{48}. Невозможно говорить о Рио-де-Жанейро XIX в., не упомянув эту смертоносную его спутницу. Характерная деталь: если до того массовые эпидемии истребляли коренное население, то на сей раз главными жертвами этого ставшего эндемичным заболевания оказываются пришельцы — белые. В 1780 г. в Портобельо болезнь поразила экипажи галионов, и этим большим кораблям пришлось отстоять дождливый сезон в гавани{49}. Следовательно, Новый Свет страдает от этих чудовищных поветрий. И мы увидим, как они возродятся, когда европеец обоснуется на островах Тихого океана, в еще одном биологически изолированном ранее мире. Например, малярия в Индонезии и Океании появляется поздно: в 1732 г. она обрушивается на Батавию, опустошив ее{50}.
Идеальное представление о Конкисте: в 1564 г. жители Флориды принимают французского исследователя Р. Де Лондоньера. Гравюра Теодора де Бри с картины Ж. Лемуан де Морга. (Фото Бюлло.)
Таким образом, расчеты А. Розенблата и историков из Беркли, осторожность первого и романтизм вторых можно примирить между собой. И те и другие цифры могут быть истинными или же правдоподобными в зависимости от того, говорим ли мы о времени до или после Конкисты. Так что оставим в стороне мнения Войтинских и Амбрэ. Последний утверждал, будто «ни в одну эпоху, предшествовавшую эпохе Колумба, на пространстве от Аляски до мыса Горн никогда не было более 10 млн. человеческих существ»{51}. Сегодня мы можем сомневаться в этом.
Пример Америки показывает, какими простыми (даже слишком простыми) методами можно, отправляясь от некоторых относительно надежных цифр, вычислить и «домыслить» другие. Эти ненадежные пути с полным основанием тревожат историка, привыкшего удовлетворяться только тем, что доказано неопровержимым документом. У статистика нет ни этого беспокойства, ни этих страхов. «Нас могут упрекнуть, — не без юмора пишет социолог-статистик П. А. Ладам, — в том, что мы не возимся с подробностями. Мы ответим, что детали не важны — интерес представляет лишь порядок величин»{52}. Порядок величин, вероятный потолок или базис, максимальный или минимальный уровень.
В этом споре, где все участники и правы и не правы, мы оставим в стороне расчеты. Их действие неизменно предполагает, что между численностью населения различных частей земного шара существуют если и не постоянные, то по меньшей мере очень медленно изменяющиеся соотношения. Таково было мнение М. Хальбвакса{53}. Иными словами, население всего мира должно было иметь свою структуру, зачастую мало изменяющуюся: количественные соотношения между разными группами человечества в общем и целом сохранялись бы. Берклийская школа выводит общеамериканские цифры из цифр частных, относящихся к Мексике. Таким же способом, более или менее зная население района Трира около 800 г., К. Лампрехт, а затем К. Ю. Белох вычислили величину, действительную для всей Германии{54}. Проблема всегда останется одной и той же: основываясь на вероятных соотношениях, исходить из известных цифр, дабы перейти к цифрам более высокого ранга, правдоподобным и фиксирующим порядок величин. Этот порядок не всегда бесполезен, при условии, если его принимать за то, что он есть. Реальные цифры были бы лучше. Но их у нас нет.
Вызывают сомнение относящиеся к Европе доводы, подсчеты и цифры великого предтечи исторической демографии К. Ю. Белоха (1854–1929 гг.), а также П. Момберта, Дж. К. Рассела и последнего издания книги М. Рейнара{55}. Эти цифры можно согласовать между собой: каждый старательно заимствовал их у соседа. Что касается меня, то я выбрал или же домыслил самый высокий уровень, чтобы всякий раз распространять Европу до Урала, включив в нее и «дикую Европу» на Востоке. Цифры, предлагавшиеся для Балканского полуострова, Польши, для Московского царства и Скандинавских стран, очень рискованны — едва ли они более правдоподобны, чем те, которые статистики предлагают для Океании или Африки. Такое расширение казалось мне необходимым: Европе, избранной в качестве единицы измерения, оно придает одни и те же пространственные размеры, какую бы эпоху мы ни рассматривали. Кроме того, это распространение до Урала лучше уравновесит чаши весов: расширенная Европа на одной стороне, Китай — на другой; это равенство подтверждается в XIX в., времени, начиная с которого мы располагаем если не достоверными, то по крайней мере приемлемыми цифрами.
