Струна — страница 7 из 10

Восхождение

1

Я опаздывал — безнадежно и глупо. Ну что мне стоило вернуться хотя бы пятью минутами раньше? А теперь оставалось глядеть из окна, как эти двое вытаскивают Димку из подъезда.

Огромные — раза в полтора больше меня, затянутые в черно-зеленую, переливающуюся чешуей кожу. Во дворе, безлюдном по ночному времени, ждет их готовый к отправке «круизер». Димка трепыхается в их руках, и с левой ноги слетает желтая тапочка.

Пятый этаж — слишком высоко чтобы прыгать, а бежать по лестнице уже некогда. Ну почему, почему я отказался от пистолета? Предлагали же! Понадеялся, дурак, на Резонанс.

А на что еще надеяться? Резко распахнув испуганные створки окна, я нашел в себе желтое пятнышко, огонек свечи, раздул его до жаркого костра и нырнул в гудящее пламя. Мир как всегда дернулся, замер на мгновение, а после повернулся ко мне другой своей стороной, где время застыло как мёд, где высота стала нестрашной, и лишь темная музыка сыпалась из подсвеченных фонарями облаков.

Я прыгнул, и воздух подхватил меня, понес в сторону «круизера». Я уже видел перекошенное Димкино лицо, оставалось какое-то мгновение, чтобы, приземлившись возле машины, рвануть дверцу, но… Оказалось, «круизер» тоже умеет обгонять застывшее время. Взревел мотор, и вот уже нет никого, только метель бьет в лицо, острая, колючая, я бегу, хватая ртом ледяные осколки, а луна сверху смотрит своим равнодушным глазом, ей такое не впервой.

Вот, где-то впереди, на горизонте. Но как догонишь? Даже в Резонансе нельзя бежать быстрее иномарки… она рассекает под полтораста кэмэ, и нет никакого транспорта…

Нет, есть! Вот он, троллейбус, последний и случайный, изнутри подсвеченный лазоревым сиянием. Сквозь замерзшие окна не разобрать ничего, но и не надо.

Я бегу ему вслед, проваливаясь по колено в сугробы, и он тормозит! Искра проскакивает над дугой, задняя дверь открывается, и я запрыгиваю. Теперь не уйдут!

В троллейбусе тепло и пусто. На стенке наклеена реклама мобильных телефонов «ямаха», зачем они мне сейчас? Впрочем, надо срочно звякнуть по «мыльнице» Сайферу, пускай хватает свой помповик и срочно дует сюда. Только нет «мыльницы», забыл!

— Это еще не самое главное, что ты забыл, — говорит Лена. Она стоит сзади, в белой до пят ночной сорочке, с распущенными волосами (и куда делась химическая завивка?). Что-то с ней неправильно, я не могу понять, но уже и незачем, она обнимает меня так нежно, как это было в тот единственный раз в Мухинске, она впивается в мои плечи удивительно сильными пальцами, наклоняется ко мне…

И тут я понимаю, что же в ней не так. Она не дышит. Что не мешает игриво кусать меня за мочку уха, нашептывая всякие глупости, а потом вдруг ослепительно сверкнувшими клыками — белее полуденного снега! — впивается мне в горло. Не спеша — ведь оба мы в Резонансе — сочится черная кровь, падает кляксами на ее сорочку. Расплываются кляксы, застывают навсегда, не спасти.

Самому бы спастись! Я, задыхаясь, бегу, никогда еще не приходилось так бегать — даже на Лунном поле, удирая от свинцовых птичек. Но, как и тогда, судорожная боль пронзает мою лодыжку, я валюсь навзничь, зарываюсь в снег, разгребаю его обмороженными пальцами, а под снегом — синий лед, а подо льдом — узкий, как кишки удава, лаз. Извиваясь, я ползу по-пластунски в колючей тьме, у меня еще есть шанс успеть, догнать, отбить. Я знаю, я не сомневаюсь в этом, потому что так говорил Юрик!

Лаз то и дело меняет направление, тут тесно, не поднять головы, не то что встать на четвереньки, но я всё ближе к цели, я уже здесь, я вываливаюсь из пыльного платяного шкафа в гостевой квартирке корпуса «на сваях».

«Березки» спят. Я бегу по длинным пустым коридорам, выскакиваю на улицу. Метель торжествует, облака наползают на побледневшую луну, но вот уже костровая поляна, и вкопан в мерзлую землю весь в капельках смолы сосновый столб, обложен поленьями, а к столбу высоко, в полутора метрах от земли, привязан Димка. Эти двое суетятся, пытаются поджечь отсыревшие дрова, ползают внизу точно два огромных черно-зеленых паука.

Я узнал их — Стогова и Ситрек, добились-таки своего, дорвались! Бегу к ним, но воздух становится вдруг плотным точно резина, отталкивает, не пускает.

А мальчишка со столба удивленно глядит на меня, ветер трепет его рыжие волосы, веснушки проступают на бледном лице, и это, конечно, не Димка Соболев, это он, странный мой знакомец Костя.

— Думаешь, впервой? — мальчишка показывает глазами на первые, робкие еще язычки огня, просочившиеся в щели между дровами.

И я понимаю, что он прав, и знаю, что не успею догнать его, бегущего по железному, басовито гудящему мосту, протянувшемуся от одного края бесконечности к другому. Костя мчится вперед как выпущенный из рогатки камень, волосы налипают на лоб, в глазах у него красное марево, а в голове лишь одна мысль — не надо! Что нагоняет его сзади? Ни свет и ни тьма, ни живое, ни мертвое, у него ни имени, ни формы, и оттого лишь страшнее. Успеть! Вперед, вперед!

А оттуда, спереди — тонкий свист и ослепительно-рыжий, точно неочищенный апельсин, шквал жадного огня. Ревущее, обезумевшее пламя, огромная, слепая, не сознающая себя сила. И не догнать, не ухватить, не встать между ним и этой оглушительной стеной. Вот она накатилась, хлынула внутрь бессмысленной болью, сдавила сердце…

На кухне шипела сковорода. Это было первое, что я услышал наяву. Потом уже прорезались сквозь плотную тишину шум города за окном, карканье голосистой вороны и громкое тиканье старых ходиков — единственной антикварной вещи в квартире.

Оказалось, уснул я вовсе не в кровати. Затылок упирался во что-то жеткое, саднило горло, прерывистой болью стреляло в спине. Вот только остеохондроза мне и не хватало для полного счастья.

Даже открыв глаза, я не сразу сообразил, в чем же дело. Солнечный свет падал мне прямо в лицо, а шипение сковородки доносилось откуда-то справа. Оказалось, я задремал на диване, напротив тихо бормочущего телевизора.

Канал еще не работал (наверное, профилактика), а вчера я уснул прямо с пультом в руках, изучая ночные программы новостей. Так что ничего странного. Диванчик, рассчитанный на крохотные коробки советских квартир, совершенно не предназначен для сна, а его деревянная спинка похожа на нижнюю часть гильотины. Наверное, в свое время Прокруст работал с похожей установкой.

Я нажал кнопку пульта, канал моментально переключился.

— Но чтобы солить огурцы, нужно взять еще чеснок и… — вещала какая-то полная дама. Ведущая программы «Доброе утро!» затаив дыхание, слушала этот рассказ, словно никогда раньше не видела самой народной закуски.

Я вновь нажал кнопку. Фильм про американских гангстеров. Еще — какая-то передача о культуре. Вслушиваться времени не было. Я взглянул на часы и, убедившись, что новости будут нескоро, поднялся.

Уснул я, конечно, в одежде, причем в той самой, в которой пришел домой. Разве только ботинки сменил на тапочки — не более того. Шипение на кухне все возрастало. Чем там Димка занят?

— Здравствуйте, Константин Антонович, — не отрываясь от сковородки, произнес он.

— Привет, — кисло отозвался я. Так, что мы имеем? Банка кофе, масло, сыр, паштет, чайник… Грустно, но что поделаешь? Бегать по магазинам нет времени… Сказать, что ли, Димке пару слов на эту тему? А если огрызнется? Хотя вроде не должен, не до того нам сейчас обоим, чтобы в глупые обидки играть. Юрика нет. Совсем, без вариантов. И потому всё вокруг будто пропиталось невидимой пылью.

Я открыл банку «Нескафе», протянул руку к буфету и достал из него чайную ложку.

— Константин Дмитриевич, — Димка снял сковороду с газа. — Звиняйте, но кроме яичницы ничего нету.

— А ты? — спросил я.

— Уже. Вам кофе делать?

— Конечно.

В душном воздухе повисла пауза. Я, работая вилкой, поедал яичницу, Димка дожевывал свой бутерброд и отхлебывал кофе. Мысли как всегда разбредались. Слишком много проблем и слишком о многом надо подумать, но голова после целой ночи на Прокрустовом диванчике болит, а шея тем более, да и трезво размышлять после отвратительного сна не получалось. Что же там такое было? Я не помнил ничего, кроме тяжелой, подкатывавшей к горлу тоски. Не успеть, я уже опоздал. Во всех смыслах. Ничего не вернуть. Не вернуть раздавленного в лепешку Юрика. Не вернуть Женю Гусева, который до сих пор в коме — я только недавно звонил в Мухинск, справлялся у Кузьмича. Не вернуть свою прежнюю, человеческую жизнь. Да и этого вот Димку не вернуть к родителям. Какие-никакие, а всё лучше, чем настырная забота «Струны». Мы творим великую музыку, от которой вибрирует Тональность — но не врём ли мы в каждой отдельно взятой ноте?

— Константин Антонович, можно спросить?

— Да, конечно.

Между нами почти не осталось напряжения. Совсем не так, как днями раньше, когда тяжело было слово друг другу сказать, когда легло между нами какое-то мутное, грязное пятно. Смерть Осоргина прошлась по этому пятну ластиком. Мелко, глупо и мелко всё это, недостойно каждого из нас. Так почему же я стесняюсь попросить прощения? Почему в горле тугим комком шебуршится гордость? Неужели я так и не смогу ее выплюнуть?

— Вы знаете, как погиб дядя Юра?

— Его убили, — тусклым тоном ответил я. — Его и несколько человек из охраны…

Сайфер падает на асфальт, роняет свое ружье и застывает на четком стоп-кадре капээновской камеры… Еще секунду назад он был жив… Я знал его хуже, чем проныру Мауса. Даже настоящую фамилию — Хлестаков — и то вспомнил не сразу. Да уж, посмеялся бы Гоголь. Сквозь невидимые миру слёзы.

— Он мучился? — как-то глупо, совсем по-детски, спросил Димка.

— Нет. Всё случилось быстро.

Я старался говорить твердо и выглядеть убедительней. Получалось не слишком. Наши люди ведь даже тела его не нашли — там была равномерная каша из крови, железа и костей. Одно ясно — он умер. Наверное, и впрямь быстро.

— И что теперь? — Димка закусил губу.

— То есть? — не понял я.

— Что теперь будет? Это ж не просто так…

На мгновение мне показалось, что Димка знает много больше меня. Но потом сообразил, что вновь ошибся. Опять игра на полутонах, виртуозная музыкальная техника…

— Ничего, — сказал я. — Вряд ли погибнет кто-то еще. Это стоило нападавшим громадной крови, а те, кто выжил, вряд ли уйдут от возмездия. «Струна» умеет мстить, когда надо. Вполне возможно, что в этой стране больше не будет бандитов…

Слова мои прозвучали столь пафосно, что я подавился ими. Точно в детстве, поедая манную кашу с комками.

— Вы поэтому «ящик» вчера смотрели? Да?

— Да, — кивнул я. Это была правда. Другое дело, что ничего путного мне не попалось. В «Столичном криминале» обошли вниманием даже бойню на Кутузовском. Похоже, журналистов умело заткнули. Либо непосредственно «Струна», либо, что вероятнее, КПН по нашей деликатной просьбе.

— Они же из блатных… ну эти, которые стреляли? — предположил Димка.

— Не совсем, — я постарался внести ясность. — Они… ну бандиты, но не уважаемые. Даже не здешние.

— Залетные, — подытожил Димка. — Гастролеры…

Он поднес чашку к губам и, не сделав глотка, поставил ее обратно. Словно забыл. Давным-давно, в гадюшнике № 543, я размышлял о судьбе своих учеников. Куда они денутся после школы? Тогда мне казалось, что Соболев очень удачно пополнит ряды шантрапы, мечтающей назваться гордым именем «братва».

Подсознательно я относил его к тем, кто преклоняется перед этой «новой элитой», копирует их повадки и жаждет стать рыночным бригадиром, как в свое время мальчики мечтали об отряде космонавтов. Я ничего не знаю о своих учениках.

— Сволочи, — сказал Димка. — Ненавижу их всех, ублюдков!

— Кого?

— Бандитов, — скривился он. — Знаете, как моему отцу от них доставалось. Приедет такая задница на тачке чуть ли не из золота, построит водил на автобазе и давай их лечить, кто тут «быки», а кто «бараны». Сам еще глазами зыркает, и дружки его за пушки чуть чего хватаются. Понты пихает, а сам зассал уже сто лет как! Ублюдки… Всех бы их в одну «братанскую» могилу, мать их… — тут Димка вдруг спохватился. — Простите, Константин Дмитриевич, я хотел сказать…

— Ничего, — неловко улыбнулся я. — С педагогической точки зрения тебе надо бы прочесть мораль, но с человеческой я тебя поддерживаю. А педагог из меня сам видишь — никакой! Так что…

В этот миг моя «мыльница» разразилась своим прерывистым звоном. Я аж подпрыгнул. Сам не знаю, почему — заклинило в мозгах что-то.

Димка тоже вздрогнул от неожиданности, но секунду спустя тихо задрожал в накатившей на него истерике. Едва не пролив кофе, он с грохотом водрузил чашку на стол, одной рукой схватился за живот, а указательным пальцем правой тыкал в меня, заливаясь в беззвучном хохоте.

— Что такого? — спросил я, вытаскивая «мыльницу».

— Вы б себя видели, Константин Антонович! Дерганый слон на прогулке! Ну ваще…

— Слушаю, — произнес я, стараясь не заразиться от него смешинкой. Вряд ли мне сейчас скажут что-то веселое.

— Косточка, — судя по голосу, Лена была взволнована. — Слушай, тут всё поменялось. Есть срочная работа в офисе. Сам понимаешь, у нас все на военном положении.

— Конечно, — я даже кивнул, хоть она и не могла меня видеть. Наверняка что-то связанное с «карательной акцией». Уж не дала ли нам организованная преступность организованный отпор?

— Твой Маус заедет к тебе. Хорошо?

— Когда?

— Минут через пять. Он уже в дороге.

— А как же… — я покосился на Димку. Как я оставлю его одного? А если и впрямь бандиты перешли в наступление и зачищают людей «Струны»? В этом случае вполне может статься, что и я, и этот адресок значатся в их списках. Вероятность мала, как у нас возможна утечка? И в то же время зароились в мозгу самые нехорошие подозрения.

— Ты про Диму? — угадала мои мысли Лена. — Он сейчас рядом, да? Всё нормально будет, но подробнее поговорим, когда приедешь. Давай, до встречи!

— До встречи.

«Мыльница» пискнула и отключилась. Я посмотрел на Димку, и все мои навеянные сном предчувствия снова зашевелилось где-то в животе.

2

— Дубининская улица, — голосом экскурсовода возвестил Маус. — Справа тянутся корпуса одного из крупнейших предприятий Столицы — электромеханического завода имени Владимира Ильича Ленина, слева — жилые и административные здания, а также пути павелецкого направления железной дороги…

Машина мчалась по узкой и совершенно безлюдной улочке. С минуту назад обогнав трамвай, мы оказались одни в лабиринте старых домов, заборов и всякого заводского хлама. Благодаря Маусу я вновь оказался в районе, где не был ни разу в жизни.

А ведь вовсе не окраина. От Садового кольца — километр, не больше.

— Зачем мы тут? — спросил я. Извилистый, в обход центра, маршрут начинал меня раздражать.

— Да так, катаемся, любуемся столичным пейзажем, — Маус покосился в сторону зеркала. — Назад поглядываем.

Я непроизвольно обернулся. Улица была чистой. Ни одной машины. Даже удивительно.

— Что, даже так? — спросил я, вновь вернувшись к переднему виду.

— Ну да, — кивнул Маус. — Собственно, ни за кем слежки выявлено не было. И тем не менее Елена Прекрасная распорядилась… Сами знаете… она перестраховщица.

Справа от нас осталась пятерка мотоциклистов — громадные бородатые парни в косухах и черных очках, плюс девушка, отличавшаяся от парней лишь отсутствием бороды. Вся честная компания мирно болтала о чем-то, стоя в арке старого темно-кирпичного дома.

— Байкеры, — бросил Маус. — Можно расслабиться.

— Уверен? — зачем-то уточнил я.

— На все сто. Этих я знаю.

Мы пулей промчались мимо целой россыпи переулков, не свернув ни в один из них и, лишь когда улица повернула в сторону, увлекая за собой трамвайные пути, Маус решил влиться в поток.

Заборы слева вдруг кончились, уступив место белокаменным стенам монастыря. Свято-Даниловский… Надо же! Кто бы мог подумать, где мы окажемся. Интересно, как Маус думает ехать дальше?

— Все на ушах стоят, — неожиданно сказал он. — Знаете, шеф, по-моему, что-то страшное грядет. Зуб даю!

— С чего ты взял?

— С того, что это сильнейшее наше поражение. Бедные «братки», конечно, уже дохнут «не по-пацански», только авторитета это нам не прибавит. Всё слишком пошатнулось. Они поняли, что на нас можно и рыпнуться, что никакие мы не бессмертные демоны. Это раз. А два — Осоргин-то мертв.

— И что? — не уловил я связи одного с другим.

— И ничего. А вы не забыли, шеф, что он был Сменяющим?

— Кем?

Маус свернул в переулок, старательно избегая площади перед станцией Тульская, и, обернувшись, одарил меня таким взглядом, что я даже начал краснеть.

— Шеф, разъясняю. Флейтист никогда не восходит к Струне один. С ним должен быть сменщик, на случай если она покарает пришедшего.

— Зачем?

— Чтобы вручить ему силу Главного Хранителя. Чтобы ни случилось, мы не должны потерять своего руководителя. Если его нет — значит, у «Струны» нет Струны. — он улыбнулся с таким видом, будто ему прямо сейчас должны выдрать зуб.

