ь раненых – кого во Гдов, а кого и в Псков, а сам воевода собирался после краткого отдыха настичь Делагарди и окончательно добить его отряд.
– Право слово, срамник! Положил тут своих генералов да утёк! А кого я представлю нашему великому государю? Даже все полковники перебиты. Нет. Не ладно! Буду ловить риксмаршала! – кипятился Гедиминович.
Толком даже не перекусив после многочасового боя, он принялся сочинять подробнейшее донесение царю, в котором красочно расписал сражение как важнейшее и крупнейшее в этой войне, нещадно привирая о силе и числе шведского войска, из которого свыше восьми тысяч солдат было обращено воеводой в бегство. Чтобы сподручнее утекать, они побросали мушкеты, многие в том бою нашли свою смерть. Правдиво сообщая о захваченных знамёнах, князь хвастливо расписывал собственные подвиги.
Прочитав спешно доставленное с особым гонцом письмо, Алексей Михайлович победе обрадовался, но, прочитав хвастливое послание, про себя отметил: Тараруй[81] и есть Тараруй! Но победа над великим Делагарди-то одержана! Царь лично надиктовал ответ.
Его князю вручили, когда тот уже почти догнал Делагарди. Псковский воевода не сразу его прочёл, поскольку приказал своему войску изготовиться к сражению, ждал боя, но тут… Две тысячи шведов риксмаршала Делагарди организованно замаршировали в противоположную от русских сторону. Никогда после этого изрядно ещё повоевавший Иван Андреевич Хованский не видал столь позорной ретирады. Вскоре враги фактически убегали! К вечеру драгуны привели отставшего от своих мушкетёрского офицера. Швед показал, что риксмаршал не будет принимать бой и решил спешно отойти в Ревель, укрыться за его мощными стенами.
– Ну, вояка! Погодь! Я тя с казаками да рейтарами достану! – разозлился Хованский.
Перед решающим броском он решил устроить недолгий привал, чтобы лошади и люди отдохнули, – и внимательно прочёл государево письмо.
Алексей Михайлович поздравлял своего воеводу с победой и радовался, что русское войско теперича в двойном прибытке: окромя славы победителя знатнейшего в Европе полководца, князь Хованский выступил и как добытчик. Великий государь просил срочно выслать на Москву восемь тысяч мушкетов и пистолетов, которые должны быть забраны на поле боя. Ими он намеревался вооружить набранных в полки нового строя солдат и драгун.
Тараруй задумался. Он-то знал, что по привычке бахвалиться к месту и не к месту намного завысил потери врага. Шведов и вправду много разбежалось, но посекли-то его люди всяко не более двух тысяч солдат. Но не ответишь же Алексею Михайловичу, что наврал. Царю не лгут! Тогда скажут его супротивники в Думе: и победы-то никакой не было. Решил отходить Делагарди, да пара эскадронов на русское войско напоролась… Крепко задумался Тараруй, но нашёл-таки выход. Отписав государю, что гонит ворога к самому Ревелю, воевода доносил: не мочно столько мушкетов на Москву послать, поелику после боя их растащили местные мужики и попрятали. Теперь, писал Хованский, близ границ каждый пахарь воинску науку ведает, потому и решили мужики впредь, если швед придёт, сами от него борониться, не дожидая государева войска.
Пока гонец со столь странным ответом скакал в Москву, Хованский бросился вслед за Делагарди, но… у самого моря остановил свой отряд. Разведка донесла страшную весть: дале итить нельзя, потому как на землях лифляндских начался мор. Страшная эпидемия, сгубившая сотни тысяч людей на Руси, была ещё свежа в памяти воеводы. Плюнув на недобитого риксмаршала, князь Хованский приказал отряду поворачивать назад.
И теперь-то для Горна начались несчастья! Тараруй не собирался возвращаться в отечество, не совершив новых ратных подвигов, без которых, как он справедливо рассудил, государь мог его и не пожаловать, памятуя недавнее враньё. Хованский не мешкая повёл стрельцов и рейтар к Нарове, распустив до условного срока казаков в свободный поиск. Ордин-Нащокину с которым они друг друга, мягко выражаясь, недолюбливали, всё же отписал, скрепя сердце, просьбу: прислать по Нарове суда для войска.
Разумно полагая, что Делагарди обладал большим, нежели он, воинским талантом, Густав Горн надеялся только на крепостные стены, не собираясь испытывать судьбу в генеральном сражении с полоумным, но удачливым князем. Однако ж Хованский вынуждал его к действиям. Встав под Нарвой, он предал огню посад, разрушил в округе всё, что только можно было сломать или сжечь. Потом на глазах у Горна спокойно посадил своих стрельцов и кавалеристов на прибывшие русские суда и переправил их на другой берег. Это значило, что все селения Ивангородского и Ямского уездов ожидала участь Нарвского посада.
Конфузия под Нарвой
…Замок Германа мрачно навис над рекой Наровой. Густав Горн, облюбовав для своей персоны один уютный зал Угловой башни, приказал поставить своего верного спутника – путешествующее за ним повсюду покойное глубокое кресло – как можно ближе к камину. В старинном замке было холодно и сыро, сквозняки угрожали простудами. Барон радовался, что в своё время поддался уговорам новгородского купца и купил у него старомодную и длинную, но в то же время лёгкую и тёплую шубу из русских куниц. Теперь генералу были не страшны не то что сквозняки – суровые зимние русские морозы, когда птицы, говорят, замерзают на лету. Удобно расположив ноги в высоких сапогах на скамеечке, услужливо поставленной Игнациусом почти к самой каминной решётке, барон приказал позвать подполковника Киннемонда.
