«Женщины Индостана» в часы трапезы — миниатюра-иллюстрация к «Истории Индии» Мануччи. Национальная библиотека, Кабинет эстампов.
Только китайцы были привычны к двум положениям без различия (хотя китайцы татарского происхождения, в сущности, мало восприняли стул и стол; с этой точки зрения в Пекине существовала даже разница в стиле жизни между татарским и китайским городом). Один француз, в 1795 г. принятый в Пекине в качестве члена голландского посольства, рассказывал: «Мандарины вздумали заставить нас усесться со скрещенными ногами. Но, видя, что такое положение причиняет нам большое неудобство, отвели нас в большой павильон, снабженный столами и стульями», обставленный с большей роскошью; «на возвышении был большой ковер, а внизу разожгли огонь»{916}. На Западе аналогичную ситуацию в какой-то момент создало в Испании взаимное «наложение» иберийской и мусульманской культур. Приводившееся нами рассуждение Переса де Чинчона по поводу мусульман, которые «усаживаются на земле, как животные», повторено им в другой, на первый взгляд непонятной форме: «На земле, как женщины». И действительно, именно испанские женщины долгое время, до самого XVII в., продолжали сидеть по-арабски, на подушках. Отсюда и выражение «tornar la almohadilla» (буквально: взять подушку) для обозначения того, что какая-нибудь придворная дама получила право сидеть в присутствии королевы. Во времена Карла V в приемных залах для женщин предназначалось возвышение с подушками и низкой мебелью{917}. Можно было подумать, что ты в Китае.
Бедность людей или бедность цивилизаций — результат один. А для «культур»{918} они кумулируются; в итоге возникает двойная бедность, и нужда сохраняется на протяжении веков. Как раз такое зрелище представляет Черная Африка, на которой хотелось бы ненадолго задержаться, дабы получить быстрое и наглядное подтверждение.
Охота на лань в Аранхуэсе в 1665 г.: на ней присутствуют придворные дамы, сидящие на мусульманский манер на подушках. Как раз под трибуной, на которой они расположились, будут забиты загнанные охотниками животные. Фрагмент картины Мартинеса дель Масо. Музей Прадо. (Фото Мас.)
На берегах Гвинейского залива, где обосновалась и внедрялась европейская работорговля, не было плотно заселенных городов по западному или по китайскому образцу. С первых же деревушек, ставших доступными нашей любознательности благодаря рассказам путешественников, мы видим крестьянские общества, не скажу «горемычные» (само по себе слово это почти бессмысленно), но, во всяком случае, наверняка испытывавшие лишения.
Действительно, здесь не было настоящих жилищ: глиняные хижины, сделанные из жердей, из тростника, «круглые, как голубятни», изредка обмазанные известью, без мебели (не считая глиняных горшков и корзин), без окон, каждый вечер тщательно окуриваемые дымом, чтобы выгнать болезненно жалящих москитов (maringouins). В 1728 г. отец Лаба писал: «Не все привыкли, как они [негры], коптиться наподобие окорока и пропитываться запахом дыма, от которого воротит тех, кто начинает посещать негров»{919}. Оставим в стороне это «отвращение» и не будем придавать ему слишком уж большого значения. Бразильские историки и социологи определенно говорят нам (но в конце концов никто не обязан в это верить), что беглые негры, обосновывавшиеся в сертане (sertao), образуя независимые республики, и даже негры в своих городских трущобах (mucambos) в XIX в. вели более здоровый образ жизни, чем их господа на плантациях или в городах{920}.
Немного больше внимания — и мы увидим в Африке рядом с обычными хижинами кое-какие белые постройки, обмазанные известью; и это уже было роскошью по сравнению с судьбой большинства, сколь бы незначительным ни было такое отличие. Еще больше выделяются дома «на португальский лад» (правда, очень немногочисленные), ибо образец пришел от прежних покорителей, на языке которых все еще изъяснялись «государи». Это дома с «открытыми вестибюлями», даже с «небольшими, очень чистыми деревянными сиденьями» (чтобы могли усесться посетители) и даже со столами, и наверняка пальмовое вино для избранных сотрапезников. Как раз в подобных домах жили прекрасные мулатки, владевшие сердцами местных королей или (что по сути то же самое) какого-нибудь богатого английского купца. Вроде той куртизанки, которая управляла «королем» Барре; она была одета «в небольшой сатиновый корсет на португальский манер» и носила «в виде юбки одну (sic!) из тех прекрасных набедренных повязок, что поступают с острова Сант-Яго или с Зеленого Мыса… повязку со значением, ибо пользуются ими лишь видные особы; повязки сии и в самом деле весьма красивы и тонки»{921}. Эта любопытная беглая картинка доказывает, что даже на обширном массиве африканских земель друг другу противостояли два привычных «берега»: хорошая и дурная стороны жизни, нужда и роскошь.