В Китае цифры, основанные на официальных переписях, отнюдь не обретают от этого сразу же бесспорную ценность. Это — фискальные цифры, а говорящий о фиске говорит о мошенничестве или об иллюзии или о том и другом сразу. Э. П. Ашер справедливо полагает, что в целом это слишком заниженные цифры, и он их увеличил — со всею недостоверностью, какую заключает в себе любая операция такого рода{56}. То же проделал и последний из историков, пустившихся в далекие от совершенства подсчеты{57}. «Сырые» цифры, поставленные рядом, обнаруживают, кроме того, явно невозможное: падения и подъемы, анормальные по размаху даже для китайских масштабов. Несомненно, они часто суть мера «порядка и власти в империи в такой же степени, как и уровня населения». Так, в 1674 г. общая цифра снижается на 7 млн. против предыдущего года из-за обширного восстания вассалов — восстания У Саньгуя. Отсутствующие в переписи не умерли — они вышли из подчинения центральной власти. Как только они подчиняются снова, статистика делает скачок, необъяснимый естественным приростом населения, даже максимальным.
Добавим, что переписи не всегда покоятся на одной и той же основе. До 1735 г. подсчитывали йен-тинов, податное население — мужчин от 16 до 60 лет; следовательно, это число надобно соответственно увеличить, исходя из того расчета, что они составляли 28 % всего населения. Напротив, с 1741 г. перепись касается реального числа людей и численность населения устанавливается в 143 млн., тогда как расчет на основе числа йен-тинов давал для 1734 г. 97 млн. Свести концы с концами можно, при подсчетах возможно немало огрублений, но кого это может удовлетворить{58}? Однако в долгосрочном плане эти цифры сохраняют свою ценность — специалисты согласны в этом, — и самые старые из цифр, относящиеся к минскому Китаю (1368–1644 гг.), отнюдь не самые ненадежные, даже наоборот.
Короче говоря, вы видите, с каким материалом нам приходится работать. При нанесении этих цифр на график устанавливается лишь приблизительное равенство между Европой до Урала и Китаем, ограниченным территорией его коренных провинций. Впрочем, сегодня баланс все более и более изменяется в пользу Китая, принимая во внимание его превосходство в уровне рождаемости. Но это грубое равенство, приближенное или нет, остается при всех оговорках одним из самых ясных структурных элементов истории земного шара для последних пяти или шести столетий. И именно из него мы можем исходить при приближенном подсчете населения мира.
С момента, когда мы располагаем правдоподобными статистическими данными, т. e. с XIX в. (в 1801 г. — первая настоящая перепись по одной лишь Англии), Китай и Европа представляют каждый приблизительно четверть всего человечества. Очевидно, что законность такой пропорции, обращенной в прошлое, вовсе не гарантирована изначально. Вчера и сегодня Европа и Китай обладали наибольшим населением на земном шаре. Если оно росло быстрее, чем в остальных регионах, может быть, стоило бы для периода, предшествовавшего XVIII в., принять для каждого из этих массивов в сравнении с остальным человечеством пропорцию не 1:4, а 1:5. В конце концов эта предосторожность лишь указывает на нашу неуверенность в данных.
Итак, снабдим коэффициентом 4 или 5 две кривые — для Китая и для Европы, дабы получить четыре вероятные кривые движения населения мира, соответствующие, следовательно, 4 или 5 Европам, 4 или 5 Китаям. Предположим, что на сводном графике мы получаем сложную кривую, которая очерчивает между самыми низкими и самыми высокими цифрами пределы широкой зоны возможностей (и погрешностей). И между этими границами, по соседству с ними, вообразим себе линию, которая бы представляла население всего мира в его развитии с XIV по XVIII в.
Население мира (XIII–XX вв.)
В целом с 1300 по 1800 г. кривая роста этого населения при таком подсчете будет в долговременном плане идти вверх, понятно, не учитывая резких и краткосрочных падений, о которых мы уже говорили. Если для начальной точки отсчета, 1300–1350 гг., принять самую низкую оценку — 250 млн., а для конечной — самую высокую (1380 млн. — для 1780 г.), то рост составит больше 400 %. Никто не обязан в это верить. Установив максимум для начальной точки отсчета — 350 млн., и минимум для конечной — 836 млн. (самая низкая цифра, предложенная Уилкоксом{59}), мы все еще получим увеличение на 138 %. На протяжении полутысячелетия оно соответствовало бы среднему регулярному приросту порядка 1,73 % (регулярность эта, понятно, есть нечто воображаемое), и, значит, — движение, едва заметное в течение лет, если оно было постоянным. Но тем не менее за этот огромный промежуток времени население мира, без сомнения, удвоилось. С этим продвижением вперед не смогли справиться ни экономические неурядицы, ни катастрофы, ни массовая смертность. Нет никакого сомнения, что это существеннейший факт мировой истории с XV по XVIII в., и не только в смысле уровня жизни: все должно было приспосабливаться к такому всеохватывающему напору.