Я кивнул.

— Ну не знал я. Провинция…

— Так спросили бы. Никакой тайны из этого никто не делает. Вообще, шеф, вы патологически нелюбопытны. Так нельзя.

— Ну, спасибо, что просветил темного.

Каким-то чудом мы оказались на развилке Третьего Транспортного Кольца. Ловким маневром Маус пристроился в общий поток машин, шнырявших откуда-то из-под моста на главную дорогу. Я отметил про себя, что номерной серией «Струна» так и не обзавелась. Впрочем, на нашей машине были не просто блатные — сверхблатные знаки. Вместо регионального кода раскинул крылья державный орел — гроза дорожной милиции, подставлял и крутых иномарок.

Похоже, Маус умело все это использует. По крайней мере, гоняет как только умеет.

Мы выскочили на кольцо, оказавшись на самой вершине моста. Со всех сторон дорогу обступил город. Внизу проносились машины, сверху плыли редкие облака, а дальше, над ними, в неведомую мне бесконечность уносилось далекое, пронзительно-синее небо.

Ветер ударил в лицо. Свободной рукой Маус придержал свою беретку, другой аккуратно выправил машину. Мы мчались по крайнему ряду, я снова видел, как где-то внизу остается утонувшая в свете Столица.

Все как раньше…

— Сайф обожал гонять здесь, — неожиданно сказал Маус. — Знаете, шеф, мы, бывало, возвращались с работы, так он нарочно выезжал с Кутузовской на поворот и мчал куда-нибудь на полных парах… У него была своя тачка с откидным верхом. Представляете? Мы катались на ней по кругу… Он говорил, что это самое красивое место в мире, место, где он действительно счастлив… — Маус отпустил свою беретку и переключил скорость. — Наверное, это и к лучшему, что он умер неподалеку отсюда…

Я вдруг подумал, что был для них лишним. Я, коренной житель Столицы, с легкостью сошел за кого-то с обочины. Дальнегорец, подобранный и приставленный к делу в далеком Мухинске…

Пожалуй, я никогда их не пойму. Слишком разные пути свели нас вместе. И кто знает, какой шлейф тянется за всеми за ними… за Кузьмичом, за Маусом, за Леной.

— Ты не знаешь, почему он пошел в «Струну»? — решил я развеять репутацию «патологически нелюбопытного».

— Не знаю, шеф. Про такое как-то не принято рассказывать. Кажется, он кого-то или что-то потерял, и потому так любил носиться по открытым трассам. Он был одинок, ему нравилось, когда можно забыться. А «Струна»… Он ведь практик и реалист, не то что мы с вами. Ему казалось, что бросить всё и закрыться — нельзя. Нужно приносить пользу таким какой ты есть… тем, что умеешь. А мы с вами знаем, что он умел. Вот и все.

Маус щелкнул выключателем магнитолы.

— Простите, шеф. Но раз уж о том зашло… Это была его любимая кассета.

Технический Хранитель откинулся в кресле, стянул с головы беретку и швырнул ее на заднее сиденье.

Мы проскочили Ленинский проспект, я неожиданно понял, что минут через десять мы будем на том самом месте, где убили Юрика. Осталось только проехать еще один мост и… и что ж теперь? Они мертвы — но мы еще нет, а значит, они живут в нас.

Солнце светит мимо кассы,

Тень забилась в угол и дрожит.

Все на свете из пластмассы

И вокруг пластмассовая жизнь…

На входе в здание нас поджидала охрана. Крепкие парни в строгих костюмах стояли сразу же за входными дверями. Темные очки на глазах были не столько данью моде, сколько необходимостью. Сквозь широкие стекла сверкало не по-августовски свирепое солнце.

Еще совсем недавно, когда я отбывал на инспекцию в «Березки», проверку сотрудники проходили именно тут, но с тех пор КПП вынесли на периферию. Внутри я даже не заметил охраны. Видимо, служба безопасности применяла какие-то не совсем стандартные методы для внутреннего контроля.

Что-то из области струнной магии. Наверняка ведь Резонанс — это далеко не всё, что вручила нам Струна.

Мы с Маусом молча прошли автоматические двери и остановились, дожидаясь, пока один из охранников не облазит нас с датчиком в руке. Кажется, это был не просто металлоискатель. По крайней мере, на наших магнитных карточках-пропусках проверяющий задержался и долго изучал содержимое небольшого экранчика.

— Проходите, — коротко произнес старший «секьюрити».

Мы молча миновали пункт проверки, оказавшись, наконец, в холле перед лифтами. Удивительно, но я уже привык к этому месту. Не скажу, что оно стало родным, но будь я в долгой отлучке — непременно бы вспоминал.

Что меня связывает с ним, кроме отрезка жизни, причем далеко не самого лучшего? Лена? Маус? Сайфер? Я до сих пор не определился в своих мыслях. В Мухинске все было проще, а здесь… Я чувствую Мраморный зал, ощущаю его всей своей кожей.

А ведь мои незримые судьи должны были быть где-то поблизости.

Для меня есть три «Струны». Та первая — это мрачные залы, игры не то в Кафку, не то в розенкрейцеров. Готический пафос Третьего рейха, холодное поле, залитое равнодушным лунным светом. Другая — Мухинский департамент: любитель выпивки Кузьмич, крепкая мужская дружба и искренняя, быть может, наивная вера в справедливость. В свое понимание справедливости…

Третья «Струна» — то, что я вижу сейчас. Они не любят красивых фраз, они не мечтают о Коридоре Прощения для всех и каждого. Здесь просто делают дело. Хорошее ли, плохое, кажется, они сами не знают. Просто привыкли.

Каждый находится на своем месте. От каждого — по способностям, а за это — положенная плата. Деньгами ли, моральным ли удовлетворением… Это Столица, здесь иначе не бывает.

Двери лифта неожиданно распахнулись. В пустой кабине, залитой тусклым светом, стояла Лена. Сейчас она была одета в брючный костюм и блузку отчего как никогда походила на обычную даму из бухгалтерии какого-нибудь «Горремонтлифта». Наверно, ей нравился этот имидж.

— Здравствуйте, мальчики, — улыбнулась она. — Хорошо, что вы поспешили. Как на дорогах?

— Дороги чисты, словно слезинка младенца, — ответил Маус, и я подумал, что эта шутка в глазах «Струны» граничит с кощунством.

Но Лена никак не отреагировала. Она лишь махнула рукой, приглашая войти, и сказала:

— Я только вас и ждала. Ты как, Косточка? Оправился?

Она взглянула на меня, будто я перенес тяжелейшую болезнь, и на мгновение мне стало обидно. Эта ее забота — типичная реакция на немощь чувствительного и всецело несчастного человека. Так смотрят, лишь ощущая собственное превосходство. Будто и не было гостиницы в Мухинске и слабой, измученной девочки.

Я не плакался ей и даже не давал повода думать, будто придавлен случившимся. Но ей почему-то кажется, что она улавливает мои чувства и читает мысли.

А ведь будь это правдой, я давно бы уже вернулся в Мраморный зал.

— Поехали! — произнесла Лена, и только теперь я заметил, что она держит включенную «мыльницу» с горящим индикатором связи. — Ребят, давайте.

Лифт двинулся вверх, хотя кнопки этажа никто не нажал. Похоже, мы направлялись в какое-то необычное место. Может быть… Нет. Слава Богу, едем вверх.

Панелька счетчика этажей не горела. Можно было лишь догадываться, где мы находимся.

— Знаете, куда направляемся? — безучастным голосом спросила Лена.

— VIP-этаж? — предположил Маус.

— Правильно, — она иронически прищурилась. — Вижу, твой опыт работы в отделе поддержки сказывается до сих пор.

— Стараемся, ваше благородие, — отрапортовал хакер.

Интересно, он со всем начальством так фамильярен или только с теми, кто позволяет? Лена, по крайней мере, не обижается. Она даже не снисходит до ответов в подобном же тоне.

То ли Маус для нее слишком мелкая величина, то ли ей нравятся его повадки…

— Кость, — она вдруг стала еще серьезней. — Я все понимаю. Ты не по тому делу, но людей у нас сейчас не хватает. Сам видишь, какая нынче ситуация. И есть еще одно обстоятельство… — Лена замялась. — Ты потом сам поймешь. Когда придет время… Короче, это все не важно. Главное, ты нужен нам для работы немного не такой, к какой привык. Тебе хотят доверить одну очень важную жизнь. Жизнь человека, ценнее которого и быть не может.

Тут кабина остановилась. Сделала она это слишком резко. Я, признаться, уже привык к здешнему лифту и помнил, что тормозит он достаточно плавно, а тут нас швырнуло изо всех сил. Видимо, издержки привилегированного этажа.

— Тебя тоже касается, — Лена повернулась к Маусу. — Ну да тебе не впервой, связист ты наш, — она вновь улыбнулась. — Горнист-барабанщик.

Двери медленно распахнулись.

Здесь не оказалось никаких коридоров, да и вообще обстановка напомнила мне фильмы о роскошной западной жизни. Кабина прибывала прямо в огромную комнату, больше похожую на зал. Пол был застелен коврами, мебель наводила на мысли скорее о квартире миллионера, чем об офисе, пускай и самом престижном.

Возле широкого, во всю стену, окна стоял и смотрел на город человек. При нашем появлении он неловко обернулся, и Лена поспешно произнесла:

— Здравствуйте, Максим Павлович!

3

— Ну вот, Константин, мы и встретились снова, — сказал он, усевшись на мягкий диван, раза в два больше того, на котором я провел эту ночь. — Вы здесь, кажется, никогда не были? Располагайтесь. Можете в кресло сесть. Очень удобное.

…Конечно, обстановку тут создавал какой-то дизайнер, полагавший Штаты центром Вселенной и, стало быть, для подражания. Пластик, светлые тона, бар возле центральной колонны. Я, вдруг, представил, как Максим Павлович киношным жестом подходит к нему, извлекает бутылку виски, стакан с кубиками льда и принимается готовить себе вечерний коктейль.

Как бы фильм назывался? «Флейтист знает всё»?

— Мне здесь тоже не нравится, — проследив мой взгляд, вздохнул Максим Павлович. — Когда они показали мне это место я даже сперва испугался. Леночка говорит, что так модно на Западе, и когда оформляли эту часть здания, пришлось поступиться собственным вкусом во имя конспирации. Пусть де, рабочие думают, что строят для очередного нувориша. Только, по-моему, это глупо. И так всем известно, кто здесь расположился, а нам теперь жить в потустороннем интерьере…

Честно говоря, я бы мог назвать многих людей «Струны», готовых восторгаться такой архитектурой. Да что далеко ходить: вот он, рядом суетится.

— Максим Павлович, я стол с машиной к окну подтащу, чтобы вид был получше. Не возражаете?

— Давай, Мышкин. Распоряжайся. — Флейтист покладисто улыбнулся. — А вы, Константин, можете осмотреть все получше. Ему-то здесь не в первой, — кивок в сторону хакера. — Надежда нашей кибернетики.

— Вот, — не вылезая из недр компьютера, Маус воздел к потолку палец. — Вот, прошу отметить, что знающие люди употребляют это слово именно когда оно необходимо! — Хакер возник из-за системного блока. — В наше время науке о способах передачи информации уделяется слишком мало внимания. А ведь техническая кибернетика является одной из важнейших наук в современном исследовательском поле. И кто же говорит, будто слово устарело, равно как и весь термин, а также понятие, должен запомнить, что сам он такой модный просто сукосный маздай и имхо. Максим Павлович, вот вы прекрасно улавливаете чаяния молодых поколений!

Флейтист смущенно заулыбался и развел руками. Между прочим, в общении с ним Маус заметно убавлял градусы своей фамильярности. Одно это «Максим Павлович» звучало в устах хакера подобно каким-нибудь «полноте» или «отнюдь».

Впрочем, мне и самому трудно было воспринимать Главного Хранителя как обычную руководящую шишку. Может, сказалось его положение, может, возраст, а, может… Он ничуть не походил на других. Я только понять не мог — почему?

— Но, если возвращаться к обстановке, — продолжил Флейтист. — Я кое-что изменил. Это, конечно, не слишком сказалось на общей картине, но все-таки… Не желаете взглянуть? Я перенес сюда часть своей коллекции. Там хоть что-то напоминает мне о доме.

— Конечно, — не посмел спорить я.

Максим Павлович поднялся с кресла и произнес:

— А ты, Мышкин, будь другом, щелкни чайничек. Вон он рядом с тобой. Сейчас будем чаи гонять.

— Не ранее, как эта кибернетическая система изволит начать работать, — Маус обежал компьютер, сжимая в руках какой-то толстенный кабель и принялся укреплять его в одном из слотов на задней стенке корпуса. — Ну это на секунду работы, и тем не менее — информация превыше всего.

— Твоя идейность делает тебе честь, друг мой, — Флейтист улыбнулся еще раз и, указав на колонну, сказал: — Пойдемте, Константин, это там, с другой стороны.

С другой стороны — означало с противоположной части небоскреба. Центральная колонна — та самая, через которую шли лифтовые и технические шахты, представляла собой единственную преграду VIP-этажа. Чем-то его архитектура напоминала ресторан — смотровую площадку Останкинской башни.

Мы побрели вдоль стеклянных стен, за которыми начиналась Столица. Крайнее высотное здание — гостиница «Украина», оказалось единственным препятствием, ловко закрывшим вид на Кремль. Все остальные направления отлично просматривались, и я мог любоваться родным своим городом во всем его красе и величии.

Это действительно очень приятно, не зря же Маус подтащил свой стол ближе к окну.

— Знаете, Константин, — неожиданно сказал Максим Павлович. — Когда я смотрю туда мне становится стыдно.

Я вопросительно уставился на него.

— Мне кажется, что нельзя не любить того места, в котором живешь. Это и трудно, потому что вокруг тебя нет ничего родного, и просто-напросто неприлично. Ведь здесь тебе были рады, здесь тебе позволили остаться. Не любить такое место — просто неблагодарно.

— Вы не любите Столицу? — спросил я.

— Наверно, — кивнул он. — Вся моя жизнь прошла совсем в другом месте. Вы были когда-нибудь в Южном?

Я отрицательно покачал головой.

— Это маленький портовый городок. Многие из столичных жителей, оказавшись там, не поверят, что такие места еще существуют. Он куда больше похож на книги Грина, чем на нашу тусклую реальность. Да, Костя, это был мой мир, совсем не похожий на вселенную, скажем, нашего Мышкина. Нам тяжело ужиться вместе. Почему-то мне кажется, вы способны это понять. Пойдемте, вон мои питомцы.

С противоположной от бара стороны, как оказалось, был расположен точно такой же шкафчик, но вместо бутылок за стеклом в нем скрывались клеенные модельки.

На мгновение я остановился, разглядывая эту красоту. Максим Павлович действительно виртуозно овладел своим хобби. Здесь все самолетики располагались на аккуратных деревянный постаментиках, на каждом из которых имелась железная табличка с выгравированным названием и датами эксплуатации.

— К несчастью, гравировкой я так и не овладел, — признался Максим Павлович. — Приходится заказывать на стороне. У меня есть неплохой мастер в Кратово, мы с ним уже давние знакомцы он даже делает для меня скидку. Периодически захожу к нему… — тут он вдруг стал каким-то неожиданно серьезным и произнес. — Константин, вы не знаете, сколько все это продлится?

— Что «это»? — спросил я.

— Этот их усиленный режим. Леночка нынче распоряжается вовсю, пытается нормализовать ситуацию, но меня уже начинает беспокоить происходящее. И ладно бы проблема была масштабной. Что-то крупное, представляющее угрозу, требующее вмешательства Её… А то ведь шпана, самая натуральная. А столько шуму… из-за ничего. Честно говоря, — он огляделся по сторонам, — я чувствую себя неуютно. Что-то такое сгущается в воздухе…

Я кивнул. Еще бы мне его не понять.

— Мне как-то не верится, что эти залетные разбойники продолжат охоту на людей «Струны». У них нет ни сил, ни возможностей… Жаль, что с Юрой вышло так грустно… — он на мгновение замер, а потом спросил. — Вы ведь знали его?

— Да. Я был у него в «Березках».

— Отличный приют. Именно то, о чем мы с ним когда-то мечтали… — Максим Павлович обернулся и указал на столик у себя за спиной. — Если вам не трудно, Костя, не могли бы вы мне помочь? Я думаю, чай мы будем пить здесь. Принесите чайник, а я пока достану сервиз. Он вон там, в шкафу.

— Хорошо, — я кивнул и побрел обратно, в обход колонны…

Честно говоря, стариковские воспоминания Флейтиста сейчас меня не слишком трогали. Гораздо больше я дергался по поводу Димки. Сумбурный разговор с Леной, перед тем, как она уехала отсюда вниз, ничего не прояснил. Сюда взять Димку почему-то ни в коем случае нельзя. А приставить к нему временного опекуна не получится — все люди задействованы в охоте на бандитов, даже из технических служб. «Ничего страшного, — сказала Лена. — Посидит немного один, поиграет на компьютере. Главное, чтобы дверь никому не открывал. Ну да не маленький, понимает…»

Ну, раз Лена полагает, что там он в безопасности… А вдруг все-таки не усидит, пойдет в город? А в городе может случиться все что угодно. События на Кутузовском — лишь цветочек, а каковы будут ягодки? Лишь по счастливой случайности тогда не зацепило никого из обычных людей. Повезло, фантастически повезло. Но такое везение длится недолго.

Что задумала Лена? Карательную акцию или очередные десять дней, способные потрясти мир? По моим личным представлениям на отлов разбежавшейся по стране банды у «Струны» уйдет двое суток. Первые уже на исходе — значит завтра все будет кончено и этот плен, соответственно, тоже.

Если только Лена ограничится отловом залетных сибирских бандюков. А если это правда? Если она и впрямь начинает массовый террор против оргпреступности? Если сейчас наши ребята из боевых отделов бегают в Резонансе и мочат братков по всей стране? Но ведь невозможно, кишка у нас на это тонка. Пускай вместо кишки и Струна, а все же… Если огромные регионы вообще не охвачены нашим влиянием…

Целый день… Я здесь, а Димка, почему-то там. Один, без надзора. Попросить кого-то чтобы о нем позаботились? Кого? Люди «Струны» тут же бросятся в мою квартиру, стоит им услышать о том, что чистое дитя осталось без присмотра, но для такого исхода нужно как минимум этих людей «Струны» найти.

