{991}. В своем «Путешествии в Египет» (1783 г.) Вольней удивлялся костюму египтян — «этой сложенной в несколько раз ткани, закрученной на бритой голове; этому длинному одеянию, ниспадающему от шеи до пят, [которое] скорее маскирует тело, нежели его облекает»{992}. Это была очень древняя одежда, еще более древняя, чем костюм богатых мамлюков, который в свою очередь был и в XII в. таким же. А что касается бедняков мусульман, описываемых в Черной Африке отцом Лаба, то как он оценивает их одеяние, когда оно почти полностью отсутствовало? «У них нет рубах, выше штанов они обертывают тело куском ткани, каковой подвязывают поясом; большинство ходит с непокрытой головой и босиком»{993}.
Беседующие крестьяне, Фландрия, XVI в. (приписывается Брейгелю Старшему). Безансонский музей. (Фото Жиродона.)
Европейские бедняки были несколько более прикрыты, но и они не слишком тешили свою фантазию. В 1828 г. Жан-Батист Сэ писал: «Признаюсь вам, что мне несимпатична застывшая мода турок и прочих народов Востока. Она как будто увековечивает их тупой деспотизм… Наши деревенские жители до известной степени турки в том, что касается моды: они рабы косности, и на старых картинах, изображающих войны Людовика XIV, вы видите крестьян и крестьянок изображенными в одежде, которая мало отличается от той, что мы на них видим ныне»{994}. Такое же соображение можно высказать и о более раннем периоде. Если, например, сравнить картину Питера Артсена (1508–1575 гг.) и два полотна Яна Брейгеля (1568–1625 гг.) из Мюнхенской пинакотеки, которые все изображают толпу на рынке, то довольно забавно констатировать прежде всего, что во всех трех случаях с первого взгляда отличишь скромных продавцов или рыбаков от группы горожан, покупателей или праздношатающихся: они сразу же различаются по костюму. Но второй вывод, еще более любопытный, заключается в том, что на протяжении примерно полувека, разделявшего двух художников, одежда буржуа сильно изменилась: высокие испанские воротники, окаймленные у Артсена простым жабо, сменились у Брейгеля настоящими брыжами, которые носят и женщины и мужчины. Однако народный женский костюм (с открытым отложным воротником, небольшим корсажем, передником на юбке в сборку) остался почти в точности таким же, исключая единственное различие в чепце, несомненно оригинальное. В 1631 г. в деревне Верхней Юры вдова будет получать по завещанию мужа «пару башмаков и рубашку, и сие каждые два года, и платье из грубой шерсти — каждые три года»{995}.
Верно, однако, что, внешне оставаясь почти таким же, крестьянский костюм все же изменится в некоторых важных деталях. Так, около XIII в. во Франции и за ее пределами начали носить нательное белье. В XVIII в. в Сардинии было правилом в знак траура носить, не сменяя, одну и ту же рубашку на протяжении года, что по меньшей мере означает, что крестьянину рубашка была известна и что отказ от ее смены был определенной жертвой. А ведь нам известно, что некогда, и еще в XIV в., богатые и бедные, если судить по множеству известных картин, спали ночью нагишом.
Впрочем, один демограф XVIII в. заметил, что «чесотка, лишаи и все кожные и иные заболевания, возникающие от недостаточной чистоплотности, в прошлые времена были столь распространены только из-за отсутствия белья»{996}. В самом деле, как доказывают книги по медицине и хирургии, в XVIII в. эти болезни не исчезли полностью, но отступили. Тот же наблюдатель XVIII в. отмечал также всеобщее распространение в его время грубой шерстяной одежды среди крестьян. «Французский крестьянин, — пишет он, — плохо одет, и лохмотья, кои прикрывают его наготу, слабо защищают его от невзгод непогоды. Представляется, однако, ежели говорить об одежде, что положение крестьянина менее плачевно, нежели оно было раньше. Для бедняка платье не предмет роскоши, но необходимая защита от холода: холст, одежда многих крестьян, защищает их недостаточно… но вот уже несколько лет… как гораздо более стало крестьян, кои носят шерстяную одежду. Доказать это легко, ибо определенно известно, что с некоторых пор в королевстве изготовляется большее количество грубых шерстяных тканей; и коль скоро их вовсе не вывозят, то их неизбежно используют, чтобы одевать большее число французов»{997}.
