– И так твои люди безобразят, а теперь и отойти от нас хотите? – вскипел воевода.
– Кончилась наша служба, – повторил Назар. – Сколь мог, сдерживал. Ради того, что бились рядом с тобой, не раз знатно вечеряли. Боле не могу. Зачем до греха доводить? Дай я их миром уведу. С патриархом до новолетия рядились.
– Так вам изрядно и уплачено! Вдвое против обычного Никон вперёд послал!
– Так мы и бились со шведом изрядно! – спокойно отвечал атаман. – Теперя или вновь рядиться будем, о цене спорить, или прощевай, воевода!
– Казаки ж на шанцах, под Орешком! Я их туды как самых боевых ставил! – с надрывом выкрикнул Потёмкин.
– Замени!
– Кем? Сам знашь, кажный с саблей на счету!
– Ну смотри, воевода! Я упреждал! – с угрозой в голосе проговорил атаман. – Не за кого нам тута биться! Московско царство – не наша земля. Нет ряда – мы в свою землю уйдём, на Дон!
Немного обнадёжил тогда воеводу старый Лука, сказав, что на его десятки, сторожившие струги, положиться можно. Тем паче, старик соблазнил сотни полторы победителей под Котлином весенним походом по ливонским городам с богатыми купеческими дворами. А Сёмка показал товарищам жемчужину, сказав, будто такие там у каждого купчины есть, бежать же нехристям дальше морского берега некуда – всё казакам и достанется.
– Иж, а ить не сбрехал! – сказал ему тогда Потёмкин, благодаря ясаула за воистину неоценимую услугу: а ну как ушли бы казаки на стругах – кто бы Горна на Неве стерёг? – Нас же, мыслю, в Новгород отправят, а оттель – в Ливонскую землю с новым полком! Там и впрямь города да поместья изрядно богаты! А жалованье вам от нашего всемилостивейшего государя тож будет немалое! Он за верную службу изрядно жалует!
– Я хабар чую, – усмехнулся старик.
Теперь, сидя в своей избушке, укрывшийся от холода медвежьей полостью, так кстати Пётр Иванович вспоминал эти разговоры, и горько становилось на душе. Как же так: вместе сражались, друг дружку не раз в боях выручали – и так плохо расставаться доводится!
– Шведы! Шведы! – с дикими криками неожиданно ворвались в избушку Хлопов и Свечин.
– Горн? – вскочил на ноги воевода.
– Гравий! – казаки с шанцев ушли, пушки бросив, а он вылазку учинил!
– Фому с людьми! Драгун! – рванулся прочь из горницы Потёмкин, на ходу натягивая шерстяной кафтан и выхватывая из рук ключника перевязь с саблей в ножнах.
Отроки бросились исполнять приказ.
– Стой! – ухватил поповича за руку у самой двери Аким. – Стой! Нако те! – он нахлобучил на парнишку старый воеводский шлем и засеменил вслед за хозяином:
– А кирасу-то забыл, Петра Иваныч!
– Не до того, дядя Аким, – на бегу крикнул гонец. – Швед пришёл!
Когда поспели к шанцам, их уже как не было: шведы разрушили. Они уже собирались уходить, и солдаты тащили по дороге пятерых связанных казаков, судя по всему, оставшихся верными боевой дружбе и принявших здесь бой. Фома повёл стрельцов в атаку. Драгуны пошли в обход. Загремели мушкетные выстрелы.
– Гравий! – вдруг закричал Хлопов, указывая на высокого шведского офицера в блестящей кирасе, который, прислонившись к пушечному лафету, умело орудовал длинной шпагой. – Он мой!
– Стой! – Василий подхватил с земли бердыш убитого стрельца и бросился за приятелем.
– А! Предатель! – узнал, несмотря на отросшие до плеч волосы, своего бывшего драгуна Граве. – Ты ведь знаешь: за предательство – смерть!
– Тебе смерть! Я по своей земле хожу! – замахнулся на майора саблей Хлопов. Их клинки скрестились. – Смерть тебе и всем шведам и немчинам, что сели на земле русской и кровь нашу сосут!
– Ивашка, я иду! – вопил Свечин, неловко отбиваясь от напавшего на него спешенного рейтара.
– Ну иди, – вырос перед толмачом Фома и, отбив древком удар палаша, проткнул протазаном рейтарское горло.
И почти успел попович на помощь другу, но, замахиваясь бердышом на Гравия, с ужасом увидел, как длинная шпага майора отвела саблю Хлопова и вошла в грудь возле сердца. Быстро выдернув клинок, офицер ловко увернулся от удара бердышом и огрел Свечина рукояткой шпаги по голове.
– Дело сделано! Отходим к лодкам! – крикнул шведам комендант.
Пятеро рейтар тут же заняли позицию перед майором и, отбиваясь палашами от наседавших стрельцов, дали ему возможность спокойно покинуть поле боя, на котором вперемешку лежали тела шведов и русских.
– Ну, отбились, – подойдя к воеводе, улыбнулся Аким со своим излюбленным оружием – обыкновенном топором, ещё крепко зажатым в правой руке. – Показали шведам!
– То шведы нам зубы показали! – зло ответил Потёмкин. – Седни ж скажу Назару: пусть берёт казаков и уходит!
Стрельцы принесли и положили у ног воеводы тела Свечина и Хлопова. Фома склонился над отроками.
– Толмач без памяти, но живой. Шелом спас. А Ивашка – отходит.
– Вишь, воевода. Не поймал я Гравия, как та скопа рыбу, – раздался тихий голос ловца жемчуга. – Схоронить меня вели у Невы. На ней вырос, у ейного берега и помираю. Тут и лежать останусь. Нет на свете белом лучше места.
