Горна, которому было поручено доставить в Нарву бумаги Хованского.
– Спроси у него, а что было поручено столь резво сбежавшему командиру? – скрестив руки на груди величественно спросил Иван Андреевич.
– Принести барону вашу голову, – честно ответил швед.
Когда князю это перевели, он на минуту задумался. Потом подозвал одного из своих слуг – и вскоре на глазах моментально побледневшего Игнациуса люди Хованского стали обтёсывать длинный колышек.
– Переводи! – приказал финну князь.
Толмач, злорадно поглядывая на трясущуюся фигуру баронского холуя, затараторил вслед за воеводой:
– Не бойся, это не для тебя! Я со слугами не воюю! Это – для командира. Как его там?
– Подполковник Киннемонд, гере генерал! – облегчённо вздохнул пленник.
– Так и передай: ещё раз сунется – попадёт на ентот кол! А Горну свому передай, что мы ещё свидимся. Понял?
– Понял, гере принц!
– А теперь пшёл вон! Переправьте его за реку! – Хованский брезгливо поморщился и повернулся к Игнациусу спиной.
Слуги, не мешкая, потащили недавнего пленника к берегу, посадили на маленький плот и дали весло.
– А тебе я дам выкуп за пленного, – небрежно бросил князь Извекову.
– Негоже шляхтичу брать деньги за слугу, – гордо ответил сотник.
– Ишь ты! – резко обернулся к нему Хованский. – А ведь прав! Хорошо начинаешь новую жизнь, беспоместный пока дворянин!
…Весь мокрый и грязный, Томас Киннемонд предстал перед бароном Горном в большой зале старинного замка.
– Идите к камину и обсушитесь. Похоже, надежды на ваше генеральство могут развеяться, как дым, – пробурчал барон Горн, обходя вокруг более напоминавшего чучело офицера и с любопытством разглядывая рваную одежду наёмника. – Жаль, что я не художник – написал бы с вас портрет дезертира.
– Но гере…
– Да помолчите уже, гере неудачник. Полезли без разведки – как можно? Вы же не юный корнет!
– Простите меня, гере генерал, – жалобно забормотал Киннемонд.
– Ладно. Напишите рапорт: отогнали сильный отряд конных и пеших русских, следовавших маршем для штурма Нарвского замка. Бой был жестоким, отсюда и большие потери.
– Слушаюсь!
– Ничего: скоро зима, у князя Хованского мало сил, чтобы осаждать Нарву, он вернётся в Псков.
– А мы?
– А мы выждем удобный момент – и ударим по первому же значительному русскому отряду и объявим это большой победой. Может, нам повезёт, и князь неожиданно подставится. В конце концов, на моё счастье, он не стратег! К тому же я жду подкреплений из Швеции, – совершенно спокойным тоном произнёс губернатор. – Кстати, а где мой Игнациус? – вдруг задал он вопрос, которого Киннемонд ожидал с внутренним трепетом. Он прекрасно знал, что камердинер был тайным поверенным во все дела Горна уже много лет. И признаться, что бросил его в гуще боя, было не самым умным поступком, но…
– Он вступил в сражение с русскими, и более я его не видел, – с удивлением услышал шотландец будто и не свой голос.
– Бедный Игнациус! Наверно, свихнулся от трусости и решил умереть героем! Такое случается!
– Нет, гере барон, я жив! – неожиданно раздался слабый голос за спиной Киннемонда.
Оба присутствующих вздрогнули. Горн даже выскочил из своего удобного кресла.
– Ты жив?
– Да, хозяин! – слуга тут же напустил на себя важный вид и начал вдохновенно врать, мстя шотландцу:
– Когда подполковник бросил отряд и позорно бежал, я подхватил знамя и увлёк бегущих солдат в атаку!
– Молодец! Всё-таки шведская кровь нет-нет да заговаривает даже в трусливых душонках, – похвалил его Горн. – А вы, Киннемонд, кстати, не доложили мне, что бросили войско!
– Но гере… – попытался возразить наёмник.
– С вами потом разберёмся! Продолжай, мой храбрец! Потом на меня налетел огромный офицер стрельцов и сбил с ног. Так я оказался в плену. Меня приняли за барона Горна и отвели к князю Хованскому.
– Тебя? За меня! Ну спасибо этим варварам, – хохотнул губернатор.
– Князь сказал, что он ошибся, потому что решил: в критический момент боя самый главный и самый знатный командир увлекает свою армию вперёд, а не позорно бежит, – бросив ненавидящий взгляд на Киннемонда соврал лакей.
– Это правда, и я охотно прощаю князю его ошибку! – кивнул барон, косо взглянув на своего помощника, не знающего, куда деться от стыда.
– Потом князь Хованский отпустил меня, передав вам, что встреча столь знатных лиц во главе своих войск ещё впереди.
– Я только что говорил об этом Киннемонду – пробурчал Горн. – Что ещё?
– А для подполковника он при мне приказал приготовить кол и заявил, что будет возить его всюду, и как только его люди изловят гере шотландца, он немедля прикажет его на этот кол и посадить, как труса, недостойного дворянского звания! – торжествующе завершил свой рассказ камердинер.
– Ладно, иди отдыхай. Можешь даже выпить моего ликёра – только не опустоши всю бутылку! – милостиво улыбнулся слуге Густав Горн. – А вы, Киннемонд, останьтесь. Оказывается, нам есть ещё о чём поговорить!
