{1161}. Для того чтобы в полной мере использовать такие задумываемые или построенные машины, недоставало как раз избытка энергии, которую к тому же было бы легко мобилизовать — я хочу сказать, передавать на расстояние по своему желанию. Но орудия существовали и непрестанно совершенствовались. Очень показательно, как все европейские путешественники удивляются рудиментарным орудиям Китая и Индии, контрастирующим с качеством и тонкостью их продукции. «Поражаешься простоте инструментов, которые служат для изготовления самых прекрасных китайских шелковых изделий», — писал один из них{1162}. Рассуждение, которое почти в тех же выражениях встречаем мы у другого автора по поводу знаменитых хлопчатобумажных муслинов Индии{1163}.
Придет пар, и все ускорится на Западе, словно по волшебству. Но это волшебство объяснимо: оно было подготовлено, сделано возможным заранее. Перефразируя историка (Пьера Леона), скажем, что существовали эволюция, т. е. медленный подъем, а потом революция, т. е. ускорение: два вида движения, связанные один с другим.
Бедный родственник — железо
Я уверен, что оценка железа как бедного родственника не показалась бы ни серьезной, ни истинной людям всего мира уже начиная с XV в., а уж тем более — в XVIII в. Что сказал бы об этом Бюффон, хозяин металлургических заводов в Монбаре? А на самом-то деле как раз нам, людям XX в., эта эпоха, и далекая и близкая, кажется удивительной и как бы жалкой в этом отношении.
Французский рудник около 1600 г.: «Чтобы добиться успеха, надо выдержать» (чугунная плита в камине). Мюнхен. Немецкий музей, собрание фотоматериалов.
В целом железоделательное производство использовало те же основные процессы, что и сегодня, с доменными печами и механическими молотами; вся разница — в количестве. В то время как сегодняшняя домна «может за 24 часа поглотить три железнодорожных состава кокса и руды», в XVIII в. самая усовершенствованная из таких установок прежде всего работала с перерывами, а затем она, к примеру при очистной установке с двумя горнами, давала всего лишь 100–150 тонн железа в год. В наше время выпуск считается на тысячи тонн. Двести же лет назад говорили о «ста пезанах», т. е. современных квинталах по 50 кг. Такова разница в масштабах. Она разделяет две разные цивилизации. Как писал Морган в 1877 г.: «Когда железу удалось стать самым важным предметом производства, это было величайшим событием в развитии человечества»{1164}. Польский экономист Стефан Куровский утверждает даже, что пульс всей экономической жизни ощущается в привилегированной сфере металлургического производства: оно всему подводит итог и всему предшествует{1165}.
Но вплоть до начала XIX в. «величайшее событие» все еще не свершилось. В 1800 г. мировое производство железа в разных его формах (чугун, поковки, сталь) достигало лишь 2 млн. тонн{1166}, и эта наполовину обоснованная цифра нам, с нашей точки зрения, кажется очень преувеличенной. Экономическая цивилизация в гораздо большей мере находилась тогда под господствующим влиянием текстиля (в конце концов именно хлопок положит начало английской промышленной революции), нежели железа.
И в самом деле, металлургия оставалась традиционной, архаической, слабо уравновешенной. Она находилась в зависимости от природы, от ее ресурсов — от руды, которая, к счастью, была в изобилии, от леса, которого никогда не хватало, от переменчивой силы водных потоков. В Швеции крестьяне в XVI в. изготовляли железо, но только в пору весеннего паводка; всякий спад рек в тех местностях, где возвышались печи, вызывал перерывы в работе. Наконец, мало было (а то и вовсе не бывало) рабочих-специалистов: часто то были простые крестьяне, что в Эльзасе, что в Англии, что на Урале. Не было и предпринимателей в современном смысле слова. Сколько было в Европе хозяев металлургических предприятий, которые были прежде всего земельными собственниками, а в том, что касалось железоделательных заводов, полагались на управляющих или на арендаторов! И последний риск: спрос был непостоянным, связанным с войнами, которые то вспыхивали, то угасали.
