конкретные известия о мощи наступающей армии. Увязший в польских делах король Карл особым указом возложил на опытного полководца, графа Густава Горна, оборону всей Швеции. Но, как это часто бывает, кому беда, а кому – радость.
С ликованием восприняли новость о начале русско-шведской войны во многих европейских столицах. Датский король Фредерик видел в ней так нужную ему передышку, и надеялся: кузен Карл вынужден будет умерить свои аппетиты в отношении датских земель; бранденбургский курфюрст радостно потирал руки, понимая: подкреплений драчливый скандинав в ближайшее время не получит, можно готовить силы для решающей битвы. Полегче стало патриотам, храбро бьющимся со шведскими захватчиками в Речи Посполитой. И, конечно же, наступление русских было на руку императору Священной римской империи Фердинанду Третьему, который, прекрасно помня перипетии тридцатилетней войны и ещё не до конца очистивший свои владения от её распустившихся деток – солдатских шаек, промышлявших грабежом, страстно желал ослабления шведской армии. И даже голштинский герцог рассматривал эту войну как охранную грамоту своим землям – когда десятки тысяч бородатых варваров подчиняют Курляндию, врываются в богатую Лифляндию, в Ингерманландию – шведскому риксроду право, не до маленькой Голштинии! Голландцы и англичане расчётливо прикидывали: кто бы ни победил – они останутся в выигрыше, вытеснив шведских торговцев из Архангельска – кто ж будет иметь дело с врагом! С огромного русского рынка изгонялся опасный конкурент!
Просто не знали, что предпринять, сидевшие с прошлой осени в Москве шведские послы. Их о войне русские власти даже не известили![12] Государственный советник барон Бьелке, маршал посольства Конрад фон Баннер и торговый советник Филипп фон Крузеншерн пребывали в беспокойстве. Они прекрасно помнили, что, имея секретную инструкцию не жаловать русского царя новым титулом, а после того как русские войска взяли Вильно, в него добавили Литву, Белую Россию, Волынь и Подолию, они находились в проигрышном положении. К тому же, сославшись на отсутствие полномочий, они запросили своего монарха – и Карл Десятый официально отказался обращаться к Алексею Михайловичу по-новому до завершения войны в Речи Посполитой. Это была самая настоящая ловушка для послов! На все предложения продолжить переговоры им отвечали: главное – решить вопрос с титулами, все остальные вопросы мелкие и будут решены быстро. Хотя обсуждение важных вопросов проходило с большим трудом: шведы требовали соблюдения договора о выдаче перебежчиков, русская сторона представила «выписку об обидах», которые шведы нанесли жителям Ладоги, Новгорода, Тихвина. А обсуждать установку демаркационной линии в Польше русские вообще отказались – опять-таки, до решения вопроса о титулах. Только в марте шведам удалось передать верительную грамоту – и то не государю, а думному дьяку Алмазу Иванову, главе Посольского приказа. А вскоре им запретили и вовсе выходить в город. Барон Бьелке исхитрился послать весточку своему королю: судя по всему московиты готовятся к войне! И вот она грянула! Что их ждёт? За неправильное титулование царя на Руси могли казнить, а ну как московиты не посчитаются с их посольским статусом?[13] И не узнают они, как Магнус Делагарди укротит русского медведя!
Как и послы, никто в Европе, конечно, не верил, что царь Алексей, как бы он себя ни величал, победит. Бьют не пышными титулами – хорошей армией. Даже союзники считали: Столбовский мир установил стратегическую границу на Востоке, отбросив русских от Запада на почтительное расстояние. Вот пускай там и остаются! По переписи европейских стран, составленных имперцами сразу после тридцатилетней войны, Московия заняла предпоследнее место – перед Трансильванией. К тому же у неё не было флота, что делало сам поход в Лифляндию и Ингерманландию бессмысленной в итоге затеей. Однако огромное войско, как сказочный исполин с Востока, вполне могло сковать на время шведскую армию, заставить короля Карла перебросить на Восток подкрепления и – надолго увязнуть в непролазной грязи русских дорог.
…Молодой, но уже правивший твёрдой рукой государь Алексей Михайлович, стараниями Посольского приказа, конечно же, был осведомлён о резонах своих венценосных «кузенов». И рад был, что сумел сохранить от них великую тайну: флот у русского царя был!
По царёву указу, сколь можно тайно от недобрых глаз, удачливый дипломат дворянин Ордин-Нащокин на Каспле-реке занялся постройкой стругов. Казалось бы, струги строить – не посольство править. Но государственный муж должен мочь любое дело в нужное русло направить. Оказался Афанасий Лаврентьевич хозяином рачительным, даже купчиной умелым, к тому ж ратовал за выход России к Балтийскому морю. Взялся за дело, не мешкая.
Первым делом озаботился верфи завести и помощника себе подобрать дельного. Одну верфь определил иметь поближе к месту будущих боёв, на Каспле, левом притоке Западной Двины. И просил государя послать туда из Смоленска известного Алексею Михайловичу ещё по юношеским походам на богомолья стольника Змеёва, ныне командира рейтар в Смоленске.
