– Помолись за них, попович! – приказал воевода. – Хоть Никон и зовёт немчинов и шведов нехристями, но крест-то они носят. А ключи от рая, говорят, лишь у святого Петра! Не нам сие решать.
А ещё на поле боя Свечин нашёл два шведских барабана, из которых получились замечательные сиденья. На них, перед стеной острожка, и расположились они с воеводой после похорон чудным августовским вечером, жалея, что нет с ними какой-либо книги, весь багаж-то остался под Орешком!
– А кто победил-то в бою? – убедившись, что стольник благодушно настроен, спросил Василий.
– С давних пор пошло: кто после сечи поле очистил – тот и проиграл! – объяснил Потёмкин. – Токмо не наша в том заслуга – Полтева с его воями. Буду грамоты слать Голицыну, Милославскому – пущай пожалуют храбров.
– А чё Горн с такой силой ушёл? – постукивая костяшками пальцев по гладкой коже барабана поинтересовался Свечин.
– Барон хитёр! Ведает, что войны выигрывают non solum armis[72], – задумчиво произнёс воевода. – Придут из Швеции рейтары да солдаты, найдут ему в Ругодиве тож малых судов – у купцов да рыбарей отымут – и пойдёт он к Канцам двумя путями: водным и посуху. То, что не удалось прошлый раз, всё учтёт.
– А мы?
– Для того бастиёны ихние и срыли, град изничтожили! Знашь, скока времени истратят шведы, дабы учинить новы шанцы? А мы – Орешком будем. Людей-то мне не шлют! Сам знашь, сколь убили, сколь убёгли. Да и больные есть. Нельзя надолго от крепости войско забирать. И половинить его боле нельзя. Генерал Левенгаупт, бают, под Выборг с армией пришёл. Собрался к Кореле итить. А ну как сперва к Гравию в гости нагрянет?
– Верно. К тому ж там книги ваши.
– Нет тама и на Москве главной книги, – вздохнул Потёмкин.
– Как нету. Библия… – подскочил на барабане парень, решив, что воевода болен, раз позабыл о самой ценной во всех отношениях книге – ветхой Библии, чуть ли не ровеснице ордынского нашествия.
– Библия боле нежели книга! – Потёмкин встал, перекрестился и вновь присел на барабан. – А мне «История» Ливия надобна! Потому и латынь постигаю!
– Дабы узнать историю какого-то Ливия?
– Да не его, а мою, Васка! – рассмеялся Потёмкин. – Ливий был крепкоумный латинянин. При самом Августе жил, историю Рима писал.
– Рим-то далече, – резонно заметил попович.
– А я тута, – тряхнул бородой воевода. – Глянь-ка туды, – Потёмкин указал на лес. Вишь он ту ель высоку, коя поближе к нам?
– Вижу, воевода!
– Сперва упала наземь шишка, из неё выпало малое семя – и поднялась ель от ствола, тянутся ветви, ветви пускают иглы! Тако и у людей: один основал род – и тянется он из века в век, ты – тоже такая вот игла. И должон человек знать своих предков. Гордиться ими, честь рода не ронять!
– Лучших людей и так ведают!
– Лучших людей куды боле, – гордо ответил Потёмкин. Поднявшись с барабана он заложил руки за спину и принялся расхаживать перед Свечиным взад-вперёд.
– На самом деле добрых родов боле, чем в думе. Всемилостивейший государь то ведает. Вот мы, скажем, Потёмкины, два века назад как из Речи Посполитой отъехали на Москву. Тута мы род новый – но! Шляхта нашу древность ведала! Мы – древне́е кесаря Августа!
– Ух ты! – ухватился за края барабана Василий.
– Да, – оживлённо продолжал неожиданно пришедший в возбуждение всегда такой степенный и рассудительный Пётр Иванович. – Жило на нонешних италийских землях племя самнитов. И был их князь – Понтий Телезий – моим родичем! Был у него сродник, пращур мой, коему князь подарил град на реке Потенции, и стал мой пращур зваться Потемкиным.
– Ой, как же он так далече, к ляхам попал? – полюбопытствовал попович.
– Напали на княжество римляне и победили войско правителя. Стены крепости были невелики, как эти, – стольник указал на частокол острожка. – Князю и родичам пришлось бежать.
– Vae victis![73] – ввернул Свечин.
– Увы, – резко остановился и скрестил руки на груди воевода. – Они сели на корабли и отправились в долгое и опасное плавание. Претерпев многие невзгоды, высадились в нонешней Литве, а опосля добрались до Польши. Там их по-славянски прозвали Потёмкины, латиняне ж писали Потембами.
– Енто ж каков сказ! – восхищённо подпрыгнул на месте парень. – Слыхал, пишут в имперской земле рыцарски былины. Так и ента туда ж!
– То не былина, – рубанул рукой воздух Потёмкин. – В польской земле по-латыни в летописных книгах про нас всё сказано! А опосля предок мой приехал служить к Великому князю Василью Ивановичу Московскому всеа Росии! Понял, для какой нужды Ливий?
– Не-а, – честно признался попович.
– В книге сей пишет Ливий и про поход на самницкого князя, про землю его. Та книга и польские росписи вкупе хучь Хованскому, хучь Долгорукому под нос сунь – смолчат! Потому как в те лета не токмо о Рюрике с Гедимином – о кесаре Августе ещё не ведали!
– И ежли поведать то кесарю в Венах, то быть тебе снова князем? – наивно спросил подросток.
– Могёт быть и так!
