После удачного штурма очередного города Берониус, ведомый какой-то неведомой силой, нёсся впереди своих кавалеристов, сворачивал в узкую улочку и безошибочно определял на глаз самый богатый дом. После этого, взяв двух рейтар с собой, оставлял сержанта с десятком людей у входа – охранять добычу от других шведов, и переступал порог мирного жилища зажиточного горожанина.
Оперевшись на длинную шпагу, ритмейстер вежливо объяснял перепуганному бюргеру и его домочадцам, что у них есть прекрасная возможность избежать всяческих неприятностей, связанных со взятием города, всего лишь за триста-четыреста рейхсталеров. Это был не грабёж – любезно подчёркивал Якоб Берониус, – а плата, за которую его рейтары брались охранять семейство от невзгод, покуда шведская армия пребывает в городе. После столь убедительного монолога хозяин, как правило, бросался опустошать свои тайники – и все ценности дома поступали в казну эскадрона. Цена, которую ломил Берониус, была огромна даже для богатого помещика, не то что для городского жителя, и он не настаивал на внесении всех денег, прекрасно понимая: раз уж сумма не дотягивает до назначенной, значит, взять с хозяев более нечего. Причём гере ритмейстер никогда не возражал, чтобы хозяйская жена и дочки даже оставили себе по паре любимых серёжек или несколько колечек. И – соблюдал договор – семья пребывала в неприкосновенности!
После дележа добычи часть её откладывалась в особый кошель – эти деньги предназначались семьям убитых рейтар, если таковые имелись, и тем товарищам, которые вследствие полученных увечий вынуждены были оставить службу. Тогда им выдавали своеобразное «выходное пособие» от эскадрона и суммы, которые отставники, оказавшись в Швеции, развозили семьям убитых. Эти-то деньги, которые по общему согласию хранились у ритмейстера, и были теперь вручены сержанту.
– А вот ещё, – Берониус протянул рейтару второй тугой мешочек. – Тут моё жалованье за последнее время. Родных нет, так что завещаю потратить эти талеры на хорошую попойку! Отведите душу, вам и так год не плачено за службу!
– Слушаюсь, командир, – мрачно ответил сержант. – Но послушай, а может, мы…
– Нет! – оборвал его ритмейстер. – Горн хоть и плохой, но генерал. Вы получили приказ. Отправляйся! И – мой совет – никогда не служи с финскими рейтарами! Не пойму до сих пор, для чего жителей этого герцогства стали брать в кавалерию.
– Конечно, командир! Настоящими рейтарами могут быть только шведы! – согласился сержант.
Он отсалютовал Берониусу вскочил на коня и, дав ему шпоры, пустился догонять рейтар. Ритмейстер же занял позицию перед крепостными воротами и отметил про себя, что ветер, удачно дувший вдоль Охты, гнал прочь едкий дым пожарищ, охвативших крепость и город, а начавшийся мелкий дождик приятно освежал лицо.
Ждать пришлось долго, но вот наконец офицер завидел двигавшиеся со стороны реки цепи русских в малиновых и серых кафтанах с алебардами и мушкетами в руках. Впереди шёл их командир в синем кафтане с зелёным воротником и в зелёной же высокой шапке, указывая протазаном на ритмейстера и что-то крича.
Его и впрямь было трудно не заметить! Ярко начищенные чёрные доспехи рейтара блестели даже в такой тусклый дождливый день. Бывалый вояка поправил бургонет и поднял пистолеты. Подпустив врагов поближе, методично выстрелил в командира и ближайшего стрельца, отметив с досадой, что промахнулся, бросил ставшие бесполезными пистолеты на землю, медленно обнажил тяжёлую шпагу и размеренным шагом двинулся вперёд. Это финские рейтары – жалкое подобие кавалерии великого Густава Адольфа – перед наступлением что-то кричат, чтобы придать себе храбрости. В его эскадроне и без варварских воплей всем и всегда хватало отваги. Шведы идут на смерть молча!
Русский в сером кафтане навёл на него мушкет – и сильный удар в шлем отозвался тупой болью в голове. Якоб Берониус, пошатнувшись, рухнул как подкошенный. Стрельцы, приняв его за важную птицу, не стали добивать старика. Обшарив карманы и не найдя ничего ценного, схватили рейтара под микитки, потащили в плен, прихватив его шпагу и бургонет с глубокой вмятиной от пули в качестве трофеев.
…Вскоре Потёмкин почти одновременно получил известия от пятидесятника и атамана: город и крепость пусты; шведы ушли, запалив склады с зерном, которые сейчас тушат стрельцы и казаки, а защищал Ниеншанц всего один швед, с виду – важная птица. Сообщалось, что его подстрелили во время приступа и сейчас, раненого, стерегут у Великих ворот.
Отправив для разведки два струга по Неве и два – по Охте, Потёмкин наказал ясаулу смотреть в оба, и ежели что – палить из фальконетов, и съехал с Василием на берег в той самой лодчонке, которую шустрый паренёк намедни одолжил у чухонца.
– Заодно сведу лодку на место чухонцу, своих зорить грех, – рассудительно заметил попович.
– Сведёшь, токмо сначала в Ниеншанц нать! – властно распорядился воевода.
Выбравшись на берег, Свечин повёл стольника знакомой дорогой к главным воротам. Потёмкин ещё издали начал внимательно разглядывать прочные стены, прикидывая в уме, что изгоном такую крепость, пожалуй, и не возьмёшь, шведы вполне могли бы отбить не один штурм.