Почему они не перевезли его сюда? Это же настоящая халатность!

Маус сидел за компьютером и быстро стучал по клавишам. Рядом уже закипал электрический чайник.

— Шеф, здрасте, — произнес он не оборачиваясь. — Можете нас поздравить: мы в системе!

— Уже? — вяло спросил я.

— Всецело! Инет просто летает. Сами поглядите. Какой сайт изволите? Новости музыки? Видеорынка? Туризмом не увлекаетесь? — он прокручивал передо мною подборку какого-то поискового сервера.

— Криминала, — сообщил я.

Маус не стал задавать никакого поиска, просто перешел в другое окно. На экране развернулся новостной сайт с мелким и бесчисленным текстом. Сбоку, на самой границе зеленой рамочки, красовалась роскошная фотография какие-то люди возле горящего «круизера».

Жирный заголовок гласил: «Бородино 2, Судный День Кутузовского проспекта».

— Разборка двух мафиозных кланов привела к гибели одного из авторитетов, контролировавших часть районов области, — разъяснил мне Маус. — По данным правоохранительных органов, убитый главарь мафии имел связи с небезызвестной организацией «Струна», существование которой столь яростно отрицается руководством МВД…

— И все? — спросил я.

— А вы что хотели? Это же СМИ, а не Большой Всепланетный Информаторий!

Я кивнул и достал из кармана «мыльницу», быстрым движением вызвав необходимый номер.

— Вот еще: разборка в Замоскворечье. На улице Якиманка, в непосредственной близости от Президент-отеля, в машине «вольво» номерные знаки такие-то обнаружены трупы двоих мужчин. Судя по документам это дважды судимый гражданин Вересов Валерий Николаевич, уроженец города Норильска и состоящий в федеральном розыске его земляк Голдовский Яков Михайлович. Примечательно, что оба убитых были задушены гитарными струнами… Чикаго, шеф. Ну чисто дон Капонне. Я бы так сказал, донна…

— Да, — послышалось в трубке.

— Димка, — сказал я. — Ты дома?

— Конечно, Константин Антонович. Вы же сказали.

— Никому не открывай, никуда не выходи. Я постараюсь за тобой кого-нибудь прислать. Хорошо

— Да, но почему так…

— Ну, — протянул я. — Так вышло.

— Ладно, — на этот раз в его голосе нет обиды — одно удивление. Кажется, мой рассказ насторожил его и заставил разволноваться. — У вас все в порядке, Константин Антонович?

— Да, у меня все нормально. Не волнуйся, пожалуйста.

— Хорошо. Тогда до свиданья.

— Пока, — я убрал «мыльницу» в карман.

— Вряд ли за ним кто-то поедет, — не вставая из-за компьютера сказал Маус. — В здании одна охрана. Даже техники все куда-то подевались. Райком закрыт, все ушли на фронт!

Надо же! Я думал, его поколение уже и слов таких не знает…

4

Я совершенно не понимал, зачем мне идти туда, в пыльную пустоту — и тем не менее шел, поднимался по серым выщербленным ступеням. Усталости не было, хотя счет ступеням наверняка перевалил бы за тысячу, если бы я и в самом деле вздумал их считать.

И справа, и слева тянулись бетонные стены — неокрашенные, в трещинах и выбоинах, словно по ним долго и сладострастно лупили из пулемета. Но если правая стена была монолитной, то в левой изредка встречались темные ниши. В моем фонарике, похоже, разрядились батарейки, он светил тускло и скучно. Наверное, скоро мне придется идти наощупь. Туда, на самый верх, в ту самую жуть, которую я боялся назвать по имени, хотя и догадывался, что она такое.

Стояла тишина, но не та, какая означает всего лишь отсутствие звуков. В этой тишине угадывалось некое присутствие. И когда впереди, из ближайшей ниши, раздался всхлип, я даже не удивился.

Там, в метровом углублении, стоял мальчик лет десяти-одиннадцати, в лазоревой майке и застиранных шортах. На бледном лице россыпью разлетелись веснушки, а тонкие словно карандаш пальцы сжимали нечто, сперва показавшееся мне короткой дубинкой. Но при ближайшем рассмотрении это оказалась деревянная флейта.

Выходит, Коридор Прощения превратился в Лестницу? И значит, мне туда, в Нижние Тональности?

Сейчас я принял это спокойно. В нижние так в нижние. Какая теперь разница, если нет больше ни Юрика, ни Димки, если ревущее желто-рыжее пламя сожрало странного мальчика Костю?

— Стоишь? — попросту, словно давнего знакомого, спросил я мальчишку. Страха не было — лишь печаль и холод.

— Ага, — тихо, глядя себе под ноги, отозвался тот.

— А зачем? Ты не можешь уйти? Или не хочешь?

Мальчик поднял на меня глаза.

— Очень хочу. Но отпустить меня может только Флейтист. Только сюда не дойдет, не сумеет… это же внутри, а он ее знает только снаружи…

Я ничего не понял.

— Ты можешь объяснить нормально? Кто такая «она»? Кто тебя сюда поставил и зачем? При чем тут Флейтист?

— Слишком много вопросов, — как-то очень не по-детски усмехнулся мальчишка. — Но тебе и в самом деле нужны ответы? Ты не боишься, что они тебя раздавят?

— Все равно хуже уже не будет, — махнул я рукой с фонарем, и метнулись по стене огромные зверовидные тени. — Я и так слишком далеко зашел.

— Это верно, — кивнул мальчик. — Но все равно тебе с ней не справиться — она ведь выросла не из твоего сердца. И нет у тебя над ней власти.

— Опять загадки? Да кто такая «она»?

— Ты и сам знаешь ответ, только боишься признаться самому себе, — вздохнул мальчишка. — Струна. Это Струна.

— Так что же, — задохнулся я, — ты хочешь сказать, что мы с тобой внутри Струны?

— Вот, ты ведь всё понимаешь, — кивнул он. — Все вы думаете, что она исполнена тайн, а на самом деле она пустая и темная. И нет в ней ни добра, ни зла — вы сами это придумали. И сила ее — вовсе не ее сила.

— Тогда ответь: зачем я здесь?

— Думаешь, я знаю? — мальчишка понуро опустил взгляд. — Этого никто не знает, даже она. Только ты сам.

Мне сразу стало холодно, как и в ту ночь, на Лунном поле.

— Хорошо, а что я могу сделать для тебя? Как тебя освободить? Привести сюда Флейтиста?

— Я же говорю, — вздохнул мальчик, — ему сюда дороги нет. Но уже скоро… Ты, наверное, сможешь, — он одарил меня скептическим взглядом. — Если успеешь. И если тебе помогут.

Я опять ничего не понял, но почувствовал — это уже неважно. Не для понимания я сюда пришел… или был приведен… для чего-то другого.

— Вот, — мальчишка протянул мне флейту. — Возьми и сыграй, пожалуйста.

— Да ты чего! — опешил я. — Сроду на флейте не играл, не умею совершенно. Понятия не имею, как это делается.

— Нет, ты должен сыграть, — упрямо повторил он. — Ты не поймешь, поэтому просто поверь: это очень важно. Без этого ничего не получится.

Можно ли отказать страдающему ребенку?

— Ладно, — неожиданно для самого себя я взъерошил ему волосы и принял из мальчишеских рук флейту. Едва ли не с локоть длиной, из темно-коричневой древесины, отполированная до зеркальной гладкости… Ну не умею я на ней играть. Куда дуть-то? Вот в эту дырочку? А эти отверстия перебирать пальцами?

Я набрал столько воздуху, сколько смог — и резко дунул. Так в полузабытом детстве мы стреляли жеваной промокашкой из трубочек. Лучше всего годились полые стебли лопуха…

Звук пришел сразу — точно весь окружающий воздух был полон им и ждал лишь команды, чтобы из тайного стать явным. Так от одной маленькой искры вспыхивает рассыпанный порох, так от одного слова срывается горная лавина.

Описать этот звук было попросту нельзя — он отличался от всей слышанной ранее музыки как настоящий «боинг» от пластмассовой модельки. Звук вобрал в себя все, растворил и стены, и ступени, и нас с мальчишкой. Он был всем, а мы были в нем.

И точно судорога поразила пыльное пространство, оно разорвалось по всем своим бесчисленным измерениям, осыпалось само в себя. И последнее, что я запомнил прежде чем меня засосало в черную воронку — это глаза мальчишки. Чего в них было больше, ужаса или радости, я так и не понял. Да и не в понимании дело — меня позвали сюда для другого. И теперь, падая в пустоту, я знал, для чего.

Все в мире повторяется. И хотя в одну реку не войти дважды, но в очень похожую — запросто. Вновь начинался день, и вновь я обнаружил себя на диване. Разница лишь в том, что этот не в пример удобнее. Здешний диван вполне мог бы служить двуспальной кроватью. А то и трехспальной.

Где-то рядом слышался дробный стук клавиш. Я повернул голову и увидел спину Мауса, склонившегося над своей любимой «кибернетической системой». За широкими окнами разгорался рассвет. Город лежал внизу, утыканный крошечными светлячками фонарей, а где-то далеко на востоке, за Кремлем, Садовым Кольцом и бесконечными трубами небо уже зажглось какой-то неестественно-чистой бирюзой.

Вторые сутки войны… если это и впрямь война.

Я поднялся и подошел к Маусу. Тот сосредоточенно копался в сетевых дебрях. Рядом с компьютером громоздилась полупустая бутылка от «Кока-колы».

— Ну как, шеф, проснулись?

— Как видишь. А что Максим Павлович?

— Спит там у себя на диванчике, — ловким движением вбив какой-то сетевой адрес, отозвался Маус. — Под сенью родных моделек.

— Ясно, — ответил я. — Что нового?

— Ничего. На Сходне обнаружили еще одну машину. Теперь целая троица. Все «приструнены» по полной программе.

— А что в Сети треплются?

— В Сети? — присвистнул он. — В Сети, шеф, уже давным-давно как раз просто треплются. Ничего путного вы там не отыщите. Болтают о вселенском заговоре жидо-масонского оркестра бешеных гитаристов. Вас это удивляет? Кстати, а вы на гитаре играете?

— Весьма посредственно, — я пожал плечами. — На трех аккордах.

— Ничего, еще научитесь, — утешил Маус. — Если оно вообще вам надо.

Я посмотрел на часы. Димка, наверное, еще спит. А если режется в игры? Надо б напомнить ему о существовании слова «режим». Правда, если он все же спит… «Больной, проснитесь! Доктор велел передать, что Вам нужно хорошо выспаться перед ампутацией…» А, ладно!

Кнопки «мыльницы» податливо запрыгали.

— Милиция молчит, обвиняя во всем мафиозные группировки, избравшие сей новомодный метод для решения возникших между ними разногласий, — прочитал Маус. — Тем не менее, слухи о существовании глубоко законспирированной организации под названием «Струна» продолжают будоражить столичные умы. Многим идея возникновения подобного экстремистского консорциума кажется фантастической в силу тех бесчисленных легенд, которыми ныне окружено имя «Струны». Но в то же время, если отбросить мистику, придется признать: «Струна» есть и деться от этого некуда.

— Алло, — донесся из трубки удивительно бодрый голос.

— Димка, ты что, не спишь? — спросил я.

— Ну… да. Я тут на компе в HMM четвертый зажигаю.

Я с трудом удержался, чтобы подавить в себе педагога. Шесть утра… спать пора…

— Ты как там? — сухо спросил я. — Держишься? Не оголодал?

— Да нет, — удивленно отозвался Димка. — Еще яйца остались, и сыр, и полбатона. Все нормально, Константин Антонович. А что?

— Ничего, — отозвался я. — Просто проверка.

— У меня все нормально. Я тут сижу, жду, когда вы вернетесь… — он запнулся, потом продолжил. — А у вас как дела?

— Все тихо-мирно. Ты там, главное, никуда не ходи. Даже мусор выносить не надо. Если что, сразу звони. Понял? Вот тебе в дверь постучат, скажут, что от меня, так ты сначала мне позвони, а потом открывай.

— Понял, не дурак, — кислым тоном ответил Димка. — Все понял.

— Ну, вот и хорошо. И все-таки поспи, хоть немного. Никакая НММ не стоит здоровья. Давай! Я на связи.

— ОК, до свидания.

— Пока.

Я выключил «мыльницу» и опять повернулся к Маусу. Тот оторвался от компьютера и грустно глядел на меня. Мне показалось, что он очень устал и нет никакого смысла от его бдений за монитором..

Зачем Лена вообще придумала ему это странное дежурство? Будто Максиму Павловичу может срочно потребоваться специалист такого уровня. Зачем? По Сети лазить? Глупо. Может, у «Струны» есть какой-то резервный канал связи? Тайная сеть? Значит, Лена полагает, что «мыльницы» не надежны? И кто может перехватить сообщение? Бандиты? Или кто-то пострашнее? Кто-то, кто крутится среди нас — и при том не боится Восхождения?

Нет, странно все это. Ничуть не менее странное, чем мои сны.

— Небось, кошмары снились? — угадал Маус.

— Типа того, — кивнул я. — Ты бы тоже поспал немного.

— Будет еще время. Вы вот заступили, теперь и я вздремнуть могу. А то, действительно, крыша медленно съезжает.

— Ну так ложись. Я уж как-нибудь и сам мир спасу.

Он отрицательно покачал головой:

— Елена Ивановна мессадж изволила выслать.

— Какой еще… — не сразу сообразил я. — О чем?

Выходит, канал все же есть.

— Они скоро будут. Я, честно говоря, минут через пять сам собирался вас толкнуть.

Такого поворота я просто не ожидал. С чего бы вдруг Лене заявиться сюда ранним утром? Может, опять что случилось? Скольких еще стриженных парней без прописки и места работы наши доблестные органы отыщут намотанными на гитарные струны?

— Разбудите Максима Павловича, пожалуйста, — добавил Маус. — А то я для такого подвига чином мелковат.

Прежде чем пасть лифта распахнулась, раздался мягкий и еле слышный звонок. Мы сидели напротив дверей: Максим Павлович на диванчике, мы с Маусом — в креслах.

Кабина разверзлась, явив свои сверкающие недра, и я подумал, что каждый день ездил в ней, воспринимая ее исключительно как служебный лифт и не думая, что он может вести в личные покои Флейтиста.

Лена была не одна. Вместе с ней вошли еще трое. В одном из ее спутников я узнал начальника Патронажного отдела, третьим был худощавый мужчина средних лет с роскошной белой шевелюрой. Его я видел на той памятной даче, но лишь краем глаза. Видимо, кто-то из Старших Хранителей, возглавляет отдел или региональный департамент.

Они появились в гробовом молчании, беззвучно вышли из лифта и замерли, дожидаясь, когда кабина сомкнет челюсти и унесется куда-то вниз (на уровне VIP-этажа она никогда не оставалась, видимо, тут было иное средство экстренной эвакуации). Максим Павлович опустил свою чашку на блюдечко и аккуратно поднялся.

Делал он это медленно, по-стариковски. Мы успели отложить чаепитие, подняться следом и даже переглянуться. Во взгляде Мауса я прочел «Началось!». Кажется, предстоит нечто грандиозное.

Не суд ли над предателем Ковылевым-Демидовым? Решили не тратить время на Мраморный зал?.

Максим Павлович стоял напротив своих визитеров, мы — за его спиной. Явившаяся троица застыла у лифта, причем Лена стояла посередине. От этого они походили на скульптуру героев-партизанов со станции Измайловский Парк.

Тишина была столь гнетущей, что даже тихий гул от компьютера слился с ней, растворившись в общем безмолвии. Два полюса. И вот-вот проскочит заряд…

— Главный Хранитель, — Лена почтительно склонила голову. — Спешим уведомить тебя, что месть «Струны» свершилась. Враги, поднявшие руку на наших людей, мертвы.

— Принимаю твои слова, Хранитель Порядка. — Лицо Флейтиста неожиданно изменилось. Я видел его лишь со стороны, но сразу понял, что теперь это именно Флейтист, а не Максим Павлович. Пришло время официального ритуала.

Действительно, началось.

— Мы не можем пока сказать точно — все ли враги мертвы и стоит ли ждать какой-то иной угрозы. Но время не терпит и потому мы должны действовать. Наши люди на улицах города готовы обеспечить безопасность… — она оборвалась, смутилась на миг, из Хранителя Порядка сделавшись самой обычной Леной. — Безопасность Восхождения.

Флейтист склонил голову, будто задумался о чем-то важном, вгляделся в замысловатые узоры ковра, затем быстро кивнул и снова поднял глаза:

— Вы нашли достойную замену?

Его взгляд остановился сначала на худощавом, затем на главвоспитателе, ну а потом и на Лене. Все трое явно смутились, и я понял: что-то не клеится у «Струны».

— Нет, Главный Хранитель, мы никого не нашли.

Восхождение, о котором когда-то мельком рассказывал Маус, Юрик, оказавшийся не столь простым, как это гляделось со стороны, его огненная смерть, отсутствие Сменяющего…

«Вы нашли достойную замену?»

«Нет, Главный Хранитель».

Такое попросту немыслимо. Что будет, если «Струна» не прибегнет к своему ежегодному ритуалу? Они не могли не подстраховаться на такой случай.

«Вы нашли достойную замену?»

— Что ж, — вздохнул Максим Павлович. — Если все так повернулось… Лена, говори ты. У тебя это лучше получится.

И сразу же внутри у меня стало холодно и пусто. Сердце прерывисто колотилось, но ниточку, на которой оно держалось, уже обрезали, и я сам не понимал, как оно не провалилось ниже пола — туда, вглубь, в мраморный ужас. Сейчас она произнесет — и я, кажется, знаю, что.

— Костя, — тихо и как-то слишком уж спокойно сказала она. — Костя, ты только, пожалуйста, не волнуйся. Ты послушай. Ты сейчас поймешь, почему мы не могли сказать тебе об этом раньше. Мы попросту боялись, что ты не обрадуешься этому… и не захочешь… — она вздохнула и закрыла лицо руками, точно повествуя мужу о пламенной страсти к бывшему однокласснику. — Ты знаешь, кто такой Сменяющий?

— Да, — сказалось как-то само.

Кажется, этим я избавил их от лишних разъяснений.

