Но величины относительны. Речь идет об оживлении слабого денежного оборота, что бы ни воображали современники. Монета в особенности переходила из рук в руки, «лилась водопадом», как выразился в 1761 г. португальский экономист{1401}; количество денег увеличивалось за счет быстроты оборота, той самой быстроты обращения, о которой подозревал Даванцати (1529–1606 гг.) и которую выявили Уильям Петти и Кантийон (который и употребил впервые это выражение){1402}. При каждом обороте оплачивались новые счета, а деньги увенчивали все обмены, «как стержень, скрепляющий конструкцию», по выражению современного экономиста. И никогда не оплачивалась вся стоимость покупок или вся стоимость продаж, а только простая разница между ними.
В 1751 г. в Неаполе были в обращении 1,5 млн. дукатов в медной монете, 6 млн. — в серебряной и 10 млн. — в золотой монете (в том числе 3 млн — золотом в банках), т. е. почти 18 млн. дукатов. Годовая масса закупок и продаж может оцениваться около 288 млн. дукатов. Если принять во внимание собственное потребление, зарплату натурой, обменные торговые операции, если подумать, как объясняет Галиани, «что крестьяне, кои составляют три четверти нашего народа, и десятой доли своего потребления не оплачивают наличными деньгами», то цифру эту можно снизить на 50 %. Отсюда возникает следующая задача: как осуществить платежи на 144 млн., располагая 18 млн. денежной массы? Ответ: если каждая монета восемь раз сменит своего владельца{1403}. Скорость обращения есть, следовательно, частное от деления суммы платежей на денежную массу, циркулирующую в обращении. Следует ли думать, что деньги станут «сыпаться» быстрее, если возрастет объем платежей?
Ростовщик. При какой угодно денежной системе и во всех странах мира ростовщик был в центре повседневной жизни. «Часослов Рогана. Март» (Heures de Rohan, mois de mars). (Фото Национальной библиотеки.)
Поставить эту проблему помогает закон Ирвинга Фишера. Если массу обмениваемого продукта обозначить через Q, его среднюю цену — через P, денежную массу — через M, а скорость ее обращения-через V, то уравнение для начинающих экономистов, коротко говоря, примет следующий вид: MV = PQ. Если объем платежей возрастает, то, для того чтобы денежные запасы остались постоянными, требуется, чтобы возросла скорость их обращения, ежели в данной конкретной экономике все остается в равновесии, будь то экономика Неаполитанского королевства или какая-либо другая.
Таким образом, мне представляется, что во время экономического подъема, сопровождавшегося «революцией цен» в XVI в., скорость обращения возросла в таком же темпе, как и прочие элементы уравнения Фишера. Если в конечном счете производство, денежная масса и цены возросли впятеро, то, вне сомнения, и скорость обращения тоже увеличилась в пять раз. Вполне очевидно, что речь идет о средних цифрах, которые отбрасывают вариации кратковременной конъюнктуры (вроде тяжелого спада в делах в 1580–1584 гг.) или вариации локальные.
Наоборот, в определенных пунктах обращение могло достигать ненормальных, исключительных скоростей. Как говорил современник Галиани, в Париже экю могло за двадцать четыре часа полсотни раз перейти из рук в руки: «Во всей вселенной нет и половины тех денег, в которых выражается расход, каковой за год производит один только город Париж, ежели подсчитать все осуществленные затраты, оплачиваемые деньгами, с первого января по последний день декабря во всех сословиях государства, начиная с королевского дворца и кончая нищими, что потребляют на одно су хлеба в день»{1404}.
Такое обращение монеты беспокоило экономистов, они видели в нем источник, так сказать, «Протея»[42] всякого богатства, объяснение абсурдных парадоксов. Один из них пояснял: «Во время осады Турне в 1745 г. и за некоторое время до этого сообщения были прерваны, командование было в затруднении из-за отсутствия денег для выплаты жалованья гарнизону. Догадались взять взаймы из войсковых лавок 7 тыс. флоринов — это было все, что там имелось. К концу недели эти 7 тыс. флоринов вернулись в лавки, откуда они еще раз были позаимствованы. Затем это повторялось в течение семи недель до сдачи города, так что одни и те же 7 тыс. флоринов произвели эффект 49 тыс.»{1405}. Можно было бы привести множество иных примеров, скажем майнцские «осадные деньги» в мае-июле 1793 г.{1406}
Но возвратимся к Неаполитанскому королевству в 1751 г. Обращавшаяся денежная масса, по всей видимости, оплачивала половину сделок, но остальная часть была огромна. Без денег обходились крестьяне, без них выплачивали жалованья натурой (топленым салом, солью, солониной, вином, растительным маслом). Лишь мимоходом затрагивало денежное обращение заработную плату рабочих текстильных предприятий, мыловарен, винокурен в Неаполе и других местностях. Работники этих отраслей, правда, принимали участие в распределении денег, но последние немедленно расходовались, уходя тут же на покупку продовольствия, буквально «из рук в рот» (della mano alla bòca). Немецкий экономист фон Шрёттер еще в 1686 г. говорил, что одна из заслуг мануфактур — «заставлять переходить из рук в руки больше денег, ибо таким способом они дают пропитание большему числу людей»{1407}. Сколь бы дешево ни оплачивались перевозки, но за них платили наличной монетой. Все это не мешало ни в Неаполе, ни в иных местах существованию экономики натурального обмена и простого воспроизводства на равных правах с подвижной рыночной экономикой.
