вирус протекающего в данный момент гриппа и объединить в единой вакцине тех мутантов, у которых есть шансы соответствовать будущим формам гриппа! Гриппозный вирус, несомненно, особенно нестабилен, но разве нельзя себе представить, что некоторое число возбудителей заболеваний тоже со временем изменяется? Таким образом можно было бы, пожалуй, объяснить перевоплощения туберкулеза, то незаметного, то вирулентного. Или затихание бенгальской формы холеры, которую сегодня, по-видимому, вот-вот сменит холера, пришедшая с Сулавеси. Или появление новых и сравнительно недолговечных заболеваний вроде английской просяной лихорадки XVI в.
Итак, в жизни людей продолжается не имеющая конца борьба по меньшей мере на два фронта: против скудости и недостатка питания — это «макропаразитизм» человека — и против подстерегающей его коварной и многоликой болезни. И в обоих этих планах человек эпохи Старого порядка постоянно пребывает в неустойчивом положении. Где бы он ни жил, до XIX в. он может рассчитывать лишь на краткий срок жизни, плюс несколько лет дополнительно для богатых. Имея в виду Европу 1793 г., один английский путешественник писал: «Несмотря на болезни, которые вызывают у них слишком обильное питание, недостаток физической активности и порок, они живут на десять лет дольше, чем люди низшего класса, поскольку последних раньше срока изнуряют работа и усталость; а их бедность не дает им приобрести то, что необходимо для поддержания их существования»{235}.
Эта отдельная демография богатых, довольно жалкое достижение, растворяется на уровне средних показателей. В XVII в. в Бовези от 25 до 33 % новорожденных умирало в возрасте до одного года и лишь 50 % доживали до 20 лет{236}. Жизнь кратка и ненадежна — в далекие годы прошлого об этом говорят тысячи деталей. «Никто не удивится, видя, как в 1356 г. юный дофин Карл (будущий Карл V) управляет Францией в 17 лет и умирает в 1380 г. в возрасте 42 лет, имея репутацию мудрого старца»{237}. Коннетабль Анн де Монморанси, умерший на коне в битве при Сен-Дени в 1567 г. в возрасте 74 лет, представляет исключение. 55-летний Карл V, когда он отрекается от престола в Генте в 1555 г., — уже старик. Его сын Филипп II, умерший в 1598 г. в возрасте 71 года, на протяжении 20 лет при любой тревоге, вызываемой его шатким здоровьем, порождал у своих современников самые большие надежды и самые страшные опасения. Наконец, ни одна из королевских фамилий не осталась незатронутой ужасающей смертностью той эпохи. «Новое описание города Парижа» 1722 г. перечисляет имена принцев и принцесс, упокоившихся с 1662 г. в монастыре Валь-де-Грас, основанном Анной Австрийской; в большинстве своем это дети в возрасте нескольких дней, нескольких месяцев, нескольких лет{238}.
Можно себе вообразить, насколько более сурова была участь бедняков. В 1754 г. некий «английский» автор заметил: «Французские крестьяне не то что не зажиточны — они не располагают даже необходимым. Это тот род людей, который начинает чахнуть до сорокалетнего возраста из-за отсутствия возможности восстанавливать свои силы соответственно их затрате. Чувство человечности страдает при сравнении их с другими людьми, особенно же — с нашими английскими крестьянами. Один внешний вид французских земледельцев говорит об истощении»{239}.
А что сказать о европейцах, живущих за пределами своего континента, которым претит «подчиняться обычаям стран, в коих они — пришельцы, и которые упрямо придерживаются там своих фантазий и пристрастий… из чего проистекает, что зачастую они находят там свою могилу»{240}. Это рассуждение испанца Кореаля по поводу Портобельо повторяет мнения француза Шардена или немца Нибура. Последний, говоря о высокой смертности англичан в Индии, приписывает ее прежде всего их ошибкам, избыточному потреблению мяса и «крепких португальских вин», каковые те пьют в самые жаркие часы дня, их слишком облегающей одежде, изготовленной для Европы, — эту одежду он противопоставляет «широким и свободным» туземным одеяниям{241}. Но если Бомбей — «кладбище англичан», то в этом повинен в известной мере и климат города: он настолько убийствен, что пословица гласит: «Два муссона в Бомбее — вот и вся жизнь человека»{242}. В Гоа, городе удовольствий, где великолепно живут португальцы, в Батавии — другом городе наслаждений для европейца, ужасающая смертность оказывается оборотной стороной этого галантного и расточительного существования{243}. Суровые условия колониальной Америки были ничуть не лучше. По поводу отца Джорджа Вашингтона, Огастина, умершего в 49 лет, историк замечает: «Но умер он слишком рано. Чтобы преуспеть в Виргинии, нужно было пережить своих соперников, своих соседей и своих жен»{244}.
