, то такие деньги и в то же время не-деньги и такой денежный механизм, смешанный с простым письмом и сливающийся с ним, представлялись им не просто сложными, но «дьявольскими», служа источником беспрестанного изумления. Итальянский купец, который около 1555 г. обосновывался в Лионе со столом и письменным прибором и создавал себе состояние, был совершенно скандальной фигурой даже в глазах тех, кто достаточно хорошо понимал, как оперируют деньгами и как функционирует механизм обменных операций. Еще в 1752 г. человек такого интеллектуального масштаба, как Дэвид Юм (1711–1776 гг.), философ, историк и сверх того экономист, был решительным противником «новоиспеченных бумаг», этих «акций, банковских билетов и бумаг казначейства», а также и противником государственного долга. Он предлагал не более и не менее как ликвидировать на 12 млн. бумажных денег, которые, как он считал, обращаются в Англии наряду с 18 млн. фунтов стерлингов в монете; по его словам, то было бы верное средство вызвать приток в королевство новых масс драгоценных металлов{1411}. Какое же несчастье для нашей любознательности (но, конечно, не для Англии), что такая система, противоположная системе Лоу, не была испытана экспериментально! Со своей стороны Себастьен Мерсье сожалел, что Париж не «последовал примеру Лондонского банка». Он описывал старомодное зрелище платежей наличными в Париже: «Десятого, двадцатого и тридцатого числа каждого месяца с десяти часов и до полудня встречаешь носильщиков с мешками, полными денег, сгибающихся под этой тяжестью. Они бегут так, словно на город только что напала неприятельская армия. И это доказывает, что у нас не создали удачного политического символа [читай: банковского билета], каковой бы заместил эти металлы, кои вместо того, чтобы путешествовать из кассы в кассу, должны были бы быть лишь недвижным символом. Беда тому, кто должен уплатить по векселю в такой вот день и у кого нет средств!» Зрелище это было тем более впечатляющим, что сосредоточивалось на одной-единственной улице Вивьенн, где, как заметил наш информатор, «имеется больше денег, нежели во всей остальной части города: это карман столицы»{1412}.
«Превышения» объема денежной массы над реальными деньгами в строгом смысле — явление древнее, даже очень древнее; это изобретение теряется в глубине веков. То была техника, которую в лучшем случае следовало открыть заново. Но в общем в силу самого факта ее древности она более «естественна», чем это кажется.
По правде говоря, со времени, когда люди научились писать и им пришлось оперировать звонкой монетой, они заменили ее письмами, записками, обязательствами, платежными ордерами. За двадцать веков до нашей эры в Вавилоне, среди городских купцов и банкиров использовались записки и чеки; но, восхищаясь их изобретательностью, нет необходимости преувеличивать их современность. Те же приемы существовали в Греции или в эллинистическом Египте, где Александрия сделалась «наиболее посещаемым центром международного транзита». Рим знал текущий счет, актив и пассив в книгах продавцов серебра (argentarii). И наконец, все орудия кредита — вексель, платежное распоряжение, заемное письмо, банковский билет, чек — были знакомы купцам мусульманских стран, мусульманам и немусульманам, какими их нам показывают начиная с X в. н. э. документы, так называемые генизы (geniza), обнаруженные главным образом в синагоге Старого Каира{1413}. А Китай использовал банковские билеты с IX в. н. э.
Это отдаленное прошлое должно избавить нас от несколько наивных восторгов. Скажем же, что, когда Запад вновь обрел эти старые орудия, речь не шла об открытии вроде открытия Америки. На самом деле всякая экономика, испытывавшая затруднения с обращением металлических денег, как бы в силу самой своей природы и своего развития почти неизбежно сама собой приходила довольно быстро к орудиям кредита: они вытекали из ее обязательств и в не меньшей степени — из ее несовершенства{1414}.
Следовательно, в XIII в. Запад заново открыл переводной вексель, средство для платежа на далеких расстояниях, которое с успехом крестовых походов распространилось вдоль всего Средиземного моря. Раньше, нежели это обычно принято думать, этот вексель будет переводным: получатель подписывает его и уступает [другому]. Вполне очевидно, что при первом известном переводе векселя в 1410 г. такой вид обращения не был [еще] тем, чем он станет впоследствии. Дальнейший прогресс: вексель более не будет ограничиваться простым переездом из одного места в другое, как то было при первоначальном его использовании. Деловые люди станут его пересылать с места на место, с ярмарки на ярмарку — это то, что во Франции именовалось «обменом и переобменом» («change et rechange»), а в Италии — подписанием нового векселя (ricorsa). Такие приемы, означавшие «продление» кредита, сделались всеобщими в период затруднений XVII в. Тогда при попустительстве деловых людей повсюду разъезжали многочисленные «авантюристы»; стало даже вполне обычным переводить векселя на себя, что широко распахивало ворота для множества злоупотреблений. По правде говоря, эти злоупотребления предшествовали XVII в.: нам известны с 1590 г. переводы векселей в пользу Фуггеров, а в 1592 г. — на лионские банки; более того, в Генуе, городе новшеств, они известны с XV в.