— Тогда лучше. А тебе известно, что стать им может не каждый, далеко не каждый? — Она печально улыбнулась. — Фактически, на данный момент в «Струне» есть лишь один такой человек…

— Я.

— Да, Костя, ты. Ты единственный, кто способен заменить Юру Осоргина, ты единственный, кто способен стать Сменяющим и тебе, как присягнувшему Высокой Струне, придется сделать это.

В комнате стало удивительно тихо. Я, стараясь не глядеть на Флейтиста, повернулся к окну — и встретился взглядом с Маусом. Хакер был потрясен. Выходит, он снова чисто случайно попал на секретное совещание и коснулся великих тайн. Или все-таки не чисто и не случайно?

Впрочем, всё это явно не тянуло на тайну. Я — заместитель Главного Хранителя?! Даже не смешно. Какая-то дурацкая шутка, начавшаяся на Лунном поле, протянувшаяся цепочкой клякс…и в итоге вместо предназначенных мне «нижних Тональностей» принесшая меня сюда.

Заместитель Флейтиста? Я, Костя то ли Демидов, то ли уже совсем Ковылев. Что скажет Димка?

— Когда вы узнали? — вяло спросил я.

— Давно, — призналась Лена. — Еще там, в Мухинске. Потому и позвали тебя в Столицу.

Я молча кивнул. Говорить не хотелось. Понимание наваливалось на меня словно тяжелая медвежья шуба — какие носили бояре, если, конечно, не врут учебники истории.

— Накануне я прочла твое личное дело. А там отмечено, как удивительно вспыхнула Струна в день твоего первого Восхождения. Это явный знак, тут ни с чем не перепутаешь, Она выбрала тебя…

Я смотрел мимо Мауса — туда, где первые солнечные лучи уже облизали стены домов. «Утро красит нежным цветом»… Крыши, шпили, трубы… Родной и в то же время такой далекий мне город. Город, который не создал «Струны», но смог ее изменить. Изменить почти что до неузнаваемости.

— Мы просмотрели дела всех наших людей, которые… Ну, в общем, тех, чьи Восхождения чем-то отличались. Ты — единственный.

— Что, совсем? — я по-прежнему не верил. Неужели никто из нескольких тысяч «людей Струны» не был отмечен подобным знаком? И лишь я, не то перебежчик, не то резидент… а вернее всего, канатоходец… Шаг вправо, шаг влево… «Чуть правее наклон — и его не спасти…»

— Именно. И дело не только в яркости Струны. Важен и ты сам. То, что в тебе есть. Ведь случись что, и…

Я отвернулся от окна, оглядел собравшихся. Время, что я отмерил себе на успокоение нервов, истекло. Сердце, впрочем, колотилось все так же быстро, но это уже ничего не значило.

Они молча ждали моих слов. Будто у меня есть выбор.

— Что нужно делать?

— Ничего, Константин, — заговорил Максим Павлович. — Вы не должны будете делать ровным счетом ничего. Сегодня вечером я отправлюсь к Высокой Струне. А вы просто пойдете со мной. Все будет как обычно. Просто коснуться Ее придется лишь мне. Если Она уличит меня в чем-то, я покину нашу Тональность, Вы же заступите на мое место.

— Каким образом? — не понял я.

Флейтист только руками развел:

— Просто вся сила, которой раньше владел я, сразу перельется в Вас. И вы займете место Главного Хранителя.

— Но ничего подобного, сами понимаете, не случалось, — заметил худощавый спутник Лены. — И вряд ли случится теперь…

Лена с главвоспитателем одновременно кивнули.

Я перевел взгляд на часы, висевшие над кабинкой лифта. Восемь утра. Они сказали, что Восхождение начнется вечером. Еще очень не скоро. Время есть, совершенно бесполезное, тягучее время.

— Разумеется, никуда отсюда уходить нельзя, — добавила Лена. — Знаете, если уж быть совсем честной, я пока ни в чем не уверена. Мы схватили двоих главарей этих отморозков. Пришлось расконсервировать лучших наших следаков, — она как-то странно покосилась на главвопитателя. — Бандюги, естественно, давным-давно говорят, и говорят, конечно же, правду. Но вот всю ли? Это надо будет проверить.

— Куда нам идти? — усмехнулся Максим Павлович. — Мы уже, можно сказать, пришли. В самом широком философском смысле.

— Это верно, — кивнул я. — Но время, значит, есть?

— Времени полно, — подтвердила Лена. — Целый день, почитай вечность…

5

Похожая на любимое орудие графа Цепеша, целилась в небо Стела Победы. Солнце, коснувшись ее верхушки, уверенно сползало к недалекому уже горизонту. Западный ветер, смирный внизу, здесь, на высоте, обретал силу и наглость — и наотмашь лупил мне в лицо. Я сидел спиной к бетонной надстройке возле шпиля и смотрел на город.

Чуть левее гудел проспект, под завязку забитый сейчас машинами. Тот самый проспект, где еще совсем недавно перевернулся тяжелый джип с бронированными стеклами… Автомобили текли к центру города, исчезая за Бородинским мостом. Другие, наоборот, спешили как можно скорее прочь, мимо Парка Победы, дальше к окраине переползая с проспекта на Можайское шоссе.

Где-то там, далеко за горизонтом остался приют «Березки», обезглавленный и застывший от ужаса в ожидании своей новой судьбы. Что с ними будет? Начнут бегать, как из обычного интерната? Нет, это вряд ли. «Струна» свое дело знает. Не бегает же никто из «Веги»… Пришлют другого смотрителя… честность и преданность делу гарантированы ежегодным Восхождением… а остальное как получится. Во всяком случае, как у Юрика, уже не будет.

Юрик… У меня и в мыслях не было, что это ты… Что именно ты стоял рядом с Флейтистом, когда он создавал «структуру». Во зло ли, во благо ли? Как там сказал странный мальчик из недавнего сна? Не помню… А вот в «Столичном обзоре» пишут: «Экстремистская организация религиозно-политического толка, берущая на себя права законных органов государственной власти…»

Да уж во всяком случае «Струна» была бы для страны лучшей властью, чем эта, нынешняя… Да, есть Мраморный зал, есть Лунное поле… Не вычеркнуть, да и не надо. Но что моя искалеченная судьба в сравнении с десятками тысяч попавших под бездушный каток государственной машины? Флейтист порой ошибается, он ведь тоже человек, но он не страдающий болезнью Альцгеймера Верховный Главнокомандующий, с очередного перепоя развязавший Дальнегорскую кампанию.

Выходит, «Струна» действительно милосердна — особенно когда есть с чем сравнивать.

Я поймал себя на мысли, что думаю обо всем этом как о вещах посторонних. Точно я укутался пледом, прихлебываю чай с лимоном и с интересом читаю новый роман Зарова. Кстати, не так давно Лена обмолвилась, что решено создать новый отдел — литературного контроля. Бороться с засильем жестокости и цинизма в книгах для детей и подростков. Этакая теневая цензура. А ведь многим моим любимым писателям не поздоровится, если заправлять там будут люди, подобные Стоговой или Валуеву…

А хорошо бы всё, случившееся со мной за последний год, и впрямь оказалось чьим-то романом. И вот дочитана последняя страница, поставлена на полку книжка — и надо составлять планы уроков на завтра, печатать индивидуальные задания на карточках, и не забыть позвонить Ларисе, договориться насчет субботы…

Нет, этот старый мир я уже не верну. Даже если не станет «Струны», если оборвутся все видимые и невидимые связи, если я снова вернусь домой, а Димка к своим родителям — останется слишком многое. Лунное поле — это ладно, это лирика, но перевернутый джип… странный и молчаливый человек с громким саксонским прозвищем Сайфер… Женька, танцующий под пулями свихнувшегося офицера КПН…

Они уже со мной, во мне. Они уже не «Струна», они — часть меня. Возможно, не столь большая. Но если — вырвать — изойдешь кровью и болью.

Зачем я пойду туда, вниз? Только чтобы не услышать «Предатель» и не заработать выстрел в спину? Нет, это не главное. Тогда, в Мухинске, мне просто очень не хотелось умирать. Как и любому загнанному зверю. Теперь у меня есть нечто более ценное, то, ради чего надо жить.

Машины внизу были медлительны, точно сонные рыбы в аквариуме. Отсюда казалось, будто они аккуратно, беззвучно ползут по проезжим частям. Точно так же тащилась по серой глади реки какая-то захудалая баржа. Городские морские трамвайчики не заходят дальше Юго-восточного вокзала. Здесь царство частных посудин, транспортных барж и усталого старика-чистильщика, выбирающего со дна реки целый музей пестрой столичной жизни.

Справа, за рекой, лезут вверх строительные дебри. Молодой, но бойкий капитал возводит свои хоромы. Он на одном берегу, «Струна» на другом…

Мыльница вдруг зазвонила.

— Да?

— Константин Антонович, это я.

— Да, Дим, — я аж привстал. — Ты где? Что случилось?

— Все нормально, — сказал он. — Я просто звоню вас проверить. Вы так давно не связывались со мной. Целый день. Я и решил…

Дурак. Какой же я дурак! Разнервничался, размяк и напрочь забыл о главном, о том, ради чего все и делается. О Димке. Целый день, с самого утра, с того момента, когда Лена сообщила мне о моей новой миссии. Неожиданно и быстро…

Я хотел успокоиться чем-нибудь крепким, но Максим Павлович сего намерения не одобрил. Струне все равно, я помнил это еще по первому Восхождению, когда явился к ней, мягко говоря, «подготовленным». Но сейчас я пойду не один.

Лена сказала — мне нужно будет только тащиться следом. Флейтист промолчал.

Но он знает, что следует делать, а Лена… Она никогда не была там, ей ничего не известно. Сейчас Максим Павлович надеется на меня, и раз уж он не хочет видеть меня «начитанным», я воздержусь. В конце концов, он важнее мне, чем все Струны из всех Тональностей.

— Да ты не дергайся, Димка. Все хорошо. Скоро у нас военное положение снимут, все будет как раньше. Ты новости смотришь?

— Да.

— Видел?

— На Сходне?

— Не только. Главари уже схвачены, скоро отловят разбежавшуюся мелочь, и тогда уже всё успокоится. Мы не только сравняли счет, но и вломили им по самые сопли…

На том конце молчали. Я слышал лишь прерывистое Димкино дыхание и думал, что поступил очень глупо, не позвонив ему. Впрочем, меня так огорошили… Да и не стоит ему знать, что мне предстоит.

— Константин Антонович, — наконец сказал он. — Я и сам понимаю, что им полный абзац. Только вы поскорее возвращайтесь, ладно?

— Хорошо, — я попробовал говорить веселым тоном. — Уж постараюсь. Как только начальство даст увольнительную…

— Вы мне позвоните вечером, я долго еще спать не буду.

— Это еще почему? Тебе к утру надо бодрым быть, а не подремавшим полчаса. Так, братец-кролик, не пойдет.

— Ну… — замялся Димка. — Хорошо. Я тут немного посижу в HMM, а потом лягу. Только я вашего звонка все равно дождусь. Позвоните?

— Как только смогу, — сказал я и тут почувствовал, что за моей спиною кто-то стоит. Я поднялся на ноги и обернулся. Лена. — Ладно, Дим, ко мне тут пришли. Давай кончать связь. Не возражаешь?

— Нет, Константин Антонович… — он немного замялся. — Удачи вам… И простите, пожалуйста, за ту фигню… ну, что я наговорил, когда вы с той вечеринки вернулись. До свидания.

«Мыльница» пискнула, подтвердив отключение.

— Пора, — скучно сообщила мне Лена. — Давай, Косточка, время не терпит.

Я убрал «мыльницу» в карман куртки и снова оглянулся на город.

Он оставался таким же. Машины, люди, витрины… Мне придется уйти отсюда. Ненадолго, но это не важно… Куда мы пойдем? К Высокой Струне? Которая то ли гигантская запятая, то ли полая внутри башня? А если ее свернуть, как обычную «соль» в медной оплётке? Что получится? Кольцо Всевластья?

— Все будет нормально, — Лена неожиданно улыбнулась и положила руку мне на плечо. — Не волнуйся, Кость, мы все верим в тебя и все тебя поддерживаем. Ну что такого? Все равно бы тебе пришлось идти к Ней. Ты думаешь, Она тебя не признает? Да ты сама святость в сравнении с большинством из нас! — она опустила глаза и как-то задумчиво добавила: — Возможно, поэтому ты и волнуешься.

— Я спокоен, — как можно холоднее сказал я. Голос предательски дрогнул. — Пойдем, — и первым направился к двери, за которой начиналась лестница, ведущая вниз.

Лена осталась у меня за спиной.

— Он очень надеется на тебя, хотя понятно, что Струна не откажет ему, но все-таки…

Максим Павлович стоял возле стенда с любимыми модельками и увлеченно рассказывал что-то двум утренним Лениным спутникам. Те, периодически улыбаясь, указывали то на одну модель, то на другую. Похоже, процесс доставлял удовольствие всем.

Маус всё так же сидел за компьютером. На голове у него красовались наушники с тонкой лапкой микрофона у рта. Кажется, хакер пытался с кем-то связаться. На экране царствовала чехарда неизвестных мне программ…

— А вот на таком у меня отец летал, — заметил главвоспитатель. — Еще в войну… Их же на юге такие применяли, чтобы над водой.

— Ну да, — заинтересовано кивал Флейтист. — Планировалось и на северо-запад крыло перебросить, а потом как-то не сподобились.

— Вот. И отец мне рассказывает, он механиком был. Идут они ночью над Южным Лиманом. Кругом вода. До берега-то вроде и недалеко, да и как бы не близко. Если прямо пиликать, через полчаса уже суша, да немцы им такой радости не дали. Из облаков вдруг «фокер» как выскочит и давай по нему садить, а наши-то всем хороши, кроме маневренности. Стрелок в своей башне крутится, а какой у него обзор? Всё, что сверху. «Фокер» бак и пробил. Мой отец кричит: «Всё, не дотянем!». Бензина у них до полуночи было, а осталось на пять минут. Короче, не спастись. И тут…

Лена многозначительно кашлянула, и стесняющийся своего отчества Геннадий прервал монолог. Все моментально повернулись в ее сторону, даже Флейтист бережно водрузил обратно модельку транспортного самолетика, о которой, видимо, и шла речь, а потом закрыл шкафчик.

— Что, Леночка?

Она лишь развела руками.

— Пора.

— Уже? — Максим Павлович бросил взгляд за окно, где солнце еще только пряталось за домами. Весь запад Столицы тонул в багровой агонии вечера.

— Маус? — коротко бросила Лена.

— Коды разблокированы, — непонятно произнес он. — Доступ на минус третий ярус открыт.

На миг воцарилось молчание. Все словно переваривали услышанное. Мне вдруг показалось — собравшиеся как-то странно напряжены. Даже Маус за своим пультом склонился почти к экрану и застывшими глазами таращится в одну какую-то точку, забыв отслеживать препорученные ему данные.

Только Максим Павлович, поймав мой взгляд, ласково улыбнулся, будто стараясь подбодрить. Ему-то не впервой.

— Раньше сядешь, раньше выйдешь, — натянуто пошутил худощавый.

— И то правда, — кивнула Лена. — Точно все открыто?

— На тысячу процентов, — не оборачиваясь, отозвался Маус. — Система безопасности оповещена. Они знают, что вы спускаетесь.

Все вновь замолчали, но теперь уже совсем ненадолго, ибо молчание почти сразу прервал сам Флейтист.

— Что ж! Если так, то будем и правда спускаться. Только… — он на секунду замер, потом быстрым движением открыл шкафчик и что-то оттуда достал. — Вот. Это талисман. Не более того.

Он снова захлопнул дверцу и повернулся ко мне:

— Пойдемте, Константин. Дорога ждет нас.

— Да ладно Вам, Максим Павлович, — сейчас же заулыбалась Лена. — Что вы прямо! Через полчаса отметим ваше возвращение! Что вы прямо как в первый раз.

— Не бойся, Ленок, — улыбнулся Флейтист. — Это я так. Стариковские нервы. Лет через пятьдесят и ты…

— Полно вам, — отмахнулась Лена, и мне показалось, что она даже покраснела, но тут же взяла себя в руки. — Делай, Мышкин.

Мне показалось, что он будет вбивать какой-то код, и я даже успел удивиться: как это хакеру оперативного отдела доверили столь важный пароль на секретные комплексы небоскреба. Но Маус просто ударил по паре клавиш и произнес в микрофон:

— Верхний предел нижнему. Даем добро. Погнали.

В следующий миг шкафчик с модельками плавно поехал в сторону…

6

Лифт спускался вниз — рывками, натужно рыча мотором. Тусклая лампочка под потолком давала ровно столько света, чтобы видеть друг друга. Сквозь щели в верхней части стенок изредка вспыхивали отблески ламп, освещавших шахту. Типичный лифт из забытого ЖЭКом подъезда. Разве что нет наскальных граффити, стены ровные и сверкают наведенной чистотой. И это лишь добавляет жути.

Мы медленно опускаемся вниз.

Здесь нет лестницы, нет ступенек и винтовых изгибов. Только шахта, лифт, просверки ламп и мерный лязг. И кажется, спуск будет длиться вечно. Как у Алисы… Только внизу вовсе не Страна Чудес, и населена она отнюдь не добродушными Чеширскими Котами.

Осоргин спускался сюда не раз. Каждый год он шел рядом со своим старым, согнувшимся под тяжестью лет и событий другом. Теперь вместо него — я. Почему? Чем таким отличился я, глиняный, Константин Дмитриевич Демидов, враг этого места, враг этих людей…

Враг этих людей? То есть враг Юрика, Мауса, Женьки? Чушь какая! А ведь правда.

— Мы уже погружаемся, — шепнул Максим Павлович. — Первый этаж пройден. Теперь пойдут подземные ярусы.

А я-то был уверен, что мы уже где-то в глубинах земли. Сколько лифт ехал сюда? Не знаю, забыл посмотреть на часы. Скоростные кабины доносятся до последнего этажа за минуту. Здание наше, конечно, приличных размеров, но все же не фантастических. Значит…

— Долго еще? — брякнул я.

— Трудно сказать, — пожал плечами Максим Павлович. — Раз на раз не приходится. По-всякому бывает, от получаса до пары минут.