– Тут с умом надоть взяться! – посерьёзнел попович. – Пущай в Посольском приказе дьяк возьмёт ляшскую книгу…
– Тама таковую сам читал! – подтвердил Потёмкин, заинтересовавшись предложением юнца.
– Пущай список сделает с нужного месту перетолмачит, добавит про твоих дедов-прадедов, про тя да сына, всё запишет на грамотку и ниже день укажет и подпись учинит. Ниже – ты с сыном укажите: всё, мол, верно, тож подписи учините.
– И что?
– И будет то не былина, а бумага для потомков на древность и знатность рода! – с уверенностью выпалил Свечин.
Потёмкин обнял молодца за плечи, не удержавшись, расцеловал:
– Экий ты умник, Васка! И како я того не додумал содеять? Нет, не пущу тя в попы! Попрошу Афанасия Лаврентьича взять тя в Посольский приказ. Станешь дьяком – изготовим таку грамоту!
– Ой, хорошо бы! – расцвёл попович, представив себя на мгновение важным московским дьяком. – Я бы хотел писать грамотки. И про родословия, и про всякие были.
– Что за были? Как шведа били? – шутливо застукал кулаком по барабану Пётр Иванович.
– И про то. И про Сусанина, о коем ты мне поведал.
– О, да! Сей Иван Сусанин царя спас! Польские шляхтичи велели вести их к царю Михаилу, задумали злодейство. А Сусанин завёл их в чащу, в коей все погибли, изрубив его перед смертью! – вкратце повторил свой рассказ воевода.
– Примерно в то же время и карел на этой земле подвиг совершил! – гордо заявил Василий.
– А ну! – дёрнул его за рукав рубахи Потёмкин. – Поведай!
– В прошлую войну, когда мой дед был только-только рукоположен, Якоб Делагарди осаждал Корелу, – начал отрок.
– Которую защищал другой Пушкин, – уточнил стольник.
– Да, да. И он послал отряд шведов в две роты числом в Ладогу. Проводником взяли местного карела, посулив хорошие деньги. Но ненавидел он шведов, послал родича упредить наших начальных людей, – вскочил с барабана рассказчик и замахал руками, показывая, как вёл в лес врагов крестьянин, как потом оказался в нужном месте и как шведские солдаты попали в русскую засаду.
– Всех шведов порешили! – рубанув рукой воздух, завершил рассказ Свечин.
– Прав ты, мыслю. Таки вещи надо помнить, – согласился с пареньком воевода. – А как звать-величать твово героя?
– Про то не ведаю, – вздохнул Василий. – Отец знал, да помер. Спросить теперя некого!
– А сколь на Руси героев, про коих и сказа нету! – задумчиво произнёс стольник.
Их беседу прервал Аким, недовольным тоном сообщивший, что лесной петух[74] давно зажарен. Проголодавшиеся любители занимательных историй не стали медлить и, бросив барабаны, отправились вечерять в острожек. А ближе к ночи вернулись Семён с Иваном, сообщив последние новости о шведском отходе. Назавтра было решено, укрепив по возможности силы Полтева, возвращаться к Неве и идти на Орешек. Если сей каменный орех Потёмкин с тысячей людей не мог раскусить, только осаждать, то маленький деревянный острожек барону Горну и с трёхтысячной армией оказался не по зубам.
Была перевёрнута ещё одна из героических страниц русской истории.
Под Ригой
Алексей Михайлович упреждающе поднял руку: это был знак его не беспокоить, и воеводы отступили на несколько шагов. Даже правнук Кучума, царевич Касимовский Василий Арасланович, всегда державшийся подле как знатнейший после царя, отступил на пару шагов назад и встал рядом с князем Черкасским.
Государь, хоть и в зерцальном доспехе, с ерихонкой[75] на голове, не выглядел воинственно. Скорее – просто устало. И он действительно плохо спал минувшей ночью, всё обдумывал, почему не удалось за шесть недель взять такой богатый город, получить прекрасный порт, открывавший ему путь в европейские страны. Алексей Михайлович вертел в руках подарок из английской земли – прехитрую трубку, в коей вставлена ещё одна, потоньше – и её выдвинуть можно. А внутри сих трубок – толстые стёкла. С одного конца глянешь – дальние деревья прямо перед тобой окажутся. С другого – ещё далече отлетят.
Трубку эту взял сегодня государь, чтобы последний раз оглядеть крепкие стены Риги, так и не покорившейся его воле. Ещё исправно посылали русские пушки в город ядра, в лагере ещё надеялись на штурм, и никто не ведал: Алексей Михайлович решил положить конец осаде! Уходим к Полоцку. Часть войска потом будет стеречь ливонские города, взятые с боя, другим же надо сил набраться перед новыми сражениями.
А как хорошо начался год семь тысяч сто шестьдесят пятый от сотворения мира[76]! Ордин-Нащокин подписал договор с Курляндией. Не зря боле месяца в Митаве провёл! Уломал-таки Якоба Кетлера, всё не прогадать пытавшегося. Да и можно было понять колебания курляндыча: сам Делагарди ездил по весне в Митаву стращал герцога шведской силой, требовал, дабы он армию и флот свой немалый отдал риксмаршалу под руку. И отбросил Кетлер осторожность! Взыграла в нём кровь предков-крестоносцев! Не убоялся шведских угроз! Как вассал Речи Посполитой пообещал всячески содействовать избранию царя в короли польские, а как владетельный правитель – предоставить свои гавани и флот для торговли России с Европой