То же правило действовало и для неевропейцев. В конце XVIII в. один путешественник заметил относительно сиамцев: «Невзирая на царящую среди сиамцев умеренность… не видно, чтобы они жили дольше», чем живут в Европе{245}. О турках некий француз пишет в 1766 г.: «Хотя врачи и хирурги у турок и не обладали теми знаниями, какими обогатились за столетие [наши] медицинские и хирургические факультеты, по их собственным утверждениям, турки старятся, как и мы, когда им удается избегнуть ужасного бича чумы, которая ежегодно опустошает эту империю»{246}. Осман-ага, турецкий толмач, живо, а порой и в стиле плутовского романа рассказавший нам о своей жизни в христианском мире (он выучил немецкий язык за время долгого пребывания в плену — в 1688–1699 гг.), был женат дважды. От первого его брака родились три дочери и пять сыновей, выжили только двое; от второго брака — трое детей, выжили двое{247}.
Такова совокупность фактов, образующая тот биологический Старый порядок, о котором мы говорили: в целом это равные права жизни и смерти, очень высокая детская смертность, голодовки, хроническое недоедание, мощные эпидемии. Давление этого порядка едва смягчается во времена подъема в XVIII в., разумеется, по-разному, в зависимости от места. Лишь определенная часть Европы, даже не вся Западная Европа, начинает от него освобождаться.
Весь этот прогресс протекает медленно. Мы, историки, рискуем, говоря о нем, представлять его сверх меры ускоренным. Весь XVIII в. еще отмечен резкими подъемами смертности. Так было в той же самой Франции, о чем мы уже говорили; такие подъемы видны и по средним за десятилетия цифрам для Бремена — с 1709 по 1759 г. смертность постоянно была выше рождаемости. В Кёнигсберге, в Пруссии, число смертей с 1782 по 1802 г. составляло в среднем 32,8 %, но достигало 46,5 в 1772 г., 45 — в 1775 г. и 46 % в 1776 г.{248} Вспомните о все повторяющемся трауре в семье Иоганна Себастьяна Баха… И. П. Зюсмильх, создатель социальной статистики, вновь пишет об этом в 1765 г.: «В Германии… крестьянин и бедняк умирают, ни разу не воспользовавшись каким бы то ни было лекарством. Никто и не помышляет о враче — отчасти потому, что он слишком далеко, отчасти же… потому, что он слишком дорог…»{249} Такая же картина и в это же время в Бургундии: «Хирурги живут в городе и не выезжают оттуда даром». В Кассэ-ле-Витто посещение врача и лекарства стоят около 40 ливров, и «несчастные жители предпочитают ныне скорее погибнуть, чем приглашать на помощь хирургов»{250}.
Уличные сцены в Гоа конца XVI в. Национальная библиотека. Кабинет эстампов. (Фото Жиродона.)
Вдобавок к этому женщины страшно подвержены смертности из-за частых родов. И тем не менее, хотя мальчики рождаются в большем числе, нежели девочки (еще сегодня соотношение равно 102 к 100), из всех цифр, какими мы располагаем начиная с XVI в., явствует, что женщин больше, чем мужчин, в городах и даже в деревне (с несколькими исключениями, к числу которых относились одно время Венеция, а позднее — Санкт-Петербург). Деревни Кастилии, в которых в 1575 и 1576 гг. проводились обследования, все насчитывали повышенный процент вдов{251}.
Если бы потребовалось обобщить главнейшие черты этого Старого порядка, то важно было бы, без сомнения, подчеркнуть его способность к компенсации в течение кратковременных циклов, столь же мощных, если и не столь же быстрых, как те неожиданные удары, какие обрушиваются на живущих. В долгосрочном плане компенсация происходит незаметно, но в конечном счете ей принадлежит последнее слово. Отлив никогда не уносит полностью то, что принес предшествовавший прилив. Этот долгосрочный подъем, трудный и удивительный, представляет триумф количества, от которого столько зависело.
Многочисленные против слабых числом
Количество разделяет мир, организует его, оно придает каждому массиву живущих на земле его удельный вес, с самого начала, или почти с самого начала, определяет его уровень культуры и его действенность, ритм его биологического (и даже экономи