Банковский билет Лоу. Национальная библиотека. Париж. (Фото Жиродона.)
Не будем также говорить, будто банковский билет появился в 1661 г. в кассах Стокгольмского банка (там его употребление, впрочем, прекратилось быстро — в 1668 г.), или же, что более реально, в конторах Английского банка в 1694 г. Были билеты и билеты. Прежде всего с 1667 г. в Англии умножилось число платежных ордеров (orders), прототипа банковских билетов, а еще раньше, в середине века, обычным делом было использование goldsmiths' notes, позднее прозванных banker's notes: золотых дел мастера в Лондоне принимали на хранение деньги в обмен на векселя. В 1666 г. только у одного из таких золотых дел мастеров было в обращении 1200 тыс. фунтов стерлингов в векселях. К их кредиту прибегал и сам Кромвель. Банковский билет почти спонтанно родился из коммерческого обихода. То был вопрос жизни или смерти: в 1640 г. король Карл I захватил в Тауэре слитки ценных металлов, сданные на хранение купцами Сити, и купцы нашли для своих авуаров убежище у золотых дел мастеров (goldsmiths), создавая тем их состояния (вплоть до основания Английского банка).
Но Англия не обладала в этой области монополией на раннее развитие. «Каса ди Сан Джоржо» («Casa di San Giorgio») по меньшей мерее 1586 г. имела свои билеты (biglietti), которые начиная с 1606 г. будут оплачиваться золотой или серебряной монетой, в зависимости от того, какой вклад их гарантировал. В Венеции банки «di scritta» («письменные») с XV в. имели свои билеты, которые могли обмениваться и оплачиваться.
Но нововведением Английского банка было то, что к функциям банка — хранению средств и их переводу со счета на счет — он добавил роль настоящего, сознательно организованного эмиссионного банка, способного предложить обширный кредит в билетах, фактическая стоимость которых намного превосходила его реальные денежные запасы. Как говорил Лоу, проделав это, банк совершил величайшее благодеяние для торговли и для государства, ибо он «увеличил количество монеты»{1415}.
Что касается «письменных» денег, то мы к ним вернемся; они появляются вместе с самым началом ремесла банкира: по желанию клиента один счет компенсирует другой. Существовало даже то, что мы бы назвали счетами без обеспечения, благо банкир на это соглашался. И следовательно, такие деньги существовали в самом начале периода, который охватывает эта книга.
Конечно же, не всегда банковские билеты и бумажные деньги имели широкое хождение. Следует запомнить рассуждение Д. Юма. Во Франции даже после запоздалого основания Французского банка (1801 г.) эти билеты интересовали лишь нескольких парижских купцов и банкиров, но почти никого — в провинции: вне сомнения, по причине неизгладимых жгучих воспоминаний о банкротстве Лоу.
Однако бумажные деньги и кредит то в одной форме, то в другой не переставали участвовать в денежном обращении, смешиваться с его течением. Вексель переведенный (то есть уступленный своим владельцем посредством передаточной надписи за его подписью — не на обороте листа, на котором он выписан, а на его лицевой стороне, в противоположность тому, как мы делаем с нашими чеками) с этого момента вступал в обращение как настоящие деньги. Продавались даже облигации государственного займа, где бы мы их ни встретили — в Венеции, во Флоренции, в Генуе, в Неаполе, в Амстердаме, в Лондоне. И так же точно во Франции с ее учрежденными в 1522 г. рентами на парижскую Ратушу, рентами, испытавшими немало превратностей. Коннетабль де Монморанси 1 ноября 1555 г. купил землю (сеньерию Мариньи), оплатив ее рентами на Ратушу{1416}. Филипп II и его преемники в десяти случаях против одного будут расплачиваться с деловыми людьми en jurios — государственными рентами, пересчитанными по номиналу. Получая такого рода возмещение, деловые люди в свою очередь оплачивали той же «монетой» свои долги третьим лицам, перекладывая на ближнего риск и неприятности своего ремесла. Что до них, то дело заключалось в том, чтобы превратить краткосрочные долги (asientos, их займы королю) в консолидированную вечную или пожизненную ренту. Но и само участие в