинтересовался Густав Горн.
– Да, гере генерал, – шотландец, продолжая что-то прикидывать в уме, предложил:
– Если высылать помощь, то никак не меньше ста-ста двадцати человек с парой лёгких пушек.
– Вы, правы, мой друг, – согласился губернатор.
– Но это значит, что в крепости почти не останется солдат. Полсотни артиллеристов и мушкетёров, если случится беда, не долго удержат Ниеншанц без командиров.
– Абсолютно верно, – подтвердил Густав Горн. – Но беды не случится. Во-первых, шведы непобедимы, а во-вторых, мы к Нотебургу отсюда не двинемся. Вы что-то хотели сказать, ритмейстер? – обратился он к Берониусу выпучившему в удивлении свои старые бесцветные глаза.
– Да, гере генерал. Мне кажется, майор Граве предложил отличный план. Мы могли бы нанести мощный удар в тыл русским на суше, пройдя извилистыми тропами прямо от шанцев.
– Ритмейстер! А кем вы будете наносить удар? – нервно рассмеялся барон Горн. – У вас, насколько мне известно, нет не только эскадрона – даже полного корнета рейтар[40]!
– Да, у меня только два десятка рейтар с сержантом и столько же драгун с корнетом[41], но это – настоящая маленькая армия! У меня не только что набранные по всей Ингерманландии финские рейтары! – скривил губы в презрительной усмешке Берониус. – Все мои воины – шведы, служат давно, не раз побывали в делах. Гере Киннемонд ударит мушкетёрами и пикинёрами, а я, как и положено, с боков – кавалерией. Из Нотебурга выйдет Франц со своими рейтарами и солдатами – и дело решится! Две сотни знающих строй шведов разобьют отряд любой страны числом до восьми сотен человек, а больших сил русские там не выставят!
– Нет, вы только посмотрите, какие под моим началом служат герои, – с силой хлопнул ладонями по столешнице ингерманландский губернатор, – языки пламени задрожали, и тени сидевших рядом Берониуса и Киннемонда метнулись в сторону, сделавшись много длиннее своих высокорослых хозяев.
– То есть, вы хотите, чтобы я двинулся против какого-то русского не то камергера, не то региментария[42] и дал сражение? А я не двинусь с места и сражения не дам. Потому что всё его войско вскоре разбежится. А вот остатки мы и разобьём.
Присутствующие в изумлении уставились на барона Горна.
– Как воюют русские, вы знаете? – с усмешкой на губах объяснял офицерам Горн. – У них командует не самый умелый генерал, как в любой приличной армии Европы, а самый знатный дворянин. При нём и лучшие, отборные части. Воеводы Потёмкин и Пушкин подчиняются даже не напрямую своему государю Алексею, а – Новгородскому воеводе принцу Голицыну или, как именуют русские всех своих многочисленных принцев, кроме детей их монарха, – князю. И если бы этот важный русский князь лично прибыл сейчас под Нотебург из своей ставки, как я в Ниеншанц из Нарвы, – повод беспокоиться был бы нешуточный. Он захватил бы с собой все регулярные стрелецкие роты, а также стоящий неподалёку в его владениях полк новой русской кавалерии.
Артиллерист понимающе улыбнулся, Киннемонд и Берониус согласно закивали: действительно, новгородский воевода озаботился бы привести более значительные силы, чем камергер Потёмкин.
– Но князь в Новгороде, – широко улыбнулся барон Горн, – его милость Голицын почему-то не вышел в поход сам, а потому и людей дал воеводам из тех, что похуже – не может же он отдать свои лучшие войска. Расчёт прост: получи он приказ царя выступать, кого ему тогда придётся возглавить? Всякий сброд? На это знатный русский барин никогда не пойдёт. Лучшее всегда будет при нём, то, что похуже – при подчинённом, а всякая дрянь – при ещё менее значительном начальнике – и так далее. Потому мы имеем следующее: ближайшие сильные русские регименты стоят в Новгороде и никуда без князя Голицына не выступят, а те, кого привели с собой Потёмкин и Пушкин, – не стоят и внимания. Кексгольмский комендант Роберт Ярн, говорят, хочет поймать обоих воевод и посадить на цепь, на которой русским медведям самое место.