Царь согласился. Он своих спутников по богомольям за многие годы в боях и в трудах испытал, ценил боле иных думных бояр да окольничих, доверял верным стольникам самые немыслимые дела вершить! Потёмкину – с весны на Неве шведа воевать. А Змеёва аж в феврале на Касплю услал. А дабы никто в его секретные дела носа не совал, велел составить стольнику-рейтару-корабелу грозную бумагу, величая старого знакомца с отчеством:
«Наказ стольнику Семёну Даниловичу Змеёву
о постройке в Смоленском уезде,
на реке Каспля судов.
Лета 7164,
февраля в 20-й день.
Государь… велел стольнику Семёну Даниловичу Змеёву ехать в Смоленск, для того что по государеву указу велено ему в Смоленском уезде на реке на Каспле делать струги; а для того стругового дела по государеву указу послано с ним с Москвы плотников, московских стрельцов, 180 человек, и для той посылки государева жалованья дано им на Москве по полтине человеку. Да им же велено дать государева жалованья в Смоленске сверх того по полтине человеку, да хлебных запасов по чети ржи или муки…
Да в Смоленске воеводам велено:
Семёну Змеёву дать для письма подъячего и для разсылки стрельцов и пушкарей и разсыльщиков и солдат, сколько человек пригоже… А приехав на речку Касплю, послати Змеёву в Смоленский уезд в государевы дворцовыя села стрельцов и пушкарей и велети из тех дворцовых волостей крестьяном быть к себе тот час… и велеть тем крестьяном лес ронить, который пригодится на струговое дело… делать струги добрые… а смолу к тому струговому делу велеть сидеть тут же на Каспле реке… где сосновый лес есть. А кузнецов для того стругового дела, и гвоздей, и скобы… по государеву указу пришлют к нему, Семёну, вскоре».
Везли ему из Москвы и Нижнего Новгорода, Воронежа лес и железо, канаты и верёвки, гвозди и скобы, паклю и луб, да всё в числе великом. Одной смолы из Нижнего доставили свыше тысячи пудов! С Москвы и Дона, Новгорода и Воронежа, других земель, в коих строили суда, тайно скликал русский кораблестроитель различных мастеров. С Москвы пришло ещё полсотни лучших кузнецов. Проявив расторопность и недюжинную волю, помог новгородский губернатор князь Голицын: набрал и послал десять сотен людей для разных работ. И с середины марта заспорилось дело! Через месяц, красуясь, качались на волнах первенцы военного флота! Но сколь трудов стоила победа!
Как удалось так споро управиться? Да ведь не спесивого боярина-воеводу, коий своим самодурством всё дело загубит, с мягких перин погнал на верфь государь, а привыкшего к походам и военным невзгодам, крепкого умом Семёна Змеёва от муштры рейтар оторвал. Всех высот своим трудом достигший, ведавший, как горьки зряшные обиды, сей дворянин людей не теснил и знал, пройдя сраженья: в бою его рейтары всегда командира отобьют, ежели ранен будет и в плен потащит ворог, а коли убьют – так отомстят за него. Первым делом озаботился жильё людям устроить, едой снабдить. Рыли землянки в мёрзлой земле: делали их в виде бревенчатых срубов, два венца над землёй выступали, вдоль стен нары устраивали. В такую землянку вползти можно было токмо на карачках, и внутри в полный рост не разогнёшься. Топили по-чёрному: внутри устраивали открытый очаг, без дымохода. Лошадям и то жилось свободнее – для них рядом навесы строили, укрывали с боков еловыми лапами.
На бритого безбородого стольника поначалу косо смотрели. Но сам Змеёв тоже в землянке поселился, со всеми и у огня рядом грелся и водянистую похлёбку хлебал – со снедью было туго. И жалованье стольник выдать велел. Выходец из небогатой помещичьей семьи знал цену каждой деньге!
И ещё. Выказал он мастерам уважение: в феврале собрав на совет, под секретом царёв указ огласил, самых старых корабелов величал по отчеству. Великие умельцы из Москвы и Воронежа, с Дона, из Новгорода по очереди держали речь, спорили друг с дружкой.
В холод, объясняли они, струговы трубы распаривать нельзя, да и сами струги по весне строят, по теплу. Но надо же на шведа идти! И чесали затылки мастера, прикидывали: дескать, погода получшеет, можно начать. Но не ране средины марта! Раз им не приказный дьяк – сам великий государь доверил тако дело, а стольник его с ними на равных держится, – уж мастера расстараются. Придирчиво вызнавали у Змеёва, по каким рекам суда пойдут, большим или малым, сколь войск и грузов царёвы воеводы на них везти мыслят. Допытывались у Семёна Данилыча, как человека, воинскую науку ведающего, сколь нужно стругов, с коих стрельцам сразу на землю сбегать в бой, надо ль на них места для пищалей оставлять, а сколь для пушкарей надобно и их наряда, и ставить ли на таковых навесы, али дранки довольно будет? Спознав всё, начали счёт вести мастера, сколь труб струговых, сколь и каких досок, штевней, райн, нашивин, скоб, гвоздей кованых и всего прочего иметь им до́лжно. На малые струги и те, что поболе, на грузовые струги и дощаники. Не забыли про паруса и стыри