Это были поздние и ограниченные улучшения. Трансформация одежды французских крестьян явно отставала от такой же трансформации у крестьян английских. Не будем также поспешно заключать, будто она была всеобщей. Еще накануне Революции крестьяне в Шалоннэ и Бресе были одеты «только в выкрашенный в черный цвет холст», выкрашенный посредством дубовой коры. И «обычай сей столь распространен, что леса от него пришли в упадок». Да и «в Бургундии одежда [в ту пору] не составляет важной статьи [крестьянского] бюджета»{998}. Так же точно и в Германии еще в начале XIX в. крестьянин оставался одет в холстину. В 1750 г. в Тироле те пастухи, что изображены в качестве персонажей поклонения пастухов, одеты в холщовую рубаху до колен, а голени и ступни оставались голыми или же на ногах были просто подметки, прикрепленные кожаным ремнем, завязанным вокруг икр. В Тоскане, области, которая считалась богатой, деревенский житель еще в XVIII в. одевался исключительно в домотканую материю, т. е. в холст из конопли или в холст из конопли и шерсти пополам (mezzelane){999}.
Мы можем теперь подойти к Европе богачей, Европе меняющихся мод, не рискуя затеряться среди такого множества капризов. Прежде всего, мы знаем, что подобные капризы затрагивали лишь весьма небольшое число людей, производивших большой шум и пускавших пыль в глаза, потому, быть может, что остальные, и даже самые нищие, ими любовались и их поощряли в самом их сумасбродстве.
Мы знаем также, что такое безумное увлечение переменами от года к году утвердится по-настоящему поздно. Правда, уже венецианский посол при дворе Генриха IV сообщал нам: «Человека… не считают богатым, ежели у него нет 25–30 туалетов разного фасона; и он их должен менять ежедневно»{1000}. Но мода означала не только обилие, количество, чрезмерность. Она заключалась и в том, чтобы все изменить на совершенно иное в желаемый момент: это было вопросом сезона, дня, часа. А такое царство моды едва ли утвердилось во всей своей неукоснительности раньше 1700 г., того момента, кстати, когда слово это, обретя вторую молодость, распространилось по всему миру в своем новом значении: не отставать от современности. Тогда-то все и приняло облик моды в сегодняшнем смысле. А до этого дело все-таки развивалось не так уж быстро.
В самом деле, если основательно возвратиться в прошлое, то обнаруживаешь в конечном счете как бы стоячую воду — древнюю ситуацию, аналогичную положению в Индии, Китае или странах ислама, каким мы его описали. Правило покоя целиком сохраняло действенность, ибо вплоть до начала XII в. костюм преспокойно оставался в Европе таким же, каким он был во времена галло-римские: длинные хитоны до пят у женщин, до колен — у мужчин. А в целом — столетия и столетия неподвижности. Когда происходило какое-нибудь изменение, вроде удлинения мужской одежды в XII в., оно подвергалось сильной критике. Ордерик Виталий[35] (1075–1142 гг.) скорбел о безумствах моды в туалете его времени, совершенно, по его мнению, излишних. «Старый обычай почти полностью потрясен новыми выдумками», — заявляет он{1001}. Утверждение сильно преувеличенное. Даже влияние крестовых походов было меньшим, чем это полагали: оно ввело в обиход шелка, роскошь мехов, но не изменило существенно формы костюма в XII–XIII вв.
Великой переменой стало быстрое укорочение около 1350 г. мужского одеяния — укорочение постыдное на взгляд лиц благонравных и почтенного возраста, защитников традиций. Продолжатель Гильома из Нанжи[36] писал: «Примерно в этом году мужчины, в особенности дворяне, оруженосцы и их свита, некоторые горожане и их слуги, завели столь короткое и столь узкое платье, что оно позволяло видеть то, что стыдливость повелевает скрывать. Для народа сие было весьма удивительно»{1002}. Этот костюм, облегающий тело, окажется долговечным, и мужчины никогда более не вернутся к длинному платью. Что же касается женщин, то и их корсажи стали облегающими, обрисовывающими формы, а обширные декольте нарушили глухую поверхность платья — все это также вызывало осуждение.
В определенном смысле этими годами можно датировать первое проявление моды. Ибо впредь в Европе станет действовать правило перемен в одежде. А с другой стороны, если традиционный костюм был примерно одинаков по всему континенту, то распространение короткого костюма будет происходить неравномерно, не без сопротивления и его приспосабливания. И в конечном счете мы увидим, как формируются национальные моды, более или менее влияющие друг на друга: костюм французский, бургундский, итальянский, английский и т. д. Восточная Европа станет испытывать после распада Византии все возрастающее влияние турецкой моды{1003}. Европа в дальнейшем останется многоликой по меньшей мере до XIX в., хотя и готовой довольно часто признавать