– Берёшь железно ядро и кладёшь на жаровню, – в тот вечер бывалый со знанием дела говорил про стрельбу калёными ядрами. – Греешь его, греешь – долго, пока малиново светиться не зачнёт. Тады в ствол орудия забиваешь пыж, а после – поболе ветоши мокрой, дабы до пороха жар не дошёл. Хваташь споро ядро железными щипцами, кладёшь в жерло пушки – и сразу стреляшь! Получай, Гравий, гостинец! В дом попадёт – запалит, а коли в порохову бочку – всех, кто рядом, на небеса отправит!
Казаки дружно кивали и расспрашивали о пушкарской службе. Выходило, что пушкарская наука переходила от отца к сыну и служба была наследственной.
– Мало того! Кажный, кто в службу вступает пушкарскую, должен представить поручителей, – важно объяснял Емельян. – Те дают за него особую поручную запись, головами своими отвечают. Пушкарь же обещает свою службу справно нести, царю быть верным, не пить, в кабак не ходить, тайн пушкарских не выдавать. Есть у нас свои головы, сотники да урядники – пятидесятники и десятники. Я вон пятидесятник.
– А старшой у вас тута сотник? – уточнил вечерявший с казаками Иван Хлопов.
– Точно, – подтвердил урядник.
– Значится он как атаман Назар, а ты – как ясаул Лука, – подытожил бывший драгун.
– А ты – буесловец[63], – под хохот честной компании незлобиво ругнул его Емельян. – Мы с сотником – московские пушкари. К нам токмо самых лучших берут. А как на войну итить – к пушкам в войске московских пушкарей старшими ставят и по два других пушкаря к ним молодшими. Ну и платят нам боле других, енто да!
– А шо за секрет у тя в чердаке был? – хором загалдели казаки. – Скажи, урядник!
– Воевода разрешил, мочно. Кто про «сороки» слыхал, али органы?
– Это как Ермак в Сибирь брал? Семь ружей на лафете? – уточнил ясаул.
– Лучшей! Та, чё со мной была – двадцать малых жерл имела. А ишо воевода Новгородский прислал три сорокажерлые в лагерь!
– Ух ты! А чем бьют «сороки»? – окружили пушкаря казаки.
– Ядра для них – размером с яйцо голубки. Как жахнет така музыка – почитай шеренги пред тобой нетути!
– Ты ж мне показывал, всё так, – подтвердил Лука.
– А был такой великий мастер Андрей Чохов – великие пушки лил.
– Знаем, слыхали! – хором подтвердили многие голоса.
– Он орган в сто жерл сготовил! – торжествующе произнёс Емельян.
– Ух ты, нам бы сюды такой, – раздалось со всех сторон.
– Нам и свой пока без нужды, – с досадой сказал ясаул.
– Это почему? Кто сказал?
– Я, – мрачно ответил пятидесятник. – На земле, да. Как саженей на десять ворога подпустишь – можно палить. Правда, лучшей бы ишо подождать – боле положишь. А внове заряжать долгонько! Так лучшей подождать. А на воде – качает туды-сюды даже воеводский струг. Чё зря палить? Верней уж – картечью из «змейки». Мы с Ваской вона недавно проверяли – коли не верите, поспрошайте у отрока!
– Ничё! – хлопнул пушкаря по спине ясаул. – «Сороки» те застрекочут, кады шведы шеренгой на нас пойдут! А их суда и так своюем!
Пётр Иванович Потёмкин вечерял с родичами. Аким расстарался и добыл-таки при помощи Хлопова осетра. И был повод отведать знатной рыбы – Сила Потёмкин задал шведу изрядную трёпку!
Всё началось с того, что местные крестьяне передали от одного другому весть: из Выборга выступил комендант города Бурмейстер и со значительным войском идёт к Кореле.
Потёмкин тут же послал гонца к Пушкину, осаждавшему эту старинную русскую крепость, ныне занимаемую шведами. Но врагов надо было хоть на время задержать! Тогда воевода решил перехватить их тремя сотнями людей – стрельцов и казаков Силы Потёмкина, которого он совсем недавно отправил в рейд по Ореховскому уезду. К Силе спехом был отправлен Ивашка Хлопов, к тому же знающий как этот край, так и шведский язык.
Христофор Бурмейстер не изнурял своё войско форсированными маршами. Он даже сделал остановку в деревне Раута, как хороший военный заняв на всякий случай удобную позицию, которая делала возможной только атаку с фронта.
В этом убедился и Хлопов, высланный в разведку своим командиром. Он же принёс Силе Потёмкину и неутешительные новости: армия шведа была почти равна всей воеводской рати и намного превышала небольшой отряд потёмкинцев.
– Я насчитал полторы сотни рейтар, две сотни драгун и почти тысячу солдат! – доложил лазутчик своему начальнику.
Атаковать вчетверо большее русских по численности войско, к тому же снабжённое тремя пушками, было чистым безумием – картечь выкосит часть нападавших, остальных сомнут рейтары и дорубят драгуны. Но Сила не мог упустить шведов – они шли в тыл Пушкину, и Олонецкому воеводе пришлось бы снимать осаду и уходить от Корелы. То есть вся военная кампания могла прекратиться едва начавшись. Поразмыслив, Сила Потёмкин нашёл выход!
Он приказал казакам и стрельцам, идя в атаку, шуметь так, чтобы шведы подумали: наступает целый регимент, не меньше! И ранним утром, прикрывая свой невеликий отряд густым туманом, Сила вывёл своих воинов из частого соснового леса на штурм. Крику да шуму было столько, будто сам воевода с армией сюда пожаловал.