Ключевым выражением было зачастую baratto, или barattare, или dare a baratto. Baratto — это натуральный обмен, как правило широко использовавшийся в самом центре левантинской торговли: искусство заключалось здесь задолго до XV в. в том, чтобы обменивать на пряности, перец или чернильные орешки, ткани и стеклянные изделия Венеции, следовательно, не платить наличными. В XVIII в. в Неаполе обычен был обмен товаров на товары, причем каждый полагался на цены, которые позднее будут зафиксированы властями (так называемые цены «объявленные», alla voce). Тогда каждую партию товара стали оценивать в деньгах, а затем их обменивали в соответствии со стоимостью товаров. Какой это был кладезь задач для школяров, которые бледнели при виде вышедшей в Риме в 1714 г. «Практической арифметики» («Arithmetica Pratica») Алессандро делле Пурификационе! Barattare — это значит применить тройное правило (la regola di tre), но к одному из следующих случаев: простому натуральному обмену, например воска на перец; полунатуральному-полуденежному обмену; натуральному обмену на срок, «когда назначают дату для окончательного расчета»… То, что операция эта фигурировала в учебнике арифметики, показывает, что и купцы тоже занимались меновой торговлей, а последняя, как нам известно, позволяла (так же как и вексель) «замаскировать размер процента».
Все это — свидетельство недостатков денежной экономики даже в активном XVIII в., который мы, двигаясь от более ранних эпох, рассматривали чуть ли не как рай. Ведь денежные и рыночные узы не связывали там всю жизнь людей, бедняки оставались вне ячей их сети. К 1713 г. можно было сказать, что «колебания монеты почти не интересуют подавляющее большинство [бургундских] крестьян, кои не имеют наличных денег»{1408}. Такова была крестьянская действительность везде и почти всегда.
Напротив, другие секторы хозяйства, очень преуспевшие, уже боролись со сложностями кредита. Но то были очень узкие секторы.
Бумажные деньги и орудия кредита
Рядом с металлическими деньгами обращались деньги бумажные (банковские билеты) и деньги «бухгалтерские» (платежи через счетные книги, переводы с одного банковского счета на другой, то, что немец назовет удачным словом Buchgeld, «книжные деньги»; с точки зрения историков экономики, увеличение массы книжных денег наблюдалось с XVI в.).
Деньги во всех их формах и кредит, рассматриваемый во всей совокупности его орудий, разделяет четкая грань. Кредит — это обмен двух поставок, разделенных во времени: я тебе оказываю услугу, ты мне ее возместишь позднее. Сеньер, который авансирует крестьянина семенной пшеницей с условием выплаты долга из урожая, открывает кредит; и так же точно — кабатчик, который не требует сразу же со своего клиента платы за его заказы, а записывает ее на счет пьющего в виде меловой черты на стене (так называемые меловые деньги — Vargent à la craie), или булочник, который поставляет хлеб и записывает его стоимость насечками на двух кусочках дерева: один остается у дающего, другой — у берущего. Купцы, что скупают у крестьян пшеницу на корню или же у животноводов — шерсть до стрижки овец, скажем в Сеговии и иных местах, поступают таким же образом. И на этом же принципе основан вексель{1409}. Дающий его в каком-либо месте, например в XVI в. на ярмарке в Медина-дель-Кампо, сразу же получает деньги; а получатель векселя вернет свои деньги в другом месте через три месяца и в соответствии с обменным курсом на момент платежа. Он сам обеспечивает свою, прибыль и сам оценивает степень риска.
Если уж обычные деньги для большинства современников были «кабалистикой, доступной разумению немногих»{1410}