– Сполним. И отпоют тя как след! – пообещал воевода.
– Ещё просьба. В кафтан, в ворот, Сёмка знает, я две жемчужины зашил. Возьми их, воевода, отдай в монастырь, какой – сам реши. Пущай поминают всех православных, в боях со шведом на Неве погибших.
– Сделаю, – кивнул головой Потёмкин.
– Сёмке скажите… – Хлопов не договорил. Фома Извеков закрыл глаза храброму воину.
…Василий на третий день начал вставать – Аким выходил парня! У его ложа преданно дежурил Семён, невесёлый после похорон Ивана Хлопова.
– Эх, жаль не узнаю, что мне Ивашка сказать хотел, – искренне горевал казак.
– Вестимо: чтоб ты за него шведу отомстил! – объяснил ему Аким.
– Пожалуй что так!
Семён остался с дедом. Ещё полторы сотни казаков решили продолжить войну с ясаулом и воеводой. Остальных Назар увёл зимовать в Новгородскую землю.
Воеводу в эти дни попович почти не видел: Потёмкин был занят отправкой наряда. Можжары и пищали грузили на струги, отправляли к Ладоге. Горн пока не нападал, выжидая удобный момент.
Наконец в середине месяца русский полк отправился в путь.
Невесёлые думы одолевали стольника. Кутаясь в лисью шубу – без неё, спасительницы, студёный ветер продувал насквозь – он думал: как хорошо всё начиналось, сколько побед над шведом одержано – и на тебе, отходим! Всё потому, что войска для штурма было мало, подкреплений не слали. Теперь когда сюда вернёмся! На Руси да, быстро ездят, но и долго запрягают! Разве дети этих несмышлёнышей, когда вырастут, с ружьями в руках выбьют шведов в море? Воевода невольно задержал взгляд на малыше лет трёх, ехавшем на телеге и опасливо озиравшимся по сторонам, прижимаясь к мамке.
– Стой! – Пётр Иванович натянул поводья, и Яхонт застыл как вкопанный. Потёмкин неторопливо слез с верного коня, повёл в поводу.
– Куды подашься? Всё ж баба с дитём! – спросил правившего лошадью мужика стольник и протестующе махнул рукой, мол, шапку не снимай.
– В монастырски владенья каки подамся, – степенно отвечал крестьянин.
– На Бежецкий верх? В Алексеевский монастырь?
– Али в Тихвинский монастырь подамси.
– В Тихвинский иди, – посоветовал Потёмкин. – Тама, ведаю точно, тем, кто от шведа ушёл, помогают. Десять рублёв дадут двор построить, на лошадь да корову. А ишо десять четвертей ржи, пшеницы, овса да ячменя получишь. И два лета никои поборы с тя брать не будут!
– Ну-у? – удивился крестьянин.
– Вот те и ну! А ишо наш всемилостивейший государь разрешил таким как ты селиться на дворцовых землях.
– И быть под самим государем? Как какой помещик? Не под боярином каким али игуменом? – встрепенулся мужик, глаза его загорелись.
– Ну, хватил! Как крестьянин! Но – под государем. Царь повелел кажному по восемь рублёв из его казны выдать, да на семью по рублю. Да из дворцовых житниц вас оделят!
– Благодарствую, милостивец! Уж лучше под царём православным быть, нежель под каким боярином-кровососом, – скинул-таки шапку мужик. – Спаси тя, Бог, воевода! Милостивец! Ан думал, в хлад и глад едем!
– Молись за нашего всемилостивейшего государя! Впереди люди Олонецкого воеводы вас встретят и дорогу обскажут, – наставительно произнёс Потёмкин и отошёл от телеги.
На следующий день воевода приказал войску остановиться.
– Казна с нарядом идут в Ладогу, а мы стеречь православных от Горна будем, – решил Пётр Иванович. Верных казаков Луки он отправил охранять этот водный караван, а сам занялся устройством небольшого лагеря.
Никто не ожидал, что поднимется, почитай, вся земля, под шведами стонавшая. Потёмкин думал, что люди перейдут в рубежи царства быстро, но поток-то их не прекращался. А за русскими крестьянами крался Гордон со своими шведами.
Потёмкин расположил свой поредевший полк так, чтобы он, прикрывая колонну беженцев, принял бы на себя удар генеральского отряда.
Оставшийся с воеводой пушкарский урядник Емельян поставил несколько лёгких пушек на пригорке, но честно предупредил:
– Солдат многих картечью выбьют, рейтар – не сдержат. Не успеем перезарядить, как те доскачут!
Потёмкин выстроил в центре стрельцов Извекова. В резерве оставил солдат. Справа позицию прикрывал малый отряд русских рейтар, слева – драгуны. Шведские подсылы и даже конные разъезды не скрываясь появлялись почти у самых русских позиций, но воевода приказал без его команды не стрелять.
Потёмкин выехал на Яхонте перед строем стрельцов. К стремени жался Василий в добротной заячьей шубейке, с замотанной полотном головой, с которой то и дело съезжала набок стрелецкая шапка с бобровой опушкой – подарок сотника Извекова за проявленную в последнем бою удаль.
– Мы здесь будем драться? В чистом поле? – спросил отрок.
– Мы здесь будем умирать. Надо дать нашим уйти как можно дале, – каким-то незнакомым, ледяным голосом произнес Потёмкин.
Свечин оглянулся. Мрачные лица стрельцов, скинувших на уже подмёрзшую землю шубные кафтаны