После упорного боя шведы попятились назад: передние, теснимые яростным напором атакующих, отступали на задних, задние думали, что их сминает плотная масса врагов, и отступали. Резерв, не имея команды вступать в бой, выжидал. В итоге Бурмейстер отвёл своих солдат от деревни. Русские провели некоторое время в Рауте – и тоже отошли. Христофор Бурмейстер вернулся в деревню и вновь занял оборонительную позицию. Он ждал новой атаки русских, но Сила Потёмкин с отрядом затаился среди вековых сосен в сторонке, ожидая дальнейших действий шведского командира. Идти к Кексгольму-Кореле, имея в тылу сильный, как им казалось, русский отряд, шведы не решились и повернули домой.
Потом Христофор Бурмейстер составил донесение, в котором заявил о своей победе, но не объяснил, почему же он не пришёл на помощь осаждённым в Кексгольме шведам…
Не зная о том, что изрядно потрёпанный им швед объявил себя победителем, Сила Потёмкин знай нахваливал осетра.
– Да, хороша рыбина, – подтвердил старший Потёмкин. – И до Успенского поста Аким добыл, молодец! Не согрешим!
– А согрешим – чай, патриарх простит! – с аппетитом отправив в рот очередную ложку ухи, мечтательно промолвил Сила.
– В походе мы… Снисхождение могёт оказать, ежели чего, – согласно кивнул Пётр Иванович. – Хотя к себе дюже строг!
– Ну-у? – чуть не хором изумились родичи.
– А мне евонный иподиакон сказывал, что с Никоном аж с митрополитства того в Новгороде. Пища святейшего вседневная: капуста варена с сушеным хлебом и огурцы и уха малых рыбиц, но токмо в разрешённые дни! А в среды и в пятницы и в понедельники никакого же вкушения рыбы во всё лето, разве шо в Господние Праздники и в Богородицыны.
– Куды нам до такого смирения! – протянул руки к небесам Сила.
– Верно, да твоя служба друга! Ты молодец, Сила! Накрутил хвост Бурмейстеру! Лучше б и я службу не справил, – серьёзно ответил ему Пётр Иванович. – Жаль только, Пушкин Корелу не взял: получив мою весть он враз приступ учинил – думал взять крепость и со стен войско Бурмейстера картечью попотчевать. Да видать, в этот раз не судьба была! Но раз швед после боя с тобой из Рауты ушёл – значит, мы победители! Пусть ведают, как с Потёмкиными связываться!
– Хошь развлёкся малость. А то… Скучно тута. Едина радость – охота. Густые леса кругом, а в них волки, кабаны, лисы, лоси, зайцы, – доложил стольнику довольный похвалой Сила. – А так… Гравий носа не кажет. Ждёт, что ли, кады у нас ядра выйдут?
– Вы с маеором не шутите. Как приметит слабину – солдат выведет и ударит, – предупредил воевода. – Хотя… На это не враз решится. Токмо если с нашей стороны явну глупость сведает. А так – людей зря класть не станет. Меньше сотни воев таку махину не удержат. У него, чаю, навряд вдвое больше. Потому ноне о другом печалюсь.
Родичи с недоумением уставились на старшего. А тот большой суковатой палкой неспешно шуровал в костре, поправляя обрубки стволов. Пламя поднялось повыше, обдав троих пирующих новой волной жара.
– Мне устье Невы покоя не даёт, – объяснил Пётр. – Всё думаю, как заткнуть это бутылочное горло, эдак его полвека тому Густав Адольф прозвал. Ниеншанц-то я срыл, а вот коли шведы по воде двинут…
– Крепость враз не поставишь, – резонно заметил Александр. – Люди нужны, мастера, лошадей изрядно.
– Верно, – обсасывая осетровые рёбра пробормотал воевода. – Мало нас тута.
– А Сёмкин подзор? Стражники енти, невские, тебя, ежели что, упредят, так что неча тужить, – попытался успокоить его Сила.
– И енто верно. Токмо чует моё сердце, надо ходить на стругах по Неве, шоб видно было местному люду: православный царь взял их под свою высокую руку. Чаю, Ярн не на тех малых судёнышках в Стокгольм итить сбирался. Должон был, разумею, на великий корабль пересесть. Заутра Назару молвлю, пусть готовит поход.
– А мы? – в один голос спросили родичи.
– Ты, Ляксандр, пойдёшь с Ваской. Крепость не крепость, град не град, но острожек поставишь – для заслону от Горна. Попович те скока-то мест за бывшими Канцами укажет получше, а ты выбери для обороны попригоднее, дабы шведа к Неве не пропустить. С собой возьми мастеров да плотников, кои при войске обретаются. Ну и по полсотни стрельцов, солдат да рейтар. А потом те заместо Васки Семён кого из подзора даст. Молодца тады мне отошлёшь – толмач вскорости будет нужон!
– Кады ж велишь выступать? – деловито поинтересовался Александр Потёмкин.
– Поутру. Чего тянуть?! – решил воевода.
– А я? – Сила отставил кружку с вином в сторону.
– Как уйду на стругах – Гравия сторожить бушь, ежели чо – весть пошлёшь. На кого ж тут положиться, как не на родную кровь! – подошёл к родственникам Пётр Иванович, обнял обоих, притянул к себе. – Мы ж тут, Потёмкины, аки три храбра из былин!
…Наутро воевода долго держал совет с Назаром и Лукой, а Емельян, с рассветом взяв лодку, отправился на Монаший остров. Там он отозвал в сторону проверявшего свой наряд сотника Сидора Волкова, такого же как он немолодого степенного пушкаря. Отвёл командира наряда к самой воде и начал что-то чертить подобранной тут же веткой на мокром песке. Сотник внимательно наблюдал, потом заспорил, отобрал у Емельяна ветку, принялся рисовать своё, тыкал носком кожаного сапога в песок, что-то горячо доказывал своему помощнику.