Вот и начались странности. Сердце кольнуло еще тогда, при виде скрытой шкафом кабины. Она торчала из гладкой, обитой пластиком стены как некое инородное тело. Как старый, заржавевший полвека назад снаряд, вырытый на дачном участке при копании грядок.

Неужели обычные люди «Струны» спускаются в Мраморный зал на таком? Интересно, а как мы поедем обратно?

— Костя. — Флейтист неожиданно повернулся ко мне. — Я хотел бы тебя попросить…

Наконец-то он обратился ко мне на «ты». Что-то, выходит, пробило его обычную броню доброжелательной вежливости…

— Да, Максим Павлович?

— Ты знаешь, что кардинал Ришелье держал целый питомник кошек?

— Ну, вроде бы где-то слышал, — промямлил я.

Слышать-то я слышал, но вот где… Кажется, в старом советском мультфильме, где собаки были мушкетерами, а кошки гвардейцами. А может, и читал в какой-то газете.

— А ты знаешь, что с ними стало потом?

— Когда? — не понял я.

— Потом, когда Ришелье умер?

Я ничего не ответил, да и что было мне говорить? Мульфильм сих деликатных материй не касался.

— Их задушили, — сказал Флейтист. — Всех. Понимаешь, Костя? — он запустил руку в карман и неожиданно достал оттуда маленький пластмассовый самолетик-талисман. — Возьми. И, пожалуйста, сохрани. Вряд ли от моей коллекции останется что-то еще. А так… хоть одна безделушка.

Я молчал. До дрожи в селезенке понимая, что говорить сейчас не надо. Да и что я отвечу? Возьмусь убеждать, что Максим Павлович еще проживет много лет, двадцать, а то и тридцать… склеит десятки пластмассовых птичек и завещает все это Политехническому музею?

Ведь глупо. Ясно, что коли Флейтист заговорил в таком тоне, то это неспроста.

— Знаешь, где мы, Костя? — спросил он. — В единственном месте не свете, где нас никто не услышит. Никто.

Я посмотрел вверх. Железный потолок лифта скрывал за собой бесконечно далекую вершину шахты, где возле отодвинутого шкафа, возможно, еще стояли Лена и ее спутники.

«Струна» на выдумку хитра… Но Высокая Струна еще хитрее. Акустика тут могла оказаться получше, чем в опере, но после минус первого яруса это уже ничего не значило. Я вдруг отчетливо понял — мы уже были не здесь… Вернее, не там. Не в мире.

— Не знаю, сколько нам еще ехать, — честно признался Флейтист. — И уж тем более не знаю, сколько потом идти… Мне надо о многом тебе сказать, а главное, предупредить.

— Почему? — спросил я.

— Потому что от Нее Главным Хранителем выйду не я, а некто Демидов Константин Дмитриевич.

Я задохнулся. Сердце затряслось как старый холостой дизель. Мое настоящее имя прозвучало в устах Флейтиста словно приговор, словно окончательный штрих, объясняющий все…

Он знал. Знал уже давно, знал еще там, наверху, на своем огромном этаже… А может быть, и раньше. Может, еще на даче… Так что же, сейчас двери лифта раскроются и Мраморный зал предстанет пред нами во всей своей кафкианской красе? Снова дознаватель, лазоревая охрана, судьи с ускользающими от взора лицами?

«Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром…»

— Да не бойся ты, Костя, — как-то ласково и совершенно по-стариковски сказал вдруг Флейтист. — Не бойся. Мраморный зал, Коридор Прощения — это не для тебя. Еще немного — и ты окажешься во главе, причем никто уже не сумеет этому помешать.

Я смотрел в одну точку — туда, где смыкаются створки лифта. Редкие полосы света от ламп, вспыхнув, уносились прочь. А я все смотрел. Я начинал понимать.

— Они, там, наверху… Они знают?

— Да, — кивнул Флейтист.

— Давно?

— С самого начала, — теперь его голос стал сух и спокоен, словно метроном под потолком Мраморного зала. — Они знали даже раньше меня. В конце концов, ты их детище.

…Рисунок, возникший и исчезнувший неизвестно куда, звонки по отключенному телефону… Бетонный пол в подвале, бамбуковая палка и вонючая жижа в ведре… Мраморный зал, семеро инквизиторов… Коридор Прощения, навсегда замерзшие внутри себя дети… Лунное поле, свинцовые птички… словно кусачие паузы-восьмушки… Сержант Пашка Шумилкин, Железнозубый, веселый парень Женька… Любитель хорошего коньяка Кузьмич… Незадачливый Абдульминов, Лена… Та единственная ночь в мухинской гостинице… Столица. Сайфер. Маус… «Березки», Юрик, Димка… Залитый солнцем проспект и перевернутый джип…

— Ты прожил настоящую жизнь, — подтвердил Флейтист. — Ты сражался с настоящим злом и завел настоящих друзей. Но все это время тебя аккуратно направляли.

— Кто? — еле выдавил я.

— Те, кто хотел привести тебя сюда. Кто сначала сделал из тебя врага «Струны», затем ее друга. Они заставили тебя полюбить своих новых друзей, которые, в свою очередь, полюбили тебя… Они приучили наш мир к тебе, а тебя к нашему миру.

… Столица, центр детского творчества, пробка, лихие рассказы Женьки и шуточки Мауса, черный двор в Нагатино, отступившие в ужасе отродья господина Зимина… Лена, Кузьмич, Женька, Димка…

— Зачем? — я понял, что близок к истерике. Изображать спокойствие было уже невозможно. Да и ни к чему.

— Я ведь сказал, — повернулся ко мне Флейтист. — Они думали, мы не знаем. Я не знаю. Они думают — я мечтатель, клеящий глупенькие модельки, верящий в дружбу и светлое небо. Они давно уже врут мне, Костя. Так же, как и тебе. Но они не знают, что мне все известно. Так вот, скоро я подойду к Струне и Она убьет меня, потому что я пошел против Нее. Против своего же создания.

— То есть они…

— Да. Подготовили марионетку — тебя Костя, человека, способного занять мою должность. Способного сделать это и не заметить, как именно это случилось.

Я не выдержал и опустился на пол, закрыв лицо руками. Стенка кабины, к которой я прижался спиной, была холодной, мне казалось, что с другой ее стороны давно царит вечная ночь — бесконечность, уходящая во мрак, и лишь редкие глаза далеких чудовищ — обитателей черной пустоты — заглядывают к нам через щели под потолком.

Перед закрытыми глазами всё мелькали картинки. Чаще почему-то Мухинск и его обитатели. Даже мент Пашка Шумилкин казался теперь родным и близким. Там был мой мир, мир, где я скрывался и прятался, мир, где я врал самым близким своим друзьям, где обманывал и сражался…

Но это был мой мир, а не наведенная иллюзия.

— Когда ты вернешься, то, разумеется, не потянешь всю эту ношу. Сам понимаешь, чудовищная ответственность, то се… И тогда они подставят тебе свои верные плечи, помогут, научат, подскажут… на этих верных плечах внесут тебя в новый мир… — старик вздохнул. — В тот самый, где мне уже не будет места.

— Что они хотят, Максим Павлович? — я едва не плакал. Ну зачем, ну почему всё это свалилось на меня?

— Власти… — отрешенно произнес он. — Настоящей, большой власти. Нет, не для себя… Алчные маньяки, желающие напиться вседозволенности, не прошли бы контроль Струны. Здесь другое, Костя. Они ведь очень правильные люди… очень идейные. Им обязательно нужно спасти этот мир, уничтожить все зло… Всё сразу и навсегда. На меньшее они не согласны. Затем им и власть. Сначала в стране…

Глаза-лампочки проносились мимо кабины. Мы опускались все ниже и ниже, прочь от утопавшей в закате Столицы, от охранников с датчиками при входе и от всего бесконечного арсенала «Струны».

Здесь было совсем иное. И даже не параллельный мир, не другая Тональность — нечто такое, что лежит вовне.

— На первый взгляд, их можно понять, — устало продолжил Максим Павлович. — Сам погляди. В Кремле сидит очень везучая банда мошенников. С одной стороны, им действительно хочется управлять государством, вытаскивать его из болота. Но руки у них все равно просто тянутся к деньгам и они не могут уже иначе. Жадность и трусость сильнее их. Какие еще варианты? Армия — вотчина спившихся генералов, милиция — ничто, служанка преступности. КПН… Нет уже больше никакого КПН. Его лучшие люди, те, кто остался верен стране, либо у нас, либо выкинуты на грошовую пенсию.

— То есть государственный переворот? — уточнил я.

— Громко сказано, — улыбнулся Флейтист. — Просто утром страна проснется, а президент не вернулся с очередной попойки. Ну и ладно. Пусть пьет себе дальше. Для революции у «Струны» имеется бархат лучшего качества. Все произойдет быстро, не особо кроваво и даже с соблюдением внешних приличий. План разработан уже давно, и грамотно разработан. Они, конечно, полагали, я не в курсе…

Глаза-лампочки, мерный лязг в поднебесье. Никто не услышит нас, мы одни в этом маленьком мирке, в этой тишине, равноудаленной от всех Тональностей.

Я — Консантин Демидов, наконец-то ставший самим собой. Константин Демидов, человек «Струны». Наконец я преодолел свою раздвоенность.

— Почему вы рассказываете об этом? — спросил я.

— Потому что я старый дурак, — неожиданно резко сказал Флейтист. — Я создавал Орден Милосердия, рыцарский орден, с мечом в руке — не буду этого скрывать, но таково наше время… Путь меча… Всегда и во все времена… Тогда, в Южном, я очень долго и много думал, вспоминал своих Аню и Костеньку… Сперва мне хотелось все крушить и рвать, потом я все же взял себя в руки… Я успокоился… насколько это возможно, когда теряешь и детей, и внуков… Я пытался понять причины, найти внутреннюю связь… Я думал, как уберечь от зла хоть кого-то, и мне показалось, что я нашел, наконец, ответ. Все остальное время ушло на поиск ошибки.

Он замолчал. Глаза-лампочки вспыхивали и гасли с завидной регулярностью.

— Дон Кихоты бывают разные. Кто-то сражается с мельницей и ломает собственные ребра, а кто-то с цирюльником и отнимает его осла. «Струна» служит честно и незаметно. Наша работа во тьме и может быть такой еще долгие годы, — он странно кашлянул. — Я стар, но могу прожить еще лет двадцать. Если, конечно, захочу. Они хотят слепить из «Струны» всезнающую партию, но я смогу придержать их намерения. Долго, но не вечно… А значит, нельзя тянуть. Чем дальше, тем хуже всё это кончится.

Я слушал. Мне ничего больше не оставалось. Слушать, смотреть на глаза-лампочки и ждать… когда же кабина достигнет цели, остановится и замрет, готовясь распахнуть дверцы.

— Я, можно сказать, высидел яйцо — и вылупился дракончик. Маленький, ручной. Милая зверюшка. Полезная в хозяйстве… С мышами там справиться, с крысами… Но скоро он вырастет, и тогда… Да что я буду объяснять тебе, Костя? Ты и сам все отлично понимаешь. Ты, наверное, мог простить «Струну» такую, какова она есть… Но представь, какой она станет… может стать…

Он повернулся и впервые взглянул мне в глаза.

Наши взгляды встретились, и я даже поднялся, чтобы быть вровень с Флейтистом. С тем Флейтистом, кто не позволил набрать в «Струну» армию «борцов за светлое завтра», кто запретил ей участвовать в политических играх и выходить за пределы своих полномочий.

Он знал, когда меня избивали на следствии, когда я бежал по лунному полю, когда мне ломали ребро в электричке… Он ненавидел политику, но таким учеником мог бы гордиться Маккиавели.

Ради чего?

— Ты должен остановить их, — медленно и отчетливо произнес Флейтист. — Не знаю как, но должен. Иначе… Прежняя «Струна» всё равно умрет, а та, что придет ей на смену… Ты вспомни «Вегу», вспомни очаровательную Стогову… Ситрека… Производство штурмовиков поставлено на конвейер… Глупая девочка Лена думает, что сумеет их обуздать… Глупая и гордая девочка… как она стыдится своей наивности… маскирует цинизмом и показной мудростью. Съедят ее партайгенносе.

Глаз-лампочка проскользнул мимо нас.

— Почему я? — вопрос звучал глупо. Как в сказках, где добрая фея ответит: «Потому что ты чист душой…», а окажись у нее в руках не палочка, а струна, прибавила бы: «Ибо только светлые дети способны проникнуться истинной гармонией нашей Тональности».

Как же меня тошнит от этих музыкальных сказок!

— Они думают, что познали Струну и даже могут в какой-то мере Ею управлять, — помолчав, ответил Флейтист. — Кое в чем это верно… но лишь отчасти. Кажется, они еще не знают главного. Струна рвется.

Я поперхнулся холодным воздухом и закашлявшись поглядел на Флейтиста, в надежде, что тот разъяснит.

То, что связало Тональности, не может лопнуть как перетянутая гитарная струна… И что же будет с миром? С бесчисленными мирами?

— Она рвется, Костя, — повторил Флейтист, глядя мне прямо в глаза. — Я слишком долго общался с Ней. И чувствую это.

— Максим Павлович, — надо было взять паузу. — Вы сказали: общался?

Он вновь кивнул.

— Никто не знает, что Она такое. Тебе говорили, что это основа мироздания, стержень, пронизывающий Вселенные… то, что питает их, не позволяя обратиться в хаос. Что ее вибрации порождают свет, радость, жизнь… Так вот, Костя, всё это — не более чем фантазии наших умников. Им хотелось доктрины… хотелось заполнить чем-то вакуум. А на самом деле… Да я понятия не имею, что такое Она. Знаю лишь, что раньше Ее не было. Она выросла… быть может, выросла из моего сердца… когда я очень сильно Ее захотел. Все мы мечтаем, но редко чьи мечты сбываются. Эта — сбылась. Почему, в силу каких случайностей или законов природы? Или благодаря чьей-то воле? Я искренне пытался понять. Без толку. Думаешь, Она отвечает на такие вопросы? И все-таки мне кажется — Она живая. Не в состоянии объяснить, просто так чувствую.

— Мне тоже иногда это казалось, — облизав пересохшие губы, зачем-то прошептал я. — Но чаще всего я считал ее бездушным механизмом. Голем… Музыкальная шкатулка.

— Видимо, Она боится, что мы догадаемся, — добавил Максим Павлович. — Думает, мы верим в Ее несокрушимость. Собственно, почти никто и не знает…

— Знаете вы. И… и я.

Он кивнул.

— Но как?

— Понятия не имею, — Флейтист развел руками. — Порвать Ее сможет не каждый, равно как не каждый, сможет пройти Ее испытания, не каждый сможет занять мое место. Знаешь, я еще год назад пытался Ее порвать. Не вышло. Просто ударило… как током. Юрка потом двое суток меня на себе тащил… Я не стал ему говорить, хотя, наверное, о чем-то он все же догадывался. Потом уж я понял — не гожусь. Может, как раз потому, что породил Ее. Это все равно что вырвать себе сердце. Должен кто-то другой… когда меня уже не будет. Все-таки есть между нами связь… сейчас Она — моя мечта… бывшая… А потом станет ничьей мечтой. Но без хозяина Она не сможет. И подчинится тому, кто заменит меня. Но ты ведь не подчинишься ей…

Мимо промчался еще один глаз. На этот раз синий.

Господи, где мы теперь? Если только уместно говорить «здесь». Если и пространство, и время истончились, растаяли, какой смысл интересоваться расстояниями и сроками?

Я вдруг понял, что мы можем ехать здесь вечно. Стоит только Струне захотеть.

— Ты должен с Ней справиться, — упрямо повторил Флейтист. — Иначе те, кто сейчас наверху, очень скоро справятся с тобой. И с тобой, и с нашим бедным государством… Но государство ладно… я, знаешь, устал о нем думать. Зато люди… Да хотя бы этот мальчик Дима, которого ты вырвал у Стоговой… которому ты теперь вроде отца…

Димка! Со всеми этими откровениями я едва не забыл о нем. А он ведь сейчас там, в мире… в Тональности… Сидит возле телефона, ждет моего звонка. Он ни о чем не знает, но как-то все же чует… кожей, нервами… Насупившись, гоняет компьютерных страшилищ, но все равно это ему не помогает. То и дело поглядывает на телефон, на часы… А значит, я должен вернуться. И как можно скорее…

Мне вдруг представились лица людей, ожидающих нас наверху. Лена, этот неизвестный сухощавый и господин главвоспитатель Генадий. Наверно они будут в шоке, забегают, запричитают.

— Максим Павлович, — спросил я, — а кто этот худой товарищ с проседью? Ну, который приехал вместе с Леной?

— Этот товарищ, — со вкусом произнес Флейтист, — Степан Сальников. — Начальник боевого отдела. На всякий случай имей в виду — с Леной они вместе. Единомышленники. И вообще…

Я понял это «вообще». Все сразу стало ясным, мозаика сложилась, пасьянс сошелся. Значит, все так просто? Так легко и цинично?

… Они устроят собрание и утроят охрану, провозгласят и возвестят. А потом, когда все уйдут, Лена тихо подсядет ко мне, обнимет, жарко дунет в ухо… И ласково, по-дружески, скажет, что надо жить дальше, что она будет мне всецело помогать… и в трудном моем служении, и «вообще»… И в ее глазах я прочту всё что потребуется — покорность, нежность, готовность кормить с ложечки… Да. Все будет именно так, ведь они не начнут своей экспансии сразу.

— Мы подъезжаем, — сказал вдруг Флейтист.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Слишком хорошо знаю это место. Этот лифт. С детства…

Я взглянул на него с нескрываемым удивлением.

— Его поставили в нашем доме, когда я был еще маленьким. Первый лифт во всем Южном. Мальчишки с соседних улиц прибегали кататься, чтобы просто взглянуть на чудо техники. Наш лифт поставили, да так и не меняли… В него я садился, уезжая в Столицу, в консерваторию, в него я садился, когда вернулся назад, и в него я сел тогда, ночью, когда сказал себе, что просто хочу пойти вниз, погулять, а на самом деле мечтал уехать куда угодно, только подальше от нашего мира… И уехал…

Так вот, значит, как он впервые увидел Струну… Все знали, что это случилось в Южном, знали даже, какого числа, но вот как оно произошло… Похоже, они признавали за вождем право на тайну.

И, похоже, вождь больше не считает себя вождем.