Конечно же, современникам вещи представлялись не в таком свете. Они охотно провозглашали, что железо — самый полезный из металлов, и все они имели случай видеть кузницу (деревенскую по меньшей мере или у коваля), домну, кочегарку, плавильню. В самом деле, правилом оставалось местное распыленное производство или снабжение сырьем на короткие расстояния. В XVII в. Амьен привозил железо из Тьераша, менее чем за 100 км от своих городских рынков, и перераспределял эти изделия в своих окрестностях в радиусе от 50 до 100 км{1167}. Что же касается предшествующего столетия, то у нас есть дневник одного из купцов маленького австрийского городка Юденбург в Верхней Штирии — купца, который скупал железо, сталь и металлические изделия на близлежащих железоделательных заводах или в активном металлургическом центре — Леобене, чтобы затем их переправить дальше{1168}. Можно день за днем проследить подробности закупок, продаж, перевозок, цены, меры и заблудиться в перечислении разнообразнейших изделий, от «сырого» железа, железа в слитках, до различных сталей и железной проволоки (грубой — «немецкой», и тонкой — «вельш», «welsch»), не считая игл, гвоздей, ножниц, сковород, жестяных изделий. Но ничто из всего этого не уходило далеко: даже сталь, правда дорогая, не пересекала Альпы в направлении Венеции. Изделия металлургии не были «путешественниками», которых можно бы было сравнить с тканями, если исключить из рассмотрения предметы роскоши — толедские шпаги, оружие из Брешии или, если вернуться к нашему юденбургскому купцу, охотничьи арбалеты, которых требовал от него Антверпен. Дальний обмен металлургической продукции (в XVI в. — с Иберийского п-ва, в XVII в. — из Швеции, в XVIII в. — из России) использовал речные и морские пути и касался, как мы увидим, лишь скромных товарных масс.
Короче, до XVIII и даже до XIX в. железо в Европе неспособно было, ни по масштабам его производства, ни по масштабам применения, заставить склониться в свою пользу материальную цивилизацию (и, естественно, это было еще более верно за пределами Европы). Мы рассматриваем эпоху, еще не знавшую выплавки стали, открытия пудлингования, всеобщего распространения выплавки чугуна на коксе, не ведавшую еще и длинного ряда прославленных имен и процессов: Бессемера, Сименса, Мартена, Томаса… Мы все еще находимся как бы на другой планете.
Металлургия железа, открытая в Старом Свете, распространилась там (вне сомнения, из района кавказского центра) очень рано, с XV в. до н. э. Все цивилизации Старого Света научились этому простейшему ремеслу раньше или позже, лучше или хуже. Впечатляющими окажутся только два примера успешного развития: ранний — в Китае, который представляется вдвойне загадочным чудом (своим ранним характером, с одной стороны, и своим застоем после XIII в. — с другой), и поздний, но зато решающий — в Европе.
Китай имел неоспоримое преимущество первенства во времени: плавку железа он знал уже около V в. до н. э.; он рано начал применять каменный уголь и, может быть, с XIII в. н. э. плавил руду на коксе, хотя последнее и остается весьма проблематичным. А Европа получит железо в жидком состоянии не раньше XIV в., выплавка же чугуна с применением кокса, хоть над нею и задумывались в XVII в., получит в Англии всеобщее распространение лишь после 80-х годов XVIII в.
Такое раннее развитие в Китае ставит перед нами проблему. Несомненно, применение каменного угля позволило достичь высоких температур; к тому же и использовавшиеся руды с высоким содержанием фосфора плавились при сравнительно низкой температуре. Наконец, поршневые мехи, приводимые в движение людьми или водяным колесом с плицами, делали возможным постоянное дутье и высокие температуры внутри печей. Печей, ничего общего не имевших с нашими; в самом деле, это были «прямоугольные канавы, выложенные огнеупорным кирпичом», в них размещали тигли, и каменный уголь насыпали кучами между этими тиглями, в которых содержалась руда. Таким образом, последняя не вступала в непосредственное соприкосновение с топливом, и при желании к ней можно было добавлять то или иное вещество, в том числе и древесный уголь. Последовательные плавки в тигле позволяли получить либо ковкое железо, почти целиком свободное от углерода, либо железо, содержащее в той или иной степени углерод, т. е. более или менее мягкую сталь. Продукт, полученный после двух последовательных плавок в тигле, позволял китайцам серийно отливать плужные лемехи или котлы. Запад узнает это искусство только восемнадцатью, а то и двадцатью столетиями позже. Отсюда и возникла опирающаяся на данные филологии гипотеза А. Одрикура, а именно: будто чугуноплавильная печь (Flussofen), сменившая в XIV в. штирийскую и австрийскую шахтную печь (Stückoferi), была не чем иным, как завершающим этапом передачи китайской технологии, попавшей поначалу в Среднюю Азию, а потом пришедшей в Сибирь, к туркам и в Россию{1169}.
Японская кузница в XVII в. (Фото Национальной библиотеки.)
Азиатская плавка в тиглях имеет в своем активе и еще одно достижение (одни его считают индийским по происхождению, другие — китайским) — изготовление особой стали, «высококачественной углеродистой», равной лучшим сегодняшним доэвтектоидным сталям. Вплоть до XIX в. ее природа и изготовление оставались для европейцев тайной. Сталь эта, известная в Европе под названием дамасской стали, в Иране — как «волнистая сталь» (