Мушкетёр отпустил шпиона, и тот поднялся, пытаясь отряхнуться и привести одежду в порядок.
– Вот видите! Наши благородные гере губернатор и гере комендант послали меня стеречь русских, я и стерёг! И теперь должен спешно доложить, что их лучшие роты снялись с места и на судах следуют сюда из-под Нотебурга!
– Ой! – в ужасе воскликнул Игнациус.
– Прекрасно! – расцвёл Берониус. – Мои рейтары давно скучают без настоящего дела! Солдат! Срочно зови подполковника к губернатору, а вы, Игнациус, ведите к нему лазутчика.
– Но он отдыхает… – начал было камердинер.
– А ты хочешь, чтобы вместо твоего лица он, когда пробудится, увидел лицо генерала Потёмкина? – пошутил ритмейстер.
– Нет, нет, – заволновался Игнациус, – идёмте за мной, гере лазутчик, только отряхнитесь хотя бы по дороге, уж больно от вас плохо пахнет.
На цыпочках прокравшись в комнату своего хозяина, Игнациус застал барона Густава Горна… полностью одетым и сидящим в глубоком покойном кресле у заваленного бумагами стола, украшенного походным бронзовым письменным прибором и торчавшим в чернильнице гусиным пером:
– Где вас носит, гере бездельник, – недовольным тоном начал выговаривать слуге генерал-губернатор, – я уже успел написать несколько важных писем, а завтрак ещё не готов! Только чрезвычайно важные новости могут извинить долгое отсутствие.
– О, они важные, важные! – кланяясь внушительной фигуре хозяина затараторил камердинер. – Извольте только сначала употребить рюмочку вашего ликёра, – Игнациус движениями, доведёнными за годы службы Горну до автоматизма, нащупал в оставленной на подоконнике корзине бутылку любимого баронского напитка, маленький серебряный поднос и позолоченную стопку.
Спустя минуту Густав Горн уже смаковал ликёр, выписанный камердинером из Риги, и куда более милостиво глядел на слугу.
– Ладно, хитрый спаниель, рассказывай! Да покороче!
– Если совсем коротко, то, во-первых, ночью сбежал русский мальчишка, а, во-вторых, русские идут! – бодро, почти по-военному отрапортовал Игнациус.
– Да что ты! – повеселел барон. – Неужели кто-то пустил слух о русских, и наши доблестные солдаты разбежались, бросив приговорённого к смерти? Никогда не поверю! Они бы из крепости не выбрались – старый верный дурень Берониус порубил бы их своей огромной тяжёлой шпагой за трусость, как ветки для костра на привале!
– Нет, парень оказался настоящим разбойником! – камердинер стал передвигаться по комнате, размахивать руками, в лицах разыгрывая ночную трагедию перед Горном. – Он умудрился ночью убить охранявшего его солдата – тот выпил целую бутылку вина и, наверное, заснул у незапертой почему-то двери. Русский развязался, наверное, задушил своего сторожа, надел его одежду – и убежал из крепости.
– Как? Перелетев через стену? – барон Горн сделал ещё один маленький глоток и покрутил опустевшую стопку перед глазами.
– Это уж пусть комендант выясняет, ваша милость.
– Верно. В этих маленьких гарнизонах дисциплина никуда не годится! – согласился со своим слугой Горн. – Один пьяница проспал жизнь, другой не устерёг ворота. Надо бы допросить дежурного офицера, да времени нет. А что ты там говорил про русских?
– Вернулся лазутчик. И я велел ему и коменданту дожидаться у дверей, пока гере губернатор оденется, позавтракает…
– Идиот! – золочёная стопка полетела в голову камердинера. – Немедленно обоих сюда!
– Но от лазутчика так пахнет… – ловко увернувшись от драгоценного снаряда, попытался оправдаться слуга.
– Когда палач вздёрнет тебя за руки, ожжёт раскалённым прутом, а потом опустит в лужу собственного жидкого дерьма, от тебя лучше пахнуть не будет!
– Гере комендант! Гере лазутчик! Вас ждут! – завопил перепуганный до смерти Игнациус, бросаясь к двери.
– Сначала ты – ткнул пальцем в вошедшего лазутчика барон Горн и сделал жест в сторону подполковника Киннемонда, означавший, что тот должен внимательно слушать каждое слово.
– Я наблюдал за русскими с той самой поры, как они взяли в осаду Нотебург, – начал шпион. – Согласно моим наблюдениям, их там собралось не больше восьми рот с мушкетами, алебардами и значительным числом пушек.
– Сколько пушек? – уточнил губернатор, прикладывая к носу надушенный платок, услужливо поданный камердинером. – Держись подальше, любезный, или я не досижу здесь до конца доклада.
– Не смог сосчитать, – отступив на несколько шагов к двери продолжил бывший кнехт. – Генерал Потёмкин установил в войске строгую дисциплину. Подходы к пушкам и пороховым запасам охраняются не хуже чем в шведской армии.
– Что ж, похоже, Граве был прав, он не будет штурмовать Нотебург, а возьмёт крепость в осаду, – пробормотал себе под нос барон и махнул платком лазутчику: мол, докладывай дальше.
– А несколько дней назад вдруг появилось ещё одно, довольно большое войско, которое Потёмкин приказал сразу же грузить на небольшие суда, которых у русских много. Судя по опрятному виду, хорошему вооружению – это отборные солдаты.