— Он всегда начинает тормозить задолго до срока, но потом его все равно сильно встряхивает, когда останавливается.

Нас сильно встряхнуло. Кабина замерла, и где-то там, в пустоте, где плавают чьи-то горящие взгляды, лязгнул старый и больной механизм.

— Костя, — сказал Максим Павлович. — Я верю — ты справишься. Больше мне уже не во что верить.

Я кивнул.

— Да, Главный Хранитель. Справлюсь.

7

Поначалу мне показалось, что будет холодно. Степь, уходившая к едва различимому горизонту, содрогалась от ветра. Травы гнулись почти до земли. Не было ни намека на солнце. Здесь, наверно, его никогда не бывает. Только серый полумрак облаков. Кончается серый день, начинаются серые сумерки…

Я поежился, предвкушая очередной порыв ветра — но так ничего и не дождался. Было тихо и, как ни странно, тепло, словно вся эта осень не имела ни малейшего отношения к нашему прежнему миру, где сентябрь уже стучится в двери. Тут природа жила по совсем иным законам… если вообще слова «природа» и «закон» сохранили здесь хоть малейший смысл.

— Нам нужно пройти вперед, — пояснил Флейтист. — Да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь.

Нет, я не знал. Люди мы тут неместные…

Тонкая колонна, прошившая собой небо, высилась где-то слева, дожидаясь нас с Флейтистом. Чем-то она напоминала иглу Останкинской телебашни, и мне казалось, что сквозь тихий шелест трав я слышу Ее, Она зовет меня. Я даже не знаю — какая она вблизи. Понятия не имею…

Флейтист молча шел рядом. Он как-то вдруг сразу состарился, но старался при том выглядеть бодрым и деловитым, точно направлялся к своему шкафчику, показать мне пару новых моделек.

— Вы знаете, — начал я. — В тот раз… Я ничего не помню. Я очнулся, а мне сказали, что я подошел к Ней, но я не…

На мгновенье он остановился и посмотрел на меня.

Его мягкий взгляд заметно отвердел, сделался настороженным, и какая-то тень страха проскользнула в нем.

— Может быть, это и есть тот самый знак? — непонятно пробормотал он. — О такой странной амнезии я раньше не слышал. Все, кто восходили к Струне, говорят потом, что это самое яркое воспоминание, что это врезалось в душу… и ведь не врут.

Мы постояли какое-то время, не решаясь продолжить путь. Флейтист медлил, а я понимал, что поперек батьки в пекло не лезут. Поэтому просто стоял по колено в траве и ждал, когда же снова подует ветер.

Флейтист наконец повернулся вперед и сделал шаг в нужную сторону.

— Я не знаю, когда они все это начали, — сказал он извиняющимся тоном. — Наверное, уже два года как. Конечно, все делалось в тайне. Правду знало всего лишь несколько человек, и ни один из них не захотел быть со мной достаточно откровенным. И все-таки я узнал. Из-за Нее, махнул он ладонью куда-то влево и вверх. — Точнее, прямо от Нее. Сила Струны велика, это все наши знают. Тут тебе и Резонанс, и целебные энергии, и подчинение чужого сознания… есть у нас умельцы, которые с помощью энергий Струны даже мысли читать наловчились… достоверность более 95 процентов. Но мало кто знает, что со Струной можно просто поговорить. Если, конечно, Она сама захочет. Они всё же пронюхали… и попытались завязать контакт. Бесполезно — Она не хотела говорить ни с кем из них. Даже с Леной.

— С Леной?

Я оступился. Надо же, тут в этой приструнной степи, тоже встречаются обычные колдобины. Надо смотреть под ноги. Удивительно точная иллюзия… Если это вообще иллюзия. Запах полыни ну точь-в-точь как на поле позади нашего дачного поселка. В старые времена там сажали клевер, но с тех пор поле одичало, заросло сорняками и совсем уж превратилось в частицу Великой Степи. Кабы не ветер, заболела б голова.

— Да, и даже с Леной. А ведь она — наш талант, наша надежа и опора. Удивительный случай самородка.

— КПН? — сухо спросил я.

— В том-то и дело, что нет. Ты же, наверно, встречался с такими. Прости, не стал изучать по тебе материалы, боялся привлечь внимание. Но вот этот ваш Аркадий Кузьмич, в Мухинске, он же бывший их офицер… — Флейтист на мгновение замолчал, внимательно уставившись под ноги. Кажется, тоже боялся оступиться. В его возрасте это по-настоящему опасно. — Такие уже приелись интригами, они специалисты высшего класса… гроссмейстеры. Или вон посмотри на нашего юного друга Мауса. Он часто рассказывает о тонкостях тестирования сетевых протоколов или о механизмах действия вирусов-червей? А почему? Еще недавно это была его страсть и восторженные слова перли из него фонтаном. А теперь привык, теперь — это работа, в которой он виртуоз. Так вот, те, кто пришли из КПН, очень похожи на нашего Технического Хранителя. Они прекрасные исполнители, куда уж до них нам, нытикам-интеллигентам, но в политику они не полезут. Успели уже нахлебаться на всю оставшуюся жизнь. Они могут стать опорой новой власти, но никогда не отважатся шагнуть первыми.

Я вдруг понял, что Струна стала ближе. А ведь прошли всего ничего. Видать, тут и впрямь расстояния не подчиняются метрике старого Евклида. Струна лично решает, когда ей быть ближе, а когда скрыться от нежелательного визитера…

— Лена сама по себе талант. Есть талантливые музыканты, есть жулики, есть полицейские… В каждом деле нужна одаренность. Так вот она — гениальный политик. Увы, я слишком поздно разглядел это в ней. А потом уже тихой сапой появилась оппозиция… состоящая, как правило, из лучших наших людей…

— Она у них главная?

— Официально — вряд ли. Скорее уж серый кардинал. Я вообще не уверен, что, захватив власть, они провозгласят некоего диктатора. Больше шансов за «коллективное руководство». Я знаю, кто перешел к ним, но не знаю, как у них распределяются роли. — Он усмехнулся. — Честно говоря, я и о заговоре узнал лишь когда они попытались воздействовать на Струну через Юрку. У них был козырь… они знали о Дальнегорске.

— О Дальнегорске? Он говорил про…

— Не знаю, насколько ты в своей реальной жизни следил за войной. Но все-таки должен помнить историю с Восточным Мостом. Громкое было дело, скандальное.

— Что-то очень смутно, Максим Павлович. Вы напомните?

Глаза его затвердели, затянулись стальными льдинками.

— Боевики обстреляли автобус с детьми, направлявшийся на северный берег, в расположение федеральных сил. Акцию проводил красный крест… тогда еще с ним считались обе стороны… Вернее, считалось, что «считаются». Часть детей сумела выбраться из горящего автобуса и побежала по мосту на северный берег, к своим… к федералам. А те приняли это за провокацию, или просто не разглядели, что там дети, а не «духи» — и засадили из миномета. Потом были статьи в газетах, разбирательства военной прокуратуры, но никто так и не понес ответственность. А между прочим, как раз среди этих детей… — он не смог договорить. По сизым, сморщенным щекам потекли две узкие полоски слёз.

И тут же я ощутил нечто сравнимое если не с ударом грома, то разрядом тока никак не меньше двухсот вольт.

«…и сны… И тот мост… Они ведь к нам тогда бежали… а расстояние большое, сходу не разберешь. Да и не приучены мы разбирать, у нас же рефлексы… Ну и засадил со всей дури… из миномета… и мост в клочья, и…»

— Он нес это в себе, не говорил никому. Даже мне. Я-то по Струне узнал… умеет Она рисовать картинки прошлого… Но до сих пор ума не приложу, как им стало известно. Наверное, тоже без струнных энергий не обошлось. Знаешь, Костя, его воротило от всей нашей следственной части, всей этой игры в инквизицию, трибуналов… Мне кажется, он просто знал, что первым обязан пройти Коридором…

— Но Струна прощала его? — удивился я.

— Струна прощает многих. Она судит не поступки — только содержимое души, а он не ведал, что творил. И потому судил себя куда страшнее, чем это сделали бы тысячи струн. Хотя я не исключаю, что сигнал к трибуналу над «отступником Осоргиным» Она могла и дать. Знаешь, я так и не смог понять Ее до конца. Но, по-моему, Она его никогда не любила. Терпела, да… Но лишь из-за меня.

Флейтист снова остановился и, запрокинув голову, взглянул в небо.

— Я забыл попрощаться с ним.

— С кем?

— С солнцем. Здесь его нет. Здесь облака то не наши, Ее… Юрка не говорил никому, даже мне, а они шантажировали его. Хладнокровно, расчетливо. Этот ваш вечно в черном сударь КПН… там бы так не смогли. А Лена могла, потому что думала, никто не знает. Никто и не знал. Только я… — он глубоко вздохнул, а потом неожиданно повернулся назад, туда, откуда мы с ним пришли. — Посмотри, Костя.

Я обернулся.

Степь… Бескрайняя во все стороны, до туманной полоски горизонта. Трава, трава, трава. Ветер воет и плачет, а где-то совсем далеко темные тучи срастаются с бесконечной травой, и так в никуда… как фон на страничках глобальной сети… Маленькие, идентичные квадратики слеплены в громадное панно, целый мир, «псевдотональность».

— Ты видишь, откуда мы пришли?

— Нет.

— Вот именно. Ни разу не возвращался тем же путем, да и нету его у нас. Наверное, если ты сейчас повернешь, будешь вечно бродить в этих землях, но даже деревьев и то не будет. Ни деревьев, ни сусликов, ни птиц.

Я вздрогнул. Было не то что страшно — жутко. Людей я уже не боялся, попросту устал. Но что люди по сравнению с такими нечеловеческими, запредельными силами?

— Послушай, Костя, я не хочу навязывать тебе решение, — глядя туда же, на зыбкий горизонт, сказал Флейтист. — Ты должен всё выбрать сам и сделать сам. Только, пожалуйста, помни о главном — нас ждет группа умных и очень толковых людей, прекрасная заготовка для замечательной хунты. Они не допустят ни новой войны, ни разрухи. Они обеспечат порядок железной рукой. В дамской бархатной перчатке. И потому расстрелы на площадях станут частью воскресного развлечения, и многим благополучным господам придется переселиться в сибирские бараки. Зато как грибы после теплого дождика вырастут новые школы, больницы, библиотеки… И вся ответственность ляжет на тебя, и ты, как это свойственно человеку твоего склада, рванешься не допустить и пресечь террор. Пожалуйста, вспомни, о чем мы говорили тогда, на даче. Микрохирургия…

Я посмотрел на него. Взгляд Флейтиста остановился, он будто высматривал что-то вдали у самого горизонта, мечтал увидеть, да так и не мог.

— Нашу страну обязательно вытащат. Но не мы, не Хранители. Наше дело совсем в другом. Спасаются лишь те корабли, где штурвал держит рулевой, а еду готовит кок. Не думай о странах, народах и их трагедиях. Тебе, твоим близким хватит и персонального пайка тьмы. Думай о них, может что-то и выйдет.

Я снова взглянул на него.

— Зачем вы все это говорите?

— Просто так, — сказал он. — Я старый человек и многое понял. Мне больше не хочется спасать мир, я хочу увидеть тех, ради кого в свое время отправлялся записывать передачи на телевидение, а потом стоял в очереди в обычный советский магазин за простыми советскими дефицитами. Я надеюсь увидеть их очень скоро. И я их увижу. Просто я волнуюсь за тебя, Костя, — неожиданно мне показалось, что он вновь заплакал. — За тебя, за них, дураков, ну и за эту страну. Я могу говорить, что угодно, но я служил ей как мог. Ведь она моя Родина…

Он обернулся и я последовал его примеру.

Струна была здесь.

Она молчала. Просто высилась, вырвавшись из земли и проткнув собою низкое небо. Прочный и узкий штырь. И ради вот этой железной мачты мы с Флейтистом бродили по осенней степи? Не чувствовалось в Ней величия, да и не такая уж Она была высокая. Возможно, облака скрадывали расстояния.

— Всех спасти не удастся, — вздохнул он. — А значит, надо спасать, спасать и спасать. Всех, до кого дотянется рука… Поверь мне, я знаю, я это видел… Корабль не перевернется, да. Но за борт вылетят многие. Береги их, Сменяющий… Пожалуйста.

Я хотел открыть рот, но в следующий миг он уже повернулся к Ней и сказал:

— Без надрыва, ладно? Ты ведь все уже понимаешь? Мы были близки. И сейчас расстанемся по-хорошему, как воспитанные люди…

Старческая, испещренная вздувшимися венами рука осторожно коснулась Ее гладкой, почти блестящей поверхности…

Струна плакала. Никогда не слышал Ее такой. Тихая грусть, залившая мир — не только этот, ненастоящий, но и все бесконечные Тональности… хотя, быть может, никаких Тональностей вовсе и нет… но чем это слово хуже других? Нет, раньше такого не было — ни пафос Мраморного зала, ни ослепительный прыжок в Резонанс, ни то, что звучало в день первого моего Восхождения.

Это был реквием — долгий и грустный, но грусть не растворялась в безнадежности. Что-то вспыхивало за горизонтом тоски, ощущались призрачные, зелено-розовые сполохи надежды. Наверняка кто-то сейчас радуется. А траур — это всего лишь темные одежды. Король умер. Да здравствует король!

Я стоял, словно боялся пошевелиться, изучая свое отражение в гладкой, блестящей Струне. Всего в паре шагов от меня, в примятой траве лежал старик, обычный такой пожилой человек, из тех, что толпятся в сберкассах, получая свои куцые пенсии. Руки немного раскинуты, рот полуоткрыт, глаза закатились. Я знал, что он мертв, и даже не пытался в этом удостовериться.

Я смотрел на Струну, а Она на меня. Мы оба ждали.

Поздравляю, господин Главный Хранитель.

Я закрыл глаза. Лицо Флейтиста представилось мне каким-то совсем другим. Еще молодой, с редкой проседью и забавным, нелепым бантом на шее. Таким он вел свои передачи? Нет. Это какой-то промежуточный случай, между тем народным артистом и этим народным инквизитором.

Инквизиция… Я не боюсь этого слова и никого не хочу обвинить. Тем более его, Флейтиста.

Я открыл глаза. Ветер дул все сильнее, трепал мой дурацкий пиджак, такой логичный в крупном столичном офисе и столь нелепый здесь, в этой проклятой степи. Травы гнулись сильнее, удары воздуха нарастали, и только Струна оставалась такой же прочной, совершенно неколебимой.

Ничего не менялось. Я оставался здесь, в плену мира… Один.

— Он умер только что? — послышалось из-за спины.

Я вздрогнул, словно боялся увидеть призрака. А кого же еще? Вот встреть я тут Пашку Шумилкина с его риторическим «Нарушаем?», можно было б и впрямь испугаться. А так… Коренной житель.

Костик стоял в траве, метрах в пятнадцати от меня. Рыжеволосый, в мятой майке и драных джинсах. Просто несовершеннолетний дух откуда-то из-за пределов Тональности, но такой родной, такой близкий и теплый.

— Умер. Я… он сам выбрал это. Он решился… — я понял вдруг, что пробую оправдаться, а этот некто в мятой майке и с рыжими волосами изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать, как это полагается обычным мальчишкам. А может ли заплакать тот, кто много лет уже как исчез в рыжем пламени? Способно ли его новое эфемерное тело на слёзы?

Костик медленно, словно проталкиваясь сквозь невидимую вязкую среду, опустился на колени возле Флейтиста. Положил ему обе руки на лоб. Посидел, помолчал. И лишь плечи подергивались. Затем он бережно закрыл старику глаза и поднялся на ноги.

— Теперь держись, тезка, — Ковылев возник рядом. Я и не думал удивляться. Секунду назад там была только трава и дальний горизонт, а теперь стоял он — давно умерший под завалами собственного дома, вместе с семьей, с соседями…

Я совсем не боюсь мертвых. Я к ним привык, как к живым. Может быть, где-то там, в другом мире, где есть городские морги и лохматый футбольный мяч с железными зубами катится параллельно рельсам… А здесь?

Сам-то я жив? С чего вдруг такая уверенность?

— Придумал, что будешь делать? — спросил Ковылев.

Я только плечами пожал.

— Константин Дмитриевич, — Костик как-то затравленно оглянулся. — Я не могу его увести… как это полагается… Как всех уводят… Она его держит, — он с ненавистью указал на сверкающий стержень Струны. — Как на цепи, понимаете? А эти уже здесь, у вас нет времени… Вам надо решать.

— Слушайся их, — Ковылев сделал шаг в мою сторону и положил руку мне на плечо. — Слушайся, тезка, хотя бы поначалу. Другого выхода нет.

Я вопросительно взглянул.

— Бороться можно, только имея какой-то план, а его у тебя нет. У тебя есть только они и Струна. Кому ты веришь?

— Никому, — честно признался я. — Даже вам, вы ведь просто призраки. А я… Я тоже убит на лунном поле почти год назад, я просто грязная точка… Мне больше некому верить. Разве что правда… вы обещали совет.

Я взглянул на взволнованного Костика-младшего, он продолжал озираться, ощущая чье-то приближение, но, поймав на себе мой взгляд, посмотрел мне в глаза.

— А ты что скажешь, дитя наше светлое? — изо всех сил выдавливая улыбку, произнес я.

— То, что нефига ржать, — как-то совсем по-взрослому вздохнул он. — Вот спроси его, он чего-нибудь умное скажет. Ваше, математическое.

Я снова перевел взгляд на Ковылева. Тот виновато улыбнулся и развел руками:

— Пространство тут, как видишь, дедушке Евклиду не подчиняется. Учти это. Может помочь… — он как-то смутился, даже глаза опустил, уставился на собственные ботинки, старые, тертые, но все еще надежные. — Может помочь, хотя пока что навредило. Дозвониться сюда даже на «мыльницу»…

— Все, поздно, дядь Кость! — неожиданно вскрикнул младший. — Поздно! Их тут вся стая!

— Прости, тезка, — Ковылев виновато развел руками. — Прощаться некогда, а увидеться больше не выйдет. Разве что потом, когда и все. А тебе еще долго осталось…

Он отступил на шаг, и я вдруг понял, что спустя миг он будет так же далек от меня, как и некогда Струна.

