Но все эти годы пули и шпаги оставляли на нём лишь шрамы, так что рейтар совсем позабыл о смертельном зелье. И вот теперь оно пригодилось! У старого служаки было в запасе несколько бутылок хорошего рейнского вина. Достав одну, привычным движением Берониус откупорил бутылку, потом осторожно вытащил пробку из пузырька и, прищурившись, аккуратно добавил яд в вино. Бережно запечатав пузырёк – а вдруг и запах из него убивает? – ритмейстер повертел его в руках, не придумав сразу, куда подевать, убрал обратно и занялся бутылкой. Вновь закупорив, он встряхнул её, чтобы жидкости перемешались как следует, и поставил на стол. Облачившись в своё офицерское платье и надев перевязь со шпагой, заткнув сзади за пояс кинжал, ветеран прихватил свой прощальный подарок и направился к амбару, в котором был заключён Базиль.
Свечин было задремал, но громкие голоса двух шведов разбудили бы и спавшего более крепким сном человека. Зная язык, он с радостью понял, что пришёл избавитель:
– Отопри, да поживее! – скомандовал мушкетёру Берониус.
– Не могу, гере ритмейстер! Должен быть приказ коменданта! – упёрся охранник.
– Идиот, я только дам ему выпить немного вина, чтобы завтра легче было умирать. Выполню последнюю волю осуждённого! – старик помахал бутылкой перед носом солдата.
– Да, пьяным умирать легче, но… – завёл было свою песню швед.
– Молчать! Отвечать только на мои вопросы! – строго приказал офицер, решив сыграть на привычке отлично вымуштрованных шведских солдат к дисциплине.
– Слушаюсь! – испуганно гаркнул мушкетёр и вытянулся в струнку.
– Кто может отдать тебе приказ отпереть эту дверь? – задал вопрос Берониус.
– Гере комендант Ниеншанца подполковник Томас Киннемонд! – отчеканил сторож.
– Он спит, значит отсутствует, следовательно – кто его замещает, тупая твоя голова?
– Старший из офицеров! – без запинки отрапортовал мушкетёр.
– А кто после подполковника здесь старший из офицеров пехоты и кавалерии? – безжалостным тоном продолжал допрос Берониус.
– Вы, гере ритмейстер Якоб Берониус!
– Так в чём же дело?
– Теперь понял, извините!
– То-то! Пошевеливайся!
– Слушаюсь! – сторож достал ключ и, довольно быстро сняв замок, распахнул дверь. – Прошу вас, гере ритмейстер.
– Останься снаружи, – приказал Берониус, запалив свечу и проходя к лежавшему у самого входа Василию.
– Здравствуйте, гере Якоб, – поприветствовал его Свечин.
– Ах, Базиль, Базиль, что ты наделал! – присел рядом с ним Берониус. – И я даже не смогу тебя защитить. Ты должен умереть! Таковы суровые законы войны.
– Я просто хотел, чтобы вы, шведы, ушли с русских земель, – честно признался Василий. – Жаль, что не увижу, как стольник Потёмкин погонит прочь вашего жирного барона Горна. И жаль, что вы можете погибнуть в сражении.
– Все мы смертны. Давай лучше поговорим о другом, Базиль, – предложил младшему товарищу ритмейстер, – я обещаю тебе, что обязательно улучу момент и в боевой суматохе подколю этого доносчика Лобухина. И он ещё имеет наглость называть себя дворянином! Убей он тебя, я бы ещё понял, но бежать и доносить, не будучи подсылом коменданта… Это низко.
– Спасибо, гере Якоб, – рассмеялся Свечин, – на минуту он забыл об угрожавшей лично ему опасности и живо представил себе, как будет, дико визжа, извиваться толстый дворянчик на длинной ритмейстерской шпаге.
– Но это ещё не всё, – продолжил рейтар, доставая принесённую бутылку, – я принёс тебе хорошего рейнского вина. Выпей – и спокойно усни. Так тебе будет легче.
– Спасибо, гере Якоб, вы всегда были так добры ко мне, – поблагодарил его паренёк, – но я не могу не то что выпить вина – даже перекреститься: мои руки и ноги крепко связаны.
– Ну, это мы легко исправим, – достал свой кинжал ритмейстер. – Раз – и всё, – офицер быстро перерезал верёвки.
– Твои руки свободны. Пей, молись. А я, пожалуй, пойду. Тоже помолюсь. Попрошу у Него совершить чудо. Для тебя.
– Мы ещё увидимся утром? – спросил осуждённый.
– Всё в руках Всевышнего, – неожиданно для себя философски ответил Берониус. Быстро поднявшись, старик забрал свечу и вышел вон.
Спустя ещё минуту дверь вновь распахнулась, и мушкетёр, пнув Свечина сапогом, начал хищно ощупывать пространство вокруг его лежбища.
– Вот она! – наконец изрёк он торжествующе, подняв над головой бутылку. – Рейнское этому висельнику! Гере рейтарский ритмейстер слишком щедр. Лучше-ка я сам выпью за его здоровье. Почему за его? Ха-ха! Да потому что тебе, лазутчик, здоровье больше не понадобится!
Не мешкая он откупорил бутылку и стал жадно поглощать адскую смесь Якоба Берониуса. Спустя несколько мгновений пьяница зашатался и… Василий онемел от ужаса, когда рядом, чуть не придавив парня, рухнула грузная фигура мушкетёра. Солдат хрипел, хватался руками за горло, сучил ногами, а потом вытянулся и замер.