– Берите стул и садитесь рядом, – не оборачиваясь предложил шотландцу губернатор, услышав гулкие шаги за спиной.
Крепкий наёмник прошёл в угол залы и легко поднял один из тяжёлых дубовых стульев, окружавших массивный круглый стол. Неторопливо подойдя к камину он выбрал место справа от Горна и, откинувшись на высокую резную спинку, некоторое время молча смотрел, как языки пламени лижут обрубки толстых стволов.
– Я тут занимаюсь математикой, – подал голос Горн. – Какая полезная наука! Она может помочь и нам, высшим, то есть политикам, и вам, низшим, то есть военным. Не обижайтесь, но именно голова всегда даёт команду руке разить!
– Мне не обидно, – живо откликнулся офицер. – Я действительно ваша шпага. Но что, позвольте спросить, может посоветовать такому умному человеку, каким, безусловно, являетесь вы, гере генерал-губернатор, такая сухая наука?
– Эту войну пора заканчивать, слишком дорого она нам уже обошлась, охотно начал объяснять Горн. – Я тут не только сибаритствовал в этом роскошном замке, нет! Я собрал сведения от комендантов крепостей и командиров солдат, кавалеристов, от помещиков. Мы потеряли за полтора года свыше шести тысяч людей, в основном военных. Из них пять – от нашего злого гения Потёмкина.
– Русские научились воевать, – мрачно произнёс Киннемонд.
– К сожалению! Даже их рейтары стали драться почти так же хорошо, как наши. Это потому, уж не обижайтесь, что у русских в армии воюют русские, а у нас, шведов, даже на офицерский корпус не достаёт, приходится ставить в строй всякую рвань! Вспомните-ка атаку из-за частокола, как лихо рейтары Потёмкина рассеяли нашу роту! Кстати, русские воюют гораздо лучше, нежели об этом сообщают наши офицеры. У них в отчётах о стычках всякий раз потери московитов завышены, исчисляются сотнями. Вы тоже, мой друг, помнится, прошлой осенью отличились, составляя рапорт.
– Я… согласовал цифры с вами, гере генерал-губернатор, – заволновался шотландец.
– Помню, помню, – лениво потянулся в кресле барон. – Я же сам давал ход донесениям. И этому, и другим. И в свои доклады вписывал вами приведённые сведения. Только вот на досуге выписал все цифры на большой лист, сложил – и обнаружил, что у Ижорского погоста нас остановили призраки.
– Как так? – непонимающе развернулся вместе со стулом в сторону Горна Киннемонд.
– А так. По нашим донесениям выходило, что мы изничтожили всё войско Потёмкина ещё к минувшему августу. Напомню: у него с лагерной обслугой было, по докладам подсылов, не более тысячи трёхсот человек. Не удивляйтесь, я дал себе труд их записки тоже разыскать и просуммировать.
– Но вы же сами видели…
– Вполне здоровых и хорошо вымуштрованных солдат, которые, если в них попадали наши рейтары или мушкетёры, падали замертво. Так что это были не призраки, мой дорогой будущий генерал. Учитесь у старика Горна! Хотя и я не без греха!
Киннемонд удивлённо и не очень вежливо пригнулся и заглянул в лицо начальнику.
– Да-да, – недовольно повторил Горн. – Скрестил козу с бараном! Поверил болтовне мальчишки о гвардейцах Никона и совместил это с полками Бокховена. На деле же гвардейцы оказались шайкой казаков, которых Никон нанял грабить Стокгольм. Но они быстро поняли, что на своих маленьких судах не пройдут по бурному морю – утонут все до единого! Вот и принялись разбойничать на Неве и речных берегах.
– Но дрались-то они совсем неплохо! – заметил Киннемонд.
– К счастью, срок их найма давно прошёл. Граве писал: ему почти удалось этих «казаков-гвардейцев» нанять действовать в интересах Короны против русских, но они заломили немыслимую цену.
– И где же они теперь, интересно? – поинтересовался шотландец.
– Понятия не имею. Наверное, вернулись домой или поплыли грабить где-нибудь в других землях.
– Хорошо, что и Потёмкина в ноябре отозвали в Москву!
– Согласен. Я даже располагаю сведениями, что его метят в послы. Для нас это большое облегчение, – с удовлетворением потёр руки Густав Горн. – Русским совершенно необязательно иметь генералов, умеющих маленькими отрядами наносить противнику большой ущерб. В одном Ниеншанце уничтожено свыше двухсот домов! Крепость надо возводить заново! Окрестности разорены! Помещичьи хозяйства преданы огню и разграблению! Потёмкин увёл с собой семь тысяч крестьян – я просуммировал донесения лазутчиков. Вы помните, это их он тогда решился прикрывать в неравном бою на дороге!
А главное, те, кто не ушёл с ним в Московию, по сию пору бунтуют! Я имею в виду крестьян. И не только русских – ингров, к примеру. Это же финны по крови, только крещены московскими попами! – распаляясь всё больше и больше продолжал свой монолог барон.