– Сколько их?
– Я насчитал более четырёх рот. Потом Потёмкин присоединил к ним примерно половину от своих сил и лёгкие пушки, которые также погрузили на суда. Взяли они с собой и одно среднее орудие, способное после нескольких удачных выстрелов разнести наши ворота, – шпион чуть помялся и продолжил. – Прошу меня простить, гере генерал-губернатор, но у вас совсем нет времени. По обрывкам разговоров я понял, что они собираются сходу штурмовать Ниеншанц. Флотилия, как говорили между собой два младших русских командира, случайно остановившись около моего лесного тайника, должна была отправиться утром, после их молебна, но я не стал ждать, нашёл в тайном месте свою лодку и… мне помогли белая ночь и попутный ветер, который позволил поднять парус.
– Ты всё правильно сделал и достоин награды, – Горн указал Игнациусу взглядом на стоявший в углу сундучок – и слуга достал оттуда увесистый мешочек. – Сейчас камердинер вручит тебе деньги. Ты сменишь платье на сухое и, ни с кем не разговаривая, отправишься в Нарву.
– Слушаюсь, гере генерал-губернатор, вытянулся во фронт отставной солдат.
– В Нарве ты тоже ни с кем и ни о чём не будешь разговаривать, а сразу явишься к коменданту и передашь ему вот это письмо.
Горн с явной неохотой покинул своё удобное кресло, подошёл к столу и взял один из лежавших на скатерти конвертов.
– Он запечатан моей личной печатью, так что у коменданта не будет сомнений.
– Слушаюсь, гере…
– Слушаешь, так молчи, пока не спросят, – оборвал его барон. – Пока лично я не прибуду в Нарву, ты будешь жить там и вести себя тише воды, ниже травы. Ни с кем не напиваться! Не терпится – выпей перед сном и заваливайся сразу спать! В разговоры ни с кем не вступать, о русских никому ничего не говорить, все наши беседы забыть! Понял?
– Jawohl[50]! – по-немецки завопил бывший кнехт.
– Сделаешь всё, как я сказал, получишь большую награду и станешь фогтом. Проболтаешься – велю колесовать за государственную измену. Всё понял?
– Jawohl!
– Забирай письмо, деньги и убирайся! Лазутчик не мешкая выполнил генеральский приказ.
– А теперь, Игнациус, чтобы не грустить, возьми бутылку вина, которую ты утащил ночью из моей корзинки и уже наполовину успел опустошить, и посторожи у двери с обратной стороны. Нам с господином подполковником никто не должен помешать провести важный совет, – распорядился барон Горн.
Как только уличённый в краже хозяйского вина и покрасневший от стыда и досады (за разоблачение) камердинер затворил за собой дверь, генерал жестом пригласил шотландца присесть к столу и, вновь удобно развалившись в своём кресле, нервно встряхнул рукой кудри дорогого парика:
– Не будем терять дорогое время на разговоры о бегстве мальчишки, гере Киннемонд. В конце концов, заснувший пьяный солдат сам заслужил свою участь, а русский лазутчик просто умело воспользовался ситуацией.
Барон заметил, что Томас Киннемонд, ожидавший выволочки, облегчённо выдохнул.
– Да, да. Я совершенно не собираюсь вас наказывать. Что бы этот мальчик сейчас ни рассказал Потёмкину – уже не имеет никакого тактического значения. Нам сейчас эти сведения не повредят. Знаете, чем мы с вами сейчас займёмся, гере подполковник?
– Никак нет, – в недоумении уставился на губернатора наёмник.
– Обсудим нашу ретираду, – с удовольствием потянулся в кресле губернатор.
Бегство
Томас Киннемонд удивлённо смотрел на генерал-губернатора Густава Горна. Его и без того уголками приподнятые брови едва не образовали две параллельные линии, а узкие губы, словно в немом вопросе, вытянулись в трубочку.
– Да, да, мы обсудим ре-ти-ра-ду – чётко проговаривая каждое слово повторил барон Горн. – И успокойтесь пожалуйста, гере подполковник. Мы с вами военные люди – получили приказ наступать – наступаем, протрубили ретирадный сигнал – отходим. Так ведь?
– Да, конечно, но… – попытался возразить комендант.
– Вот гарнизон сегодня и выступит к Нарве – по вашему приказу. Не возражайте! Вы для начала внимательно слушайте меня, и, пока не спрошу вашего мнения – только отвечайте на вопросы. Ясно?
– Да, гере генерал! – задрал подбородок шотландец.
– Замечательно, – барон стянул с головы парик, обнажив почти лишённую растительности голову, аккуратно разместил его у себя на коленях и протёр платком вспотевшую лысину. – Видите ли, гере Киннемонд, не буду скрывать, что именно здесь, на краю королевства, и именно сейчас вы мне нужны, и это – залог вашей будущей успешной карьеры, поскольку я не думаю, что вы считаете для себя лучшим местом службы Ниеншанц, в котором всегда главным комендантом будет не королевский офицер, а местный кровопийца по имени комар.
Густав Горн невольно потёр платком нещадно искусанную за ночь этими маленькими вампирами шею.
– Итак, сейчас мне нужен помощник – расторопный и храбрый. А вы расторопный, подобно большинству наёмников и, безусловно, храбрый, как все шотландцы, оставшиеся после казни невезучего Чарльза