Лошадь — старинный исторический персонаж. Во Франции она присутствует с неолита, как о том свидетельствует обширное, простирающееся более чем на гектар скопление лошадиных костей в Солютре, возле Макона. В Египте она присутствовала с XVIII в. до н. э., а в римскую эпоху пересекла Сахару. Может быть, она происходит из областей, окружающих Джунгарские ворота, в самом сердце Азии? Во всяком случае, она настолько успешно распространилась по всему пространству Европы, что в XVI и XVII вв. дикие, вернее, одичавшие лошади обитали в лесах и кустарниковых зарослях Северо-Западной Германии, в швейцарских горах, в Эльзасе и Вогезах. Картограф Даниэль Шпекле писал в 1576 г. об этих диких лошадях «в вогезских лесах; они плодятся и кормятся сами по себе круглый год. Зимой они находят убежище под утесами… Они крайне свирепы, а по узким и скользким скалам ступают весьма твердо»{1078}.
Так что лошадь — древний житель Европы. Такое многовековое знакомство с нею позволило постепенно создать для нее сбрую (хомут с IX в. на Западе и, раньше или позже, седло, стремена, мундштук, поводья, упряжь, запряжка цугом, ковка). Во времена Рима плохо запряженная лошадь (нагрудные постромки мешали животному дышать) могла тянуть за собой лишь сравнительно небольшой груз и выполняла не большую работу, чем четверо рабов. И вот в XII в. она вдруг стала работать эффективнее — как двигатель при повышении его мощности в 4–5 раз — благодаря применению хомута. До того бывшая боевым конем, лошадь станет впредь играть очень большую роль в бороновании, в пахоте, в перевозках. Это важное изменение было составной частью в ряду других перемен: демографического подъема, применения тяжелого плуга, распространения трехполья в северных районах континента, роста урожайности и очевидного рывка вперед Северной Европы.
Однако распространение лошадей оставалось очень неравномерным. В Китае лошадей было сравнительно мало. В 1626 г. отец де Лас Кортес писал: «Мы видели их только в королевстве Чжанцзинфу, и это мелкие животные с коротким шагом. Китайцы их не подковывают и не пользуются шпорами. Их седла и их удила совсем не такие, как наши [еще в XVIII в. использовались деревянные седла и простые веревки вместо поводьев]. Немного более лошадей видели мы в «королевствах» Фуцзинсу и Кантон, но никогда не встречали их в большом числе. Мне сказали, что в горах есть много одичавших лошадей и что люди имеют обыкновение их ловить и укрощать»{1079}. А что касается мулов, сообщал еще один путешественник, то их там было мало и они были весьма мелки; хотя продавались мулы дороже лошадей, ибо их легче кормить и они лучше переносят усталость{1080}. Ежели путник желает в Китае ехать на лошади, то пусть выберет доброе животное: поменять его он не сможет, коль скоро почтовые подставы предназначаются исключительно для императорской службы. Более благоразумно было по-прежнему использовать паланкин с носильщиками — легкий, быстрый, удобный, который несли, периодически сменяясь, 8 человек. К тому же транспортировка багажа и товаров, великолепно организованная через конторы, куда достаточно было их доставить (с тем чтобы по прибытии найти в другой соответствующей конторе), часто осуществлялась носильщиками или же на ручных одноколесных тележках, которые толкали один-два человека или же, реже, на вьючных мулах или ослах{1081}. Несомненно, можно было утверждать, что «император Китая самый могущественный государь мира своей конницей», и в 1668 г. Магальянш называл, по всей видимости, точные цифры: 389 тыс. лошадей для войска, 175 тыс. — для почтовых станций, предназначавшихся по всей империи для государевой службы{1082}. Это, правда, не помешало реквизировать во время похода на элетского хана в 1690 г. всех лошадей частных владельцев в Пекине, будь те даже мандаринами{1083}. Можно, однако, задаться вопросом, располагали ли все подданные императора, вместе взятые, намного большим числом лошадей, чем их государь. В самом деле, за несколькими исключениями (вроде мелких сычуаньских лошадей), снабжение Китая лошадьми осуществлялось извне, благодаря специальным ярмаркам, организовывавшимся на границах с Монголией и Маньчжурией: ярмаркам в Кайюане или Гуанмине или же, с 1467 г., в окрестностях Фушуня{1084}. Итак, по сообщению, относящемуся к началу XVIII в., императорские закупки на таких ярмарках составляли будто бы 7 тыс. голов в год, а закупки «важных господ, гражданских и военных мандаринов» и всего остального населения лишь «вдвое или втрое превышали сие число». То есть на севере закупалось ежегодно самое большее 28 тыс. лошадей. Это немного.