…Густав Горн не ошибся: Тараруй действительно засобирался домой. Разбив по дороге ещё пару случайно напоровшихся на него шведских отрядиков, он триумфально вступил в Псков, приказав пехоте выстроиться в шеренги по дороге к Крому в самом Кроме, а пушкарям на валах палить в честь его русских побед.
Царь же Алексей Михайлович, приказавший Ордин-Нащокину проверить странные донесения Тараруя, убедился, что шведов под Гдовом полегло около двух тысяч, что было тоже немало. И учитывая, что только благодаря победам войска князя Хованского все шведские успехи были перечёркнуты, а инициативу в этой затянувшейся войне удалось-таки вернуть, был весьма милостив к своему воеводе, решив про себя, что после следующей же победы Хованского пожалует его в бояре. Это было высшей наградой в русском государстве!
Московский вечер
Масленичный блинный пир у стольника Петра Ивановича Потёмкина подходил к концу. В горнице на втором этаже, за столом, укрытом скатертью с затейливым узором, гости – стольник Пётр Михайлович Пушкин да полковник Семён Данилович Змеёв, не утратив за много часов, за столом проведённых, аппетита и уничтожив щедро заготовленные Акимом блины и пирожки, воздавали должное тульским пряникам, усыпая крошками атлас дорогих кафтанов.
Свечи бросали яркие тени на и без того раскрасневшиеся лица, слуги только что принесли новые братины с вином, наполнили и кубки дворян.
– Таких бы нам на Ладогу, – весело подмигнул хозяину Пушкин. – Чай помнишь, как меня заместо пряников корюшкой потчевал?
– Нам бы полк его рейтар тады на Ладогу! – вздохнул Потёмкин.
Свечи колыхнулись от дыхания, дёрнулись в сторону Змеёва – и на стену упала смешная тень от усатого, но безбородого лица полковника.
– Шёл бы со мной в рейтары – можа, с полком бы под Орешком и очутилси, – подпёр кулаком гладко бритое лицо слегка захмелевший Змеёв.
– Жаль, Потёмкин, не взял я Корелу, а ты не укрепился на Неве! – поднял позолоченный кубок Пушкин.
– А будут Пушкины с Потёмкиным и в рейтарах, и на Неве! – встрепенулся стольник. – Пью за то! Чай на нас род не прерывается!
И как в воду глядел победитель шведов! Спустя шестьдесят лет его внук – Иван Степанович Потёмкин в основанном Петром Великим Санкт-Петербурге будет назначен царём Невским адмиралом, получит в заведывание весь невский флот и партикулярную верфь, приучит жителей города к плаванию по рекам. Спустя почти сто лет, в 1754 году, один из представителей рода Потёмкиных – Григорий Александрович – будет записан в рейтары лейб-гвардии конного полка. Этот дворянин станет знаменитым государственным деятелем, по его приказу в городе на Неве отстроят прекрасный Таврический дворец, а рядом расположенная улица получит имя Потёмкинской. Потомок Пушкина спустя полторы сотни лет уже начнёт писать стихи. Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин воспоёт город, отстроенный на отбитых у шведов невских берегах и островах. Но разве могли знать об этом пировавшие в Москве воеводы? Они просто предавались мечтам!
Слово за словом добрые приятели – в который раз – принялись обсуждать условия заключённого со шведами перемирия.
– Собрались в какой-то деревеньке[84] близ Нарвы в декабрьскую стужу как тати… – забурчал недовольно Потёмкин.
– Всё ж Ордин-Нащокин постарался! Как-никак не просто посол, а и Лифляндский воевода! – возразил Пушкин. – Обставил шведов по всем статьям: Юрьев[85] за нами, Мариенбург за нами, Царевич-Дмитриев за нами, – начал он загибать испачканные липкой пряничной начинкой пальцы. – Дале: Борисоглебов, Нейгаузен, Сыренск…
– Так те перстов не хватит! – хмыкнул рейтар. – Чай три десятка городов теперя наши!
– И впрямь! – весело согласился Пушкин. Торжествующе подпрыгнули жёлтые огоньки. Потянулись к потолку тени пирующих.
– Так ить Ниеншанца али Орешка не выговорил! – пристукнул кулаком по столу Потёмкин. – А тама – выход по Неве к морю! Как его наставлял всемилостивейший государь: хоть полоску земли заиметь надо!
– Ушло войско с Невы! Кто ж обратно пустит! Это из Юрьева да ливонских городов нас ещё выбить надо, – резонно заметил Змеёв.
Жёлтые язычки на свечах качнулись в сторону покорителя Ниеншанца – и тень его упала на стену, украсив её преогромной бородой, в несколько раз превосходящей реальную потёмкинскую.
– Какой-никакой, а прибыток есть, – согласился стольник. – Я ить всё ведаю, как торговался швед с Ордин-Нащокиным. И Горн там вороном вокруг кружил, каркал чё-то в ухо королевскому послу. Васку-то мово Афанасий Лаврентьич в Посольский приказ забрал да с собой на толковище со шведами возил. И как толмача, и как лишню пару вострых глаз да чутких ушей.
– Добрый отрок! – подтвердил Змеёв. – Был у меня недавно. Токмо потому и приказал провесть, кады на тя сослался. А то мои люди поначалу не разумели: назвался Прусовым, какого-то шведа в русском платье привёл.