Приговорённому стало не по себе, но поняв, что его единственный тюремщик обездвижен, Свечин быстро взял себя в руки. Кое-что смысливший во врачевании, парень ощупал мушкетёра. Убедившись, что тот испустил дух, нащупал у шведа кинжал, вытащил его и разрезал верёвки на ногах.
«Вот чудо, о котором отправился молиться Берониус, и свершилось! Что ж, старик меня действительно спас, хотя и хотел просто-напросто отравить, дабы я не мучился в петле, – подумал попович. – Теперь надо выбраться из крепости и поспеть навстречу Потёмкину». В его голове мгновенно созрел план и, скользнув за дверь, мальчонка в своих светлых рубахе и портах буквально слился с бело-серой июньской ночью.
…Иван Лобухин проснулся в постели от ужасного сна: некто страшный и огромный, угрожающе скаля зубы, собирался перерезать ему глотку. Каков же был ужас новоявленного шведского дворянина, когда, открыв глаза, он увидел перед собой лицо поповского сына Василия и ощутил резкую боль от острия кинжала, приставленного к горлу повыше кадыка.
– Пикнешь – убью, – прошептал Василий. – Если понял, моргни, гад.
Соня заморгал, засопел носом. И зачем он, убоявшись русских стрельцов, остался ночевать в крепости у знакомого корнета, назначенного ночью со своими драгунами в караул? Об их дружбе знал весь город – не одну бутылку вина усидели как в скромной офицерской квартире, так и в богатом доме Лобухина, расположенном через Охту у самого берега. И вот, уже записанный Иваном в покойники попович явился свести с ним счёты. Благо знал куда идти!
– Слухай дале. В доме кто есть? – громким шёпотом спросил незваный гость. – Куда девался офицер? Бражничает где?
Иван смотрел на пришельца с того света широко раскрытыми глазами.
– Никого, да? Он в карауле? Несчастный моргнул несколько раз подряд.
– Добре. Не мешкая мы с тобой уедем из Ниеншанца. Всё одно он завтре наш будет.
Лобухин заморгал.
– А ты думал! Я вперёд послан всех христопродавцев счесть. Ты – первый.
Лобухин захрипел.
– Токмо не помирай ране назначенного свыше! Жить хошь, али тя, как принявшего ересь лютераньску, попросить воеводу в срубе спалить?
Дворянин быстро открыл и закрыл глаза.
– Значит, живота просишь?
Пленник подтвердил слова поповича выразительной мимикой.
– Ты дашь мне платье, лошадь, скажешь у ворот, что я твой слуга, а ты в дом свой, за Охту спешишь, дабы собрать и увезти всё добро подальше от русских. Ты – лютеранин и шведский дворянин, офицера ихнего клеврет[45]. К тому ж на меня донёс. Русские рядом, караульные поверят. Понял?
Иван быстро заморгал.
– И не подумай меня снова выдать. Сам не успею пырнуть в бок – ритмейстер Берониус поклялся зарубить тебя своей шпагой. А он слов на ветер не бросает. Ясно?
Лобухин моргнул.
– Ну, давай одёжу. Мост переедем – отпущу, вали куды хошь, токмо нашим не попадайся, христопродавец, – неохотно убрал кинжал от дворянского горла Свечин.
Заложник поповича вскочил с кровати, которую, как оказалось, изрядно обмочил от страха, тяжко задышал и принялся выполнять приказ Василия, отыскивая в сундуке корнета платье похуже, кое пристойно носить слуге. Конечно, он жалел, что его слуги – два ражих мужика, вооружённых добрыми шведскими кинжалами, – остались за Охтой, но теперь-то надо было спасать свою шкуру. И ему взаправду было лучше убраться подальше от крепости, сумасшедшего ритмейстера с его шпагой и русских стрельцов с их воеводой, который не помиловал бы доносчика и предателя веры. Шпага, кинжал, петля, костёр, топор – выбор у Лобухина был не из приятных. Но если попович сдержит слово, можно было удрать в Ругодив[46], к сильному гарнизону, за крепкие стены…
План Свечина удался: упоминание имени гере генерал-губернатора барона Густава Горна и столь ясно – в виде двух серебряных талеров – выраженная боязнь дворянина за своё имущество, которое могут расхитить русские, отворило перед верным подданным короля Карла и его слугой ворота Ниеншанца. Быстро преодолев деревянный мост через Охту, всадники пришпорили лошадей. Проскакав с полверсты вдоль берега реки, Лобухин обернулся и глянул на своего спутника, как бы спрашивая: что теперь?
– Езжай себе с Богом! – поигрывая кинжалом размеренно произнёс Василий. – Был бы ты православным – сказал бы: молись, свечу Николе Угоднику поставь. Что вы там лютеране-нехристи делаете в таком разе – не ведаю и ведать не хочу! Но ежели ещё хучь раз увижу твою харю, злохитренный сын дворянский – пришибу.
Лобухин, не заставляя себя уговаривать, молча отъехал прочь, а чудом спасшийся Василий направил лошадь вдоль реки, к знакомым зарослям камыша, – в них, подальше от чужих глаз, держал лодку с парой вёсел, мачтой и парусом его знакомый православный чухонец, живший неподалёку и всегда разрешавший попу с сыном рыбачить на его утлом судёнышке.
Выйдя на вёслах на речной простор, Свечин удивился редкому в этих, обычно со всех сторон продуваемых местах, безветрию, но будучи, как и все жители приневья, умелым гребцом, спокойно направил лодку мимо Ниеншанца, в коем совсем скоро, конечно же, заметят его отсутствие, к спокойн