Еще более редки были лошади в Индии или в Тропической Африке. Марокканские лошади, как истинный предмет величайшей роскоши, выменивались в Судане на золотой песок, слоновую кость, рабов; в начале XVI в — 12 невольников за лошадь, а позднее — на пять рабов больше{1085}. Из Ормуза в Индию снаряжали целые флотилии с грузом лошадей, закупленных в Персии. В Гоа цена лошади доходила до 500 пардойш (pardoes), т. е. до 1000 могольских рупий, притом что в это же самое время молодой невольник стоил от 20 до 30 пардойш{1086}.
Как же сможет жить без ячменя и овса эта по такой дорогой цене купленная лошадь? В 1664 г. Тавернье писал: «В виде корма лошадям задают своего рода грубый рогатый горох, который размалывают меж двух небольших жерновов и который затем замачивают, ибо его твердость делает очень долгим переваривание. Этот горох дают лошадям вечером и утром; их заставляют съедать два фунта неочищенного черного сахара, смешанных с таким же количеством муки, и фунт сливочного масла, каковое им проталкивают кусками в глотку. После чего им тщательно моют рот, ибо лошади испытывают отвращение к такому корму. Днем им дают лишь некоторые разновидности полевых трав, кои вырывают с корнем и тщательно обмывают, дабы на них не осталось земли или песка»{1087}. В Японии, где в повозки запрягали, как правило, быков (привозимых из Кореи), лошадь была преимущественно верховым животным для знатных.
В мусульманских странах лошадь была среди домашних животных аристократом. Она служила ударной силой ислама почти с самого его возникновения и в еще большей мере — после его первых крупных успехов. Джованни Ботеро около 1590 г. признавал превосходство валашской, венгерской, польской, турецкой конницы. «Ежели они тебя опрокинули, от них не спасешься бегством, а ежели под твоим ударом они рассеялись, их не догонишь, ибо, будучи подобны соколам, они либо на тебя набрасываются, либо ускользают в мгновение ока»{1088}. Кроме того, лошади в странах ислама были в изобилии: некий путешественник в 1694 г. видывал в Персии караваны в 1000 лошадей{1089}. Османская империя в 1585 г. с военной точки зрения — это 40 тыс. коней в Азии и 100 тыс. в Европе; а враждебная ей Персия будто бы обладала, по словам посла, 80 тыс. коней{1090}. Следовательно, внушительным «депо». В действительности Азия обладала превосходством в этом воспроизводстве боевых коней: это доказывает уже один вид Скутари в Азии, куда сгоняли огромные табуны лошадей; специальные суда с открывающимся бортом для перевозки лошадей (naves huissières) везли их затем в Стамбул{1091}.
Маньчжурия, XVIII в.: диких лошадей ловят арканом, как в аргентинской пампе. Именно так производился ремонт императорской конницы. В Китае практически совсем не разводили лошадей. Музей Гиме.
Еще в XIX в. Теофиль Готье, находясь в Стамбуле, восторгался при виде стольких чистокровных коней из Неджда, Хиджаза и Курдистана. Но перед пристанью напротив Скутари была стоянка «турецкой разновидности фиакра» — ароб, — «вызолоченных и раскрашенных повозок», покрытых «натянутой на обручи тканью», но запряженных «черными буйволами или же серебристо-серыми быками»{1092}. По правде говоря, в XIX в. лошадь оставалась еще предназначенной для солдата, для богача, для «благородных» нужд. Конечно же, лошади могли в Стамбуле приводить в движение мельницы, а на Западных Балканах мелкие лошади, подкованные на все копыто, обеспечивали перевозки. Но это была, так сказать, прислуга. И не о таких лошадях еще недавно, в 1881 г., рассказывал один путешественник: в Мазагане, в Марокко, они стоили 40–50 дукатов, тогда как 18-летний черный невольник — 16, а невольник-ребенок — 7 дукатов{1093}. И только после первой мировой войны, около 1920 г., в Малой Азии лошадь наконец сменила на пахоте быка и верблюда.
Перед лицом этого конного мира Европа развивала свои ресурсы медленно. И за этот опыт должна была дорого заплатить. После битвы при Пуатье (732 г.) ей пришлось умножить число лошадей и конных воинов, чтобы защитить себя и выжить: завести крупных боевых коней (destrier), на которых вооруженный рыцарь садился в бою, коней парадных (palefroi), которые его несли в обычных условиях, и коней попроще (roussin) для рыцарского слуги. И с мусульманской, и с христианской стороны речь шла в данном случае об усилиях, обусловленных войной, имевших свои напряженные периоды, а порой и свои передышки. Победа швейцарцев над конницей Карла Смелого ознаменовала на Западе возврат к пехоте — пикинерам, а вскоре после этого и к аркебузирам. Испанский полк XVI в. (