У ворот пятидесятник встретил воеводу поклоном, доложив о взятии шанцев без потерь. Показал и пленного, сидевшего в стороне под охраной стрельца, – офицера с перевязанной тряпицей головой.
– Это же Берониус! – радостно закричал Свечин. – Ритмейстер рейтарский! Воевода, я сему шведу животом обязан.
– О, Базиль! – махнул ему рукой ещё не полностью пришедший в себя офицер. – Как я рад, что ты жив!
– Идём, опосля перемолвитесь, – усмехнулся в бороду воевода и приказал пятидесятнику:
– Беречь начального шведа! В Новгород князю Голицыну отправим!
Осмотрев бастионы, Потёмкин удивился, насчитав восемь превосходных пушек. Видимо, шведы так спешили, что, не успев их сбросить в реку к часу отхода, просто оставили на местах.
– Красный гостинец! – обрадовался воевода. – Что полегче – на струги пойдут, остатние – на Монаший остров, с другими по Орешку палить!
Оглядев со стены место слияния Охты с Невой, стольник спросил у Василия:
– А не ведаешь, что вот тута Ниеншанц поставили?
– Так место наилучшее, – рассудительно ответил попович, – тута часто вода высоко подымается. Всё кругом заливает, а сюды не доходит.
– А я, как плыли, много отоков[55] по пути видал. Один больно удобен. Средь воды и Неву запирает, вот ежели крепость на нём воздвигнуть…
– Шведы про отоки, чаю, ведают!
– Ведать – мало. И про нас ведали? И где те шведы?
О чём-то задумавшись, Потёмкин развернулся и быстрым шагом направился к лестнице, потом чуть не бегом сойдя на землю, зашагал к главным воротам.
– Пошли вечеряти[56], – бросил он догнавшему атаману. – Токмо сторожу выставить нать.
– Сделаем, – отозвался Назар.
– И давай этого шведа, толмач! – хлопнул по спине поповича Потёмкин. – Взалкал поди, с утра не евши, офицер. Мне его живым князю представить до́лжно!
Вскоре пятидесятник подвёл к воеводскому костру Якоба Берониуса:
– Так ты – ритмейстер, начальный человек? – с интересом оглядев высокого шведа, задал вопрос Потёмкин.
– Да, гере воевода, я командовать рейтары, – на вполне сносном русском подтвердил пленник.
– Так тебе толмач не нужен? – покачал головой стольник.
– Я долго служить здесь, много говорить с Базиль и его отец, и ещё с русскими.
– А почему не ушёл со своими?
– Не мог. Я считать, что нужно драться! Эту крепость ставить по воле великий король Густав Адольф. Густав Адольф назначать меня ритмейстер. Не мочь ритмейстер Якоб Берониус оставить королевский крепость! Шведский рейтар есть умирать, но не предать!
– Ты доказал верность своему королю, хошь он и помер давно, – уважительно промолвил Потёмкин. – Я тоже готов лишиться живота за своего великого государя. Дворянин?
– О, да! В Стокгольме есть Рыцарский Дом, там хранить запись о Берониусах. Мы вести род от великий воин-викинг Бьорн!
– Дай слово, что не учинишь побег и не встанешь оружно на русских!
– Слово Якоб Берониус, – гордо задрал подбородок офицер.
– Добре! Вернуть ему шпагу! – приказал воевода. – Нам в Росии тож воински нравы Европы ведомы. Ты – честный воин и боле заслужил быть оружным, нежели генерал Горн!
Берониус рассыпался в изъявлениях благодарности, путая русские и шведские слова. Потом он начал что-то бормотать только по-шведски, и Потёмкин, знавший из этого языка лишь отдельные слова, кликнул Свечина.
– Стольник и воевода, – обратился довольный за старшего товарища Василий, – швед ещё об одном просит.
– Ну?
– Он просит разрешения побеседовать с офицером гвардии патриарха Никона. Ему интересно разузнать о воинских приёмах лучших русских гвардейцев.
– О как! Лучших! – весело глянул на атамана Потёмкин. – Слыхал, гвардейский голова? А ну давай его с Лукой сведём.
Василий отвёл Берониуса к костру, у которого вечерял ясаул.
– Ты чё? Мне? Беседой с латинянином поганиться? – начал ругать Василия старик, узнав, зачем тот привёл к нему долговязого рейтара.
– Так его ж мой батюшка, почитай, обратил уж в православную веру, пока от болезни лечил, – схитрил Свечин, не желая доставить ритмейстеру лишние неприятности, – только помер батюшка. И некому обряд свершить, я ж не обучен как след и рукоположен. Вот ты, дяденька, как человек бывалый, и заверши это богоугодное дело!
– А можно! – вдруг согласился ясаул и, вновь удобно разлёгшись у костра, хлопнул рукой по траве:
– Садись рядом, свей.
Сначала беседа не заладилась, казак косо поглядывал на шведа, который не мог повторить за ним символ веры, но когда ритмейстер, поведав о том, как пару раз в бою спасся, видимо, только по воле Всевышнего, незаметно перевёл разговор на военную тему и в подробностях рассказал Луке о паре сражений, о том, как на его глазах пал в битве при Лютцене король Густав Второй Адольф, возглавив атаку кавалерии, глаза старого казака зажглись молодым огнём, и он в ответ, размахивая руками, будто в них были сабли, поведал шведскому рейтару, как ходил брать Азов, штурмовал и взял его с товарищами. Рассказал и про Азовское сидение казаков, и про то, как они непобеждёнными вернулись на Дон.