Костя. Потерявший все, что возможно, ушедший отсюда и вернувшийся назад ради меня… Как ты рвался обратно? С чем ты там встретился, кроме этих поганых мошек? Чей гнев вызвал, нарушая законы и правила?

Прости, тезка. Если б не ты… Да не было б давным-давно ничего. Только тихое лунное поле. И кляксы укрыл бы первый снег.

— А я с вами останусь, Константин Дмитриевич, — неожиданно сказал рыжеволосый. — Меня они не заметят.

Я посмотрел на него.

— Лучше уходи. Что ты с ними…

— А что они со мной? — ехидно заметил он. — Да и деда не могу оставить. Может, все-таки получится…

— Твой дед был великим человеком, — сказал я.

— Не заметят они меня, Константин Дмитриевич. Это вы берегитесь. А то ведь…

Договорить он не смог. Не успел…

8

Все изменилось мгновенно. Реальность раскололась на кусочки, на яркие частички мозаики — трава, облако, туманный горизонт. Всё это сейчас перемешалось, все это вращалось с бешеной скоростью, на мгновения застывая странными сочетаниями — и вновь разрушаясь. Как рассмотреть картинки калейдоскопа, если ты сам — не более чем одно из цветных стеклышек?

А потом тряска закончилась и я наконец-то смог оглядеться.

Струна, совсем недавно ужалившая Флейтиста, росла там же, где и раньше. Гладкая, блестящая, твердая… Но упиралась она уже не в серое облачное небо, да и высокие травы исчезли, прихватив в собой бесконечно раскинувшиеся степные пространства.

Это был Мраморный зал, такой привычный и такой неожиданный. Не хватало лишь метронома, да и весь потолок сильно изменился. Он стал выше и освещался дополнительными рядами ламп, словно на новых станциях столичного метро. И в самом центре его зияло отверстие, неровный круг, из которого сочилась черная пустота. Точно такая же дыра имелась в мраморном полу. Между ними и протянулась Струна, опускаясь из тьмы и убегая во тьму.

Я вновь огляделся.

Они были здесь, стояли в дверях лифта. Да и куда им деться? Восхождение окончено, доступ в зал разблокирован. Лена, гладковыбритый Геннадий и худощавый глава боевиков Сальников. Руководящая тройка. Ферзи, примеряющие колону.

А вот лифт, на котором сюда приехала честная компания, я видел впервые. Очередной секрет «Струны». Странно только, почему такой светлый? Весь белый, словно идеальная больничная палата.

Я стоял у Струны, троица мялась в лифтовой кабине, не решаясь выйти в зал. Краем глаза я различил нечеткий, расплывающийся силуэт рыжеволосого Кости и вдруг понял, что его замечаю лишь я.

— Он мертв? — Лена кивком указала на тело Флейтиста.

Кажется, приближаться она боялась. Сила, неподвластная геометрии Евклида, вряд ли подчинится Старшему Хранителю Елене Ивановне.

Та провела ладонью по лбу и, вздохнув, прошептала:

— Держись, Кость. Ну кто же знал, что этим все кончится? Мы были уверены, что всё как всегда…

Я стоял, украдкой посматривая в сторону Костика, но старался не отрывать глаз и от троицы. Кто их знает, какие у них в запасе хитрости, какие тайные дорожки имеются у них к глиняному Демидову?

— Пойдем, — так же отрывисто, явно сдерживая слезы, велела Лена. — Давай в лифт, скорее…

— А он? — я перевел взгляд на труп Максима Павловича.

Теперь, когда странное поле исчезло, все выглядело по-настоящему страшно и неизбежно. Пожилой человек в старомодном пиджаке лежит на черном мраморном полу, рот едва приоткрыт, глаза тоже…

Сердечный приступ в метро. Суетливые люди, голова идет кругом, нет сил удержаться, ты падаешь, из последних сил пытаясь найти за что схватиться, сердце раздается болью по всему плечу, дама, которую ты зацепил рукой, возмущенно оборачивается, потом, сообразив, в чем дело, что-то говорит, больно и холодно… А потом усталый от долгой смены сержант, сидит рядом и пишет ручкой в замызганном бланке со слов свидетельницы:

«…Я почувствовала сильный толчок сзади, обернулась и увидела, что какой-то старик падает, попыталась ему помочь, но не смогла. Когда подоспели мужчины…»

Сержант машинально записывает, стараясь оставить место для подписи свидетеля, и думает, что нет процедуры глупее. Окажись это тщательно скрытым убийством, никто все равно не дойдет до истины. Надо скорее составить опись вещей и вызывать труповозку…

…Я дернулся — столь живо представилась мне эта картина. Но голос Лены напомнил мне, где я и кто.

— Идем, Кость, быстрее. Струна оставляет таких себе. В следующий раз его не будет.

Какая глупая фраза. Будто не из жизни, а из фильма Тарковского «Сталкер». Хотя у Стругацких Зона вела себя как-то приличней.

— Иди, — шепнул рыжий Костик. — Они о чем-то подозревают. Не усугубляй.

— Струна, — произнес я. — Она забирает виновных…

— Всегда, — кивнул худощавый Сальников.

Мне почему-то казалось, он попытается обогнуть эту тему.

— Все это все, — попробовал я. — Но Флейтист — это Флейтист. Он — не все. Я не чувствую необходимости оставлять его. Я не верю, что Она требует этого. Это же варварство, в конце концов.

— Идем же, Кость, какой же ты все-таки… — в голосе Лены послышались раздраженные нотки. — Она никогда этого не требует. Это само собой разумеется. Так должно быть!

— Почему? Откуда это известно? Кто напел? Если не Высокая Струна, то кто же? А давай вот сейчас Ее спросим, а? Раз уж ко мне перешла его сила… — сам не понимая, что делаю, я воздел руки к темному потолку. — Высокая Струна, скажи свое слово!

Рыжий Костик предостерегающе зашипел, но было поздно. Я понимал, что творю нечто безумное, но уже не мог остановиться. Наконец-то я убил в себе этот барьер не то страха, не то просто инстинкта самосохранения. Убил и понял, что не хочу больше ничего. Совсем ничего, никакого исхода.

Без меня… без меня, как и раньше. Ведь кем бы я ни был во всей этой нелепой истории, этой карикатуре на справедливость, я оставался лишь кляксой на Лунном поле, маленькой и неподвижной. Мимо меня проходили какие-то люди, им было нужно добраться до цели, и дороги их столь различались, что темнело в глазах.

Зимин с потомками рвался открыть новый бар, «Струна» — спасти всех детей на Земле, КПН — остаться собой, просто тайной полицией, ибо секретные службы очень быстро превращаются в самодостаточные структуры. Даже у Пашки Шумилкина была цель. Мечтал же он, как чакры его разверзнутся, а мозг зальет хлынувшим из астральных сфер Добром.

А я? Как был, так и остался бомжом, собирающим бутылки. Как старая космическая станция, работающая лишь на поддержание внутренней температуры. Я просто существовал. Надоело.

Надоело существовать.

— Что же ты молчишь, Высокая Струна? — усмехнулся я, глядя на дырку в потолке. — Не в голосе ныне, или не в тоне?

— Достаточно, — прервала меня Лена, а рыжий успел лишь шепнуть:

— Они просто не могут подойти к тебе. Их не пускает… Это очень смелая женщина, стоит на самой границе…

И тут уже я рассмеялся.

Главвоспитатель и главбоевик стояли в кабине лифта. Одна лишь Елена Ивановна, Леночка, Ленка отважилась сделать несколько шагов вперед.

Дорога к Струне.

Можно дотронутся до Нее, если та разрешит, а не скроется как вечно отдаляющийся горизонт. А ведь обратного пути нет. Есть лишь бесконечные травы, шум ветра и облака. Псевдотональность. Заготовка для сайта…

— Послушай, Демидов, — голос у нее изменился. Сейчас он был сух, и не осталось в нем ни ласки, ни иронии, ни даже той кошачьей угрозы, которой в свое время удостоился гордый торговец Абдульминов.

— Послушай, Демидов. Ты можешь сидеть тут всю жизнь. И похоже, ты сделаешь это, потому что ты — русский интеллигент, а значит — дурак. Устроишь себе то ли скит, то ли логово… А может, вдруг озвереешь… — она осеклась, позволив себе улыбнуться. — Помнится, в Мухинске ты уже доказал, что и без Резонанса готов на ратные подвиги. Но выслушай меня сначала, а потом уже кидайся ломать самовластие и писать на нем граффити.

— Да я слушаю. — Мне удался спокойный тон. — Только пока ничего интересного не услышал.

— Так послушай. Сейчас мы даем тебе то, о чем так долго и много говорилось — свободу. Ты можешь выбраться… — она вновь осеклась, но теперь замолчала как-то совсем по-другому, опустив голову. Мне показалось, она попросту глотает слезы. Да нет, быть такого не может. — Максим Павлович обрисовал тебе свою сторону медали, взгляни теперь на нашу…

Она откашлялась, будто собираясь начать лекцию.

— Наверное, ты считаешь нас кровожадной хунтой, Косточка? Власть ради власти, цель оправдывает средства, историю не делают в белых перчатках, да? Максим Павлович не пожалел красок?

Я молчал. Не хватало еще пересказывать наши разговоры с Флейтистом. Да и спорить не хотелось, и даже неинтересно было, что еще скажет Лена, какие найдет тропинки к моему сердцу, чем станет обольщать. И так ясно, что это она умеет мастерски.

— Так вот, Костя. Давай уж откровенно. Вся эта наша «струнная» деятельность ни черта не стоит. Это даже не капля в море, это молекула… Аш-два-о. «Струна» действует более пяти лет. У нас, казалось бы, есть всё — и сила, и деньги, и связи. А толку? Мы спасаем детей — одного, двоих, десятерых… Ты статистикой нашей не нашел времени поинтересоваться? Это ведь даже не закрытая база. Видать, боялся лишний раз нос высунуть, маскировался… И тебе даже в голову не приходило, что столь нелюбопытные сотрудники уже именно этим подозрительны… Так вот, база статистики. Уничтожено наркоторговцев, сажавших на иглу несовершеннолетних — три процента от средней оценки по стране. Притонов — семь процентов. Сутенеров, торгующих детским телом — два процента! Прикинь, это великая и ужасная «Струна». Ты знаешь, сколько всего детей охвачено системой наших приютов? Двенадцать тысяч пятьсот. А всего по стране беспризорников — пять миллионов.

Она перевела дыхание, взглянула на меня негодующе, словно лично я был виноват в столь низкой эффективности.

— О, как это благородно — отнять ребенка у отца-садиста и матери-шлюхи, спасти и обогреть! Сразу ощущаешь себя героем. И плевать, что миллионы других детей где-то там, во тьме… ну не доходят до них руки, понимаешь. Потом, когда-нибудь… в будущем веке… А этот отдел сетевой преступности… эти наши борцы с интернетовскими педофилами… Глупо и смешно. Закроют десяток сайтов, выловят парочку шизиков — и вагон счастья ребятам. Надо же их чем-то занять, поставить на Великое Служение… особенно если ни к чему практическому непригодны… Да ты себя вспомни, свою судьбу. Ужаснейшее преступление, прыщавому отморозку по мордам съездил. Ты знаешь, что каждый пятый старшеклассник в этой твоей бывшей школе балуется травкой, а то и чем покруче? Тебе сказать процент будущего бесплодия среди раскованных девочек? Так нет, вместо того, чтобы делом заниматься, мы в игрушки играем, в инквизицию наряжаемся, эти дебильные Коридоры Прощения устраиваем.

— Насчет дебильности — совершенно согласен, — не смог я удержаться от комментария.

— А насчет всего остального? Ты что же, не понимаешь главного? Все эти наши маразмы имеют единственную причину — мы бессильны по сути. Нам остается корчить из себя неуловимых мстителей, а отсюда и прочие глупости. А ведь все очень просто, Косточка. Нельзя лечить симптомы. Это же не насморк, это рак. И как бы даже не запущенный. Операция нужна. Настоящая, профессиональная. Не микрохирургия дилетантская, о которой вы всё с Максимом Павловичем шушукались.

— Жучки, микрофончики? — хмыкнул я. — А не совестно своих подслушивать?

— Косточка, — вздохнула Лена, — у тебя у самого-то очень чистая совесть? Снежно-кристальная? Ну так вот когда воссияешь аки ангел небесный, тогда и нас, темненьких, суди. Не думаешь же ты, что мы вас из чистого удовольствия слушали?

— Как можно, Елена Ивановна? — развел я руками. — Долг. А также высшие интересы.

Лена поглядела на меня как-то очень странно. Нельзя сказать, чтобы с сожалением или с обидой, но и радости в ее глазах совершенно не осталось. Сквозила в них унылая правильность, с которой бесполезно спорить.

— Не кривляйся, — наконец сказала она. — Не идет тебе, совершенно. Ты вообще можешь подумать о чем-нибудь, кроме как о себе любимом, о своих болячках и обидках? Так вот, изначально порочна была сама идея. Благородные рыцари, неизвестно откуда прилетающие на крылатых конях, водятся лишь в сказке. А в жизни все так переплетено. Вот ты лучше подумай, откуда берутся, к примеру, бездомные дети. А также, откуда у «Струны» берутся деньги. Мы спасли хорошего мальчика Игорька, помнишь? А заодно посадили на «оброк» Пасюкова с Абдульминовым. Откуда же они деньги на «клиентские взносы» берут? А все оттуда же. Языком милицейских протоколов — «вступая в контакты с оргпреступностью, содействуя коррупции и теневой экономике». Короче говоря, сами же мы эту преступность плодим. Одной рукой наказываем бандитов, другой — кормим и защищаем. И иначе ведь не выйдет, Высокая Струна баксы из воздуха не рожает. И тянется этот порочный круг, эта ловушка «малых дел». Хватит, Костя! — Ее голос налился медным звоном. — Безобразие надо кончать. Причина детских несчастий — в несчастье этой страны. Пока здесь такая власть, пока здесь такой воздух — такая будет и жизнь. Надо прекращать. И «Струна» может это сделать. Может взять власть. Может вывести корабль из темной полосы.

— Красиво говоришь, — заметил я. — Хоть бы что новое услышать…

— Ну да, — кивнула она. — Типичное ваше с Флейтистом чистоплюйство. Руки испачкать боитесь. Как настоящие русские интеллигенты, вы только на кухнях болтать горазды, а как доходит до дела — так в кусты. Ну ладно, хотя бы и в кусты. Главное — не мешай нам. Тем, кто может.

— «Кто знает, как надо», — ввернул я давно уже ставшую банальностью строчку.

— Да чего тут знать? Тоже мне, бином Ньютона. Чем сильней загноится рана, тем больше зеленки придется налить. Если мы сделаем это сейчас, все получится быстро и тихо. Но через десять лет… Вот тогда это будет террор высшего класса. Впрочем, страну когда-нибудь спасут. Причем именно полиция, та или иная. Если не «Струна» сегодня, то какой-нибудь военизированный клан. Годом раньше, годом позже… Государственный ли, самопальный… Но тогда уже будет не до детей. Ты уверен, что Заводская площадь не придет сюда? Ты уверен, что переулки Столицы не перегородят баррикадами? И кто будет виноват?

Если предполагалось, что сейчас я упаду под грузом собственной вины, то Лена явно просчиталась. Мне было всего лишь пусто и холодно.

— Всё это я читал в предвыборных плакатах. И уже не верю. Знаешь, почему? Тебе… вам всем… почему-то всем вам, спасателям, кажется, что жизнь укладывается в ваши стройные схемы. Вы считаете на десятилетия… и у вас всё так гладко на бумаге…

И тут она не выдержала.

— Хорош болтать! — на бледных щеках выросли красные пятна — точно розы на снегу. — Иди к нам. Ты нам нужен. Сила Высокой Струны живет в тебе. И только через тебя мы все причастны этой силе. Пойми, идиот, мы не можем тебя заставить… опутать проводами… качать энергию как из генератора… Ты должен сам…

— Кому должен? Вам или Струне? Мне почему-то казалось, что все свои долги я давно выплатил.

Она отрицательно покачала головой и улыбнулась. Теперь уже улыбкой женщины, знающей о своем превосходстве над любым мужчиной — невнимательным, неспособным различить ее ложь.

Она знает меня. Видит насквозь, даже глубже. Слышит до последнего звука моей внутренней музыки, до сотой доли полутона. Старший Хранитель может не играть на скрипке, но слух иметь просто обязан.

— Ты сам не знаешь, что хочешь, — словно врач заключила она. — То ли сломать всё, то ли построить по-своему, то ли просто лежать на диване, кутаясь в плед и читая романчик… Ты сам не знаешь… А всего поганее, что и не хочешь знать.

Я сделал шаг в ее сторону. Всего один, ведь хуже не будет.

— Аккуратнее, Константин Дмитриевич, — шепнул рыжий тезка. — Здесь все меняется очень быстро. С каждым шагом, с каждым миллиметром. Постарайтесь увидеть… Вглядитесь…

Во что? — чуть было не спросил я. В их души? Но Костик ответил сам:

— Мысли их от вас скрыты, значит, смотрите на дела…

— А если наши взгляды на будущее страны не слишком совпадут? — заинтересовался я. — Тоже неудачное Восхождение?

Лена прыснула, словно девчонка-пятиклашка:

— Ты думаешь, тут мясорубка? Костик, ты правда поверил ему? Будто мы научились убивать неугодных Струной?

— Ну вот еще, — утешил я. — Силенок у вас на такое не хватит.

Я сделал еще один шаг, маленький шажок в сторону этих странных путчистов.

— Знаете, Константин Дмитриевич…

Я оглянулся и неожиданно понял, что Костик стоит на месте. Он не идет за мной, и скоро мне станет трудно его расслышать. Еще пара шагов — и за скрученным воздухом и пространством его ломающийся голос растает, развеется горьковатым дымком. Навсегда.

— Знаете, Константин Дмитриевич, — сказал мой рыжий тезка. — Они очень пекутся о тех, кто служит в обеспечении яруса. Из техников на Нижние Этажи опускалась лишь их бригадирша, ваш друг Маус и еще двое узких специалистов. Но и они никогда не входили в Мраморный зал… Правда, лифт и пограничный подвал… тот, куда уже не пускают, но связь со зданием еще есть… Вы сами увидите.