Оригинальность Запада в сфере меблировки и внутреннего убранства помещений в сравнении с самим Китаем и с остальным миром заключалась, несомненно, в его вкусе к переменам, в сравнительно быстрой эволюции, какой никогда не знал Китай. Здесь все менялось. Конечно, не ото дня ко дню. Но ничто не избежало многообразной эволюции. Еще один шаг в любом музее, новый зал — и вся картина переменилась. Это происходило бы совсем по-иному, если бы мы оказались в другом районе Европы. Общими были только крупные трансформации, перекрывавшие значительные сдвиги, подражания, более или менее сознательные заимствования.
Общая жизнь Европы смешивала, таким образом, упорно сохранявшиеся разные цвета: Север — это не Юг, европейский Запад — не Новый Свет, а старая Европа — не та новая Европа, которая распространяется на восток вплоть до дикой Сибири. Мебель же — свидетельница такого противостояния, такого самоутверждения крохотных «отечеств», на какие подразделялся западный мир. Нужно ли еще повторять, что характеру общества, непрерывно в этом процессе участвовавшего, принадлежало в нем свое слово. И наконец, меблировка, вернее, все в целом убранство дома свидетельствует о широком экономическом и культурном движении, которое подталкивало Европу к тому, что сама она окрестила Просвещением, — к прогрессу.
Если исходить из привычной обстановки наших нынешних жилищ, то по зрелом размышлении все здесь оказывается старым наследием, давними завоеваниями: письменный стол, на котором я пишу, шкаф, где уложено белье, обои, наклеенные на стены, сиденья, деревянный паркет, оштукатуренный потолок, размещение комнат, камин, лестница, присутствие безделушек, гравюр, даже картин. Отталкиваясь от простого сегодняшнего интерьера, я могу восстановить в воображении древнюю эволюцию, «прокрутить» в обратную сторону фильм, который приведет читателя к старинной роскоши — старинной, однако зарождавшейся с опозданием. Это означает наметить опорные точки, описать «а», «Ь» и «с» истории меблировки, и ничего более. Но начинать следует с начала.
Жилая комната всегда имела свои четыре стены, свой пол, потолок, одно или несколько окон, одну или несколько дверей.
Пол на первом этаже долго будет сделан из утрамбованной земли, затем его будут покрывать каменными плитами или [керамической] плиткой. И на старинных миниатюрах плиточный пол зачастую будет выглядеть роскошно: это была роскошь, нарисовать которую почти ничего не стоило. Впрочем, узорчатые плиты были в употреблении с XIV в., так называемые «свинцовые» плиты (покрытые эмалью свинцового цвета, на графитовой основе) появились в XVI в., а в XVII в. повсюду, даже в скромных жилищах, полы покрывали керамической плиткой. Однако мозаичных полов не было до конца XVII в., во всяком случае во Франции. Что же касается паркета в современном значении, так называемого «наборного», то появился он в XIV в., но только в XVIII в. наступила огромная мода на него, с многочисленными вариантами: «мозаичный», углом…{922} Потребность в дереве возрастала. Вольтер мог написать: «Прежде дубы сгнивали в лесу, ныне же их разделывают на паркетные полы».
Потолок долгое время именовали «полом»: он и в самом деле был всего лишь полом чердака или вышележащего этажа; его поддерживали выступавшие наружу балки и лежни — необработанные в рядовых домах, отесанные, декорированные или обитые тканью — в богатых жилищах. В начале XVII в. пришедшая из Италии мода закрыла балки и лежни деревянными кессонами, резными, позолоченными или украшенными мифологическими сюжетами. Лишь в XVIII в. вошли в моду гладкие потолки. Штукатурка и искусственный мрамор «затопили» деревянную конструкцию, и случается, что сегодня под их слоем в некоторых старинных домах обнаруживают балки и лежни, три столетия назад расписанные орнаментом и гербами{923}.
Самый любопытный обычай старины вплоть до XVI в. и даже позже заключался в том, чтобы покрывать полы первого этажа и жилых комнат соломой зимой и зелеными листьями и цветами — летом: «Улица Фуарр, колыбель наших факультетов словесности и естественных наук, обязана своим названием соломе, которой покрывали полы аудиторий»{924}. Это же обыкновение имело место и в королевских покоях. Во время банкета, который город Париж в июне 1549 г. давал Екатерине Медичи, устроители озаботились тем, чтобы «рассеять по залу нежные благоуханные травы»