Странное чувство, будто весь мир вокруг вертится, точно взбесившийся вентилятор… Меня едва не сбило на черный, в зеленоватых прожилках пол, а глаза уже видели, видели…

Камера в стенке лифта, бесконечные провода. Пульт безопасности, не доверенный даже шефу охраны Гришину. Только Маус там, в верхних апартаментах аккуратно заливает на диск съемки происходящего в белой кабине. Но и у него нет времени просматривать постоянно растущий файл, к тому же приходится проверять — не желает ли это же сделать кто-то другой. Увы, Технический Хранитель, твое искусство сейчас бесполезно — я ведь все равно вижу. И неважно, чьей силой — Струны ли, рыжеволосого ли призрака. Вижу.

Кабина медленно, с гулом катилась вниз. Ее почти не трясло, свет не дрожал. Это был люкс, на котором обратно, в Тональность, повезут короля.

— Все будет в порядке, он же неглупый парень. Покричит, повздыхает — и поймет, что иначе нельзя.

Это Лена. Усталое, совсем пожухлое лицо. То ли так упал свет, то ли слишком намучилась за последние дни — но ей сейчас можно дать и сорок, и больше.

— Не факт, — возразил худощавый. — Этот товарищ непредсказуем.

— Другого не было. — В голосе Лены шелестит осенняя трава.

— Но мне кажется… Ого!

Их все же слегка тряхнуло.

— Поздравляю, коллега…

У Геннадия удивительно белые, здоровые зубы. Мечта дантиста.

— Мир кончился, открылось Ее пространство.

— Ехать еще долго… — задумчиво продолжал Сальников. — Лена, мы это уже десять раз обсуждали, но я все-таки до сих пор сомневаюсь. Ну почему вы так уверены в нем?

— Просто чувствую, — улыбнулась она. — Женскую интуицию не стоит недооценивать.

Лифт опускался все ниже и ниже — сюда, к залу, где все уже разрешилось, а я стою молча над трупом Флейтиста и думаю, как он похож на обычного старика. Может быть, Ковылев уже появился и я сейчас говорю с ним?

Что он хотел сказать? Пространство Евклиду неподвластно. А кому подвластно?

— Так что там насчет страховки? — помолчав, спросил Сальников.

Повисла тягучая пауза. Затем Геннадий сказал:

— Я уже давно послал своего человека. Очень умелый человек. Доставит без проблем.

— А какие вообще могут быть проблемы? — искренне удивилась Лена.

Сальников с Геннадием быстро переглянулись.

— Все в порядке, Леночка, — улыбнулся главвоспитатель. — Ты уж на нас положись, не забивай голову мелочевкой. Мы ведь уже не маленькие, кой чего соображаем.

Я перевел взгляд на «мыльницу», висевшую все это время у пояса, словно заурядный мобильник. Что там говорили мои тезки? Сюда нельзя дозвониться… Дозвониться оттуда…

Я снова поднял глаза на троицу. Не на ту, что в записи — а которая здесь и сейчас. Три комка нервов. Три бомбы, способные если и не на всё, то уж по крайней мере на многое.

— Чего они хотят? — громко, во весь голос произнес я.

— Они уже взяли его… — коротко отозвался Костик. — Везут сюда. В минус первом есть камеры… Ты сам там бывал.

Геннадий с Сальниковым переглянулись:

— Кто с тобой? — коротко и жестко спросил главный боевик.

Почему бы и не ответить?

— Тот, кого уже не надо спасать. Тот, кто знает правду.

Ну-ка, поломайте головы над загадкой.

— …Этот человек. Он из отдела нестандартных акций, — быстро зашептал Костик. — Ему дали вводную. Сказали, что этот ваш Димка торгует травкой для младших классов. Сказали, родителей нет дома и его надо просто изъять, чтобы поработать с ним здесь, в «Струне»… Дали добро на самые жесткие меры.

… Железная дверь квартиры. Димка с одной стороны — Валуев с другой. Их быстрый и малопонятный разговор. Димка бросается в комнату, хватает мобильник, набирает мой номер.

Валуев достает «Резак-М», универсальную капээновскую отмычку (я видел такую у Сайфера). Он понятия не имеет, что это — квартира «Струны», он просто нашел наконец ту заразу, что, просочившись в ряды ясноглазых детей, потеряла право зваться ребенком.

«Абонент не отвечает или временно недоступен…»

Нет, никакого ясновидения — просто я знаю, что все было именно так. И некогда задаваться вопросом «откуда». Знаю — и всё.

— Он привез его. Минут пять назад… — быстро шепчет Костик. Он не боится. Кажется, уверен, что сделать ему ничего тут не сделают. Знает, что не по зубам ни Лене, ни этим двоим. А ведь Лена, похоже, о чем-то догадалась.

— Ребята, вы что? Какого дьявола? — прошептала она, отступая на шаг. Как это тошно — осознать, что и за твоей спиной могут устраивать игры. Три ферзя — это многовато. Один, ну максимум — два…

— Тут всё не по правильной геометрии, — шепнул рыжий. — Тебе же сказали. Беги.

— Как?

— Просто беги вперед, а я попробую изменить путь. Дядя Костя поможет, он ушел недалеко…

…Коридор был мне смутно знаком. Кажется, я уже был здесь, точнее сказать: меня были. Я ничего не помню из того времени, да и что можно помнить, если весь мир превратился в мутную жижу, куда тебя погружают с головой… и удары по почкам — будто вонзают раскаленный штырь.

А потом милосердие следователя — и палач… как там это зовется в нашей любимой «Струне»? — какой-то Исполняющий Хранитель волочит тебя за ноги в одну из вонючих камер, а мимо тянется этот нелепый, неестественный коридор, непохожий ни на что на свете.

Боль заливает тебя крутым кипятком, рвется наружу, мечется и не может отыскать выхода, глаза почти не видят, на них стекает жижа с волос, словно адский шампунь, изготовленный сумасшедшим химиком. Где-то там, в мутной дали, проползают шершавые стены и редкие лампы, закрытые не плафонами, а решетками, как в переходах на городских окраинах.

Коридор, я плохо помню тебя, но узнаю всегда и везде…

Мерные шаги. Димка! С отросшими волосами (не смог я выгнать его в парикмахерскую, а в «Веге» оболтуса стригли!), глаза опущены в пол и, похоже, внимательно считают плиты. Руки заложены за спину, сзади идет конвоир.

Тишина, долгая, вековая… Такая, наверное, бывает в аду, где лишь одна пустота, ты ждешь, а с тобой ничего не случается. Ничего, никогда, никогда…

— Вы кто? Вы «Струна»? — угрюмо спрашивает Димка, но получает лишь «Иди!» и сильнейший тычок в спину. Конвоир знает, что это уже не ребенок. Высокая Струна, источник добра и света, отлучила его от детства. За того, кто продавал смерть, уже бесполезно бороться. Можно лишь бороться с ним.

Он должен идти туда… Туда, Где Примут Решение.

— Этот человек… сопровождающий… — голос рыжего Костика прозвучал ниоткуда, мальчишка остался там, в Мраморном зале, а я… где сейчас я? — Он единственный из отдела служил раньше в следственном.

Я вгляделся. Свет очередной зарешеченной лампочки пробежал по лицу конвоира…

Валуев Игорь, человек «Струны». Отдел нестандартных воспитательных акций.

Это было написано на маленькой нагрудной карточке, пропуск к минус первому ярусу, но мне не требовалось читать, я и так узнал его: эти очки, этот странный холодный взгляд.

Так не может смотреть убийца, бандит или тайный агент КПН. Так не смотрят обычные люди «Струны»… Неуловимый мститель, вчерашний интеллигент и очкарик, поэт, на новом витке революции оказавшийся в департаменте безопасности. Он уже не поэт, он кует людям новое счастье. Теперь изо всех сил он будет казаться жестоким, расчетливым и холодным… ибо другой поэт сказал: «Помой руки и положи в холодильник сердце».

Он морально готовился. Может быть, не спал ночами, кусал подушку, задыхаясь от страха, стыда и надежды. Он избивал бамбуковой палкой Врага Детей — Константина Демидова… Он ли? А почему нет? По времени совпадает. Вряд ли у «Струны» слишком много палачей… пока, во всяком случае. Он готовился стать солдатом, чтобы придуманная им сказка стала былью… Он. Он ждет приказа — набросить струну, ту самую, назначенную очередному маньяку или бандиту. Набросить на Димкину шею…

Но зачем? Кто на самом деле заварил эту кашу, а главное, кого собрался ею кормить? Такой вот короткий поводок для Главного Хранителя? Для дрессированного короля Демидова? Это и есть их «подстраховка»?

— Он не сделает этого. Он не решится убить ребенка, — шептал над ухом мой рыжий тезка. — Просто будет пугать. Успокойтесь, Константин Дмитриевич. Держитесь, вам надо быть осторожным…

«Струна» создавалась во благо. Благо ее просто. Опытнейший убийца Сайфер никогда бы не поднял руки на ребенка. И не только он, согнувшийся под грузом своего тайного горя. Никто. «Струна» — благо. Но лишь до тех пор, пока у нее есть черта, линия, за которую можно спрятаться. Полоса, отделяющая жизнь от безумия. «Струна» не сможет стать палачом и судьей для страны. Не сможет, пока не сломает свои же оковы.

И вот идет он, человек, готовый сделать это… Человек, переступивший себя. Ради… Он сам не знает, ради чего.

А ради чего я? Какое мне дело до этих дрязг, до интриг, до завтрашней телепрограммы? Не всё ли мне равно, кого увидеть на экране: вороватых ли чиновников и страдающего похмельем Законноизбранного — или Лену в окружении хищно озирающейся охраны и адъютанта Мауса с чемоданчиком Верховного Командующего…

Да, мне есть до всего этого дело. Как только я буду знать — Димку всё это не коснется…

— Стой, Костик! — Ленкин голос дрожит испугом. — Это опасно, не делай! Ты что, с ума сошел?

Она боялась. То ли за себя, то ли за свое великое дело, то ли… за меня.

— У него же оружие есть! — кричу я Костику, влетая в какой-то поток, вновь закруживший меня по залу.

— Трусишь? — усмехается рыжий тезка, и в словах его звучит что-то похожее на обиду.

— Я думаю, чем мне драться! — доказывать ему что-либо нет ни сил, ни желания, ни, главное, времени.

— Ты ведь Хранитель. Неужели забыл?

Какой глупый ответ. Или он снова корит меня за бездействие?

— Ты же человек «Струны». Струны, понимаешь? Ну неужели ты такой дурак?

…Выдернул кол из плетня и пошел на урядника. Фраза из книжки полувековой давности. Тогда прибить урядника считалось исторически прогрессивным деянием. И что изменилось? Все те же лица, все та же полицейская машина — хищная и кровожадная, сожравшая сперва народ, а затем тех, кто честно пытался его защитить. Остался лишь отдел внутренней контрразведки. Да и то…

…Выдернул кол…

Я рванул Струну на себя — зная, что это не только самоубийственно, но и попросту глупо. Всё равно что свалить плечом небоскреб. И даже не сразу понял — получилось! В темных глубинах, в недрах иных тональностей, она будто слетела с шарнира и зашаталась, как гнилой зуб в распухшей десне.

— Не надо! — крикнула Лена и присела на корточки, закрыв голову руками. — Дурак, кретин, идиот… Ты же ничего не понимаешь! По-другому же надо! Ну зачем, зачем?

Ее спутники отступили подальше в лифт. Может, бросят ее и уедут? Плевать.

Струна… Я, дурак, и впрямь принял ее за какой-то вселенский штырь, скрепляющий миры? Поверил сказкам? Ничего с ней на самом деле не случилось, вот же стоит, как и раньше. Но вибрация, льющаяся откуда-то с черного потолка, ударила по мне — и я понял, что касаюсь Струны второй, а может, и первый раз в жизни. Сейчас она просто убьет меня, как обычную мошку, рискни та играть на гитаре и оттяни басовую «ми». Ударит, сожжет, вывернет наизнанку…

Прости меня, Димка, я и в самом деле дурак.

Странный звук, вспыхнувший повсюду разом, будто взвыла тысяча Тональностей, собрался в моей руке и ударил по ней беспощадным током, чудовищной музыкой, оглушающей и ослепляющей. Музыка разодрала меня изнутри, швырнула прочь, в лабиринт неевклидовых провалов и бездн, где все подчинялось отвратительному, совершенно немузыкальному звону. Наверное, что-то сломалось в мире. Или во мне.

Не люблю разрушителей…

9

Валуев, может, о чем-то и догадывался. Туманные слухи о нижних ярусах наверняка долетали и до него. Он вполне мог ждать самых разных неожиданностей, но такого…

…Свет, мгновенно ослепивший меня, схлынул, унося с собой звенящую тьму. То ли это своего рода контузия, то ли очередные шутки Струны… Лена говорила, что тогда, в Мухинске, Она тоже сверкнула как миллион молний сразу.

Ну и что? Плевать я хотел на эти Тональности, Струны и Музыки.

Димка оказался чуть сбоку, Валуев — точно передо мной. Мир вновь крутанулся, причем тут уж я был точно уверен — именно мир, а не мое восприятие. И значит, медлить нельзя. Как тогда, на темной заснеженной стройке…

Что, Костя? Ждешь Резонанса? Хватит глупостей, не поможет тебе Струна, не простит… Попросим ручками, маэстро.

И я ударил. Словно в уличной драке, просто и незатейливо — кулаком в челюсть.

— Ах, ты… — из Валуева вырвалось выражение, совершенно неуместное в присутствии детей.

Интересно, хулигана Исаева он тоже перевоспитал ругательствами и пинками?

— Константин Антонович! — Димка отскочил в сторону. Он хотел сказать еще что-то, но не успел…

— Получай!! — выплюнул я отдающее медным привкусом слово. И растерявшийся Валуев заработал новый, не менее хлесткий удар.

Не умел я никогда по-настоящему драться, и приемы мои не отличались изощренностью. Зато их эффективность была на лицо… На лице. На лице этой твари, в которой сошлась вся та мерзость, всё то дерьмо, что человек обязательно несет в себе, даже если выходит в путь лишь со светлыми и добрыми мыслями.

Валуев шатнулся, попробовал блокировать удар, но не смог. Все же моя комплекция пригодилась в деле, и теперь у великого педагога не было шансов.

Еще! Снова удар, той же рукой, чтобы не давать и секундной передышки.

Валуев отлетел к стене, приложившись к ней спиной, и я резко ударил его в живот, вложив в этот удар последние капли своей звериной ненависти…

Как тогда, в солнечном классе, когда на столе лежала злосчастная распечатка.

Хранитель Третьей Категории, сотрудник отдела нестандартных воспитательных акций Валуев скрючился на полу и тихо матерился, не в силах подняться. Я занес было ногу — добить, но вдруг понял: не смогу.

И в тот же миг чудовищный оркестр, гремевший в моей голове, смолк…

— Константин Антонович, я хотел предупредить. Но телефон не отвечал.

Голос Димки донесшейся откуда-то сзади, вывел меня из прострации. Сначала я увидел знакомые фонари и шершавые стены, потом уже перевел взгляд на себя…

Кулаки были в крови. Я вновь ничего не помнил, вновь не соображал, что наделал, а главное, как. Здоровый медведь наломал сдуру дров — и теперь будет хуже.

— Я так испугался, — всхлипнул Димка. — Блин… Ваще… Вы прям из воздуха, из темноты, оттуда… где фонарь не горел, я уж…

Он был растерян. Испуган, растерян, беззащитен… Здесь было холодно и могла пригодится форменная курточка «Веги», а то в одной майке можно и простыть. Накануне первого сентября…

Димка Соболев, хулиган из гадюшника № 543. Мальчик с растрепанными волосами, целый год не видевший мамы.

— Что вы стоите, Константин Дмитриевич, — я повернулся туда, где действительно на повороте не было фонаря и из темноты доносился другой детский голос, тоже знакомый и близкий. — Бегите, пока не разблокирован доступ. Вперед, третья дверь налево, сунете карточку, вы же до сих пор значитесь в базе охранником Флейтиста… Вам откроется. За ней коммуникационный туннель, через сто метров лестница наверх, выход во дворе на том берегу реки…

Я все ждал, что Костик появится и я еще раз увижу его рыжие волосы…

Но со мной говорила лишь чернота, мрак между расступившихся стен.

— Они нас догонят, — зачем-то сказал я, забыв, что не следует пугать Димку.

— Нет, — ответила темнота голосом Костика. — Зачем вы схватились за Нее?

Мне вдруг стало стыдно. Господи, как же глупо! Но ведь он сам подсказал мне?

— Ты предложил использовать Струну?

— Не так же грубо! — в его голосе родилась настоящая детская обида. — Вы же гвозди телевизором не забиваете?

— А что, эффективно, наверное, — брякнул я.

— Да! — кажется, Костик вновь обиделся на мою глупость. — Только телевизор потом сломается! Такого Резонанса еще не было! Никогда! Вас швырнуло через несколько слоев сразу, и еще повезло, что сюда. Могло совсем в другой подвал, а могло и…

Он замолчал. Не сказал ни слова, но я вдруг понял, что под Мраморным залом скрывалось что-то еще. Что-то такое, о чем не знал никто в «Струне» — ни Максим Павлович, ни тем более Лена.

— Да что вы стоите! — раздраженно воскликнул Костик. — Бегите же!

— А они… — вяло, обречено, как и тогда, смывая кровь с кулаков в школьном умывальнике, спросил я.

— Они пока в ужасе… — коротко бросил Костик, а потом вдруг добавил. — Высокая Струна лопнула. Вы порвали ее. Случайно.

Я стоял, глядя в слепую пустоту, и не мог понять, что же чувствую.

Вот и всё. Споры о будущем, о стране и о благе, диктатуре и демократии, правах и нарушениях, наименьшем зле и политике пряника с кнутом…

Вся болтовня, на которую завязана судьба целого государства.

И один дуралей, попытавшийся спасти мальчика… От чего? Не стали бы, в самом деле, его пытать — даже этот дурак Валуев, что корчится сейчас на полу. Хотя вот он как раз… кто его знает.

Плевать, я нашел свою цель. И цель моя скоро замерзнет в своей тонкой майке.

— Прощайте, Константин Дмитриевич, — выдохнула темнота. — Бегите скорее и загляните в карман пиджака…

Я повернулся к Димке.

— Ну что, ясноглазое дитя? Кажется, отсюда пора делать ноги?

Эпилог