«Грущу, конечно, — признавался сам себе Андрей, заметив, как ставших совсем маленькими кленов коснулось легкое облачко. Коснулось и поплыло дальше. — Грущу. Да. Но и радуюсь. Радуюсь испытанию, в которое вступаю, и радуюсь вере, которую несу в себе. А чистоту сердца проверит жизнь…»
Последний на пути к станции подъем — Рыжая горка. Еще раз от края и до края открылась взгляду Березовка с двумя пылающими кленами, будто говоря Андрею: «Запоминай же, запоминай…»
А потом все постепенно скрылось. Утонуло за горизонтом.
3
По вагону прошел белобровый приземистый новобранец. Волосы у него белые, белые, спадающие на лоб. А под ними — не расставшиеся еще с детской наивностью серые глаза.
— Хлопцы, у кого есть авторучка?
— Карандаш вот возьми.
— Карандаш? Нет, мне авторучку.
Лежавший на средней полке Андрей полез в висевший над головой пиджак, достал ручку.
— Держи, белявый.
— Уж и белявый, — весело отозвался новобранец. — Один в селе был. А приезжие говорили, что и в округе всей по цвету вытянул бы на абсолютного чемпиона.
— Ха-ха-ха…
В вагоне повеселело.
— А зовут как?
— По имени Иван, а фамилия и вовсе подходящая: Сахаров.
— О-ха-ха-ха…
— Аккурат… Ха-ха-ха… аккурат под вывеску деланый.
— А-ха-ха-ха…
В хохоте утонули колесный стук, шум ветра за окном, удары костяшек домино.
— А ручка зачем, Сахарный?
— Письмо писать.
— Как, уже? Сердечные излияния?
— А вы думали.
— Да у тебя вон губы еще от поцелуев не остыли.
— Ну так что ж?
— Ай да Сахарный…
Льняная голова склонилась над столиком, на листок брызнули мелкие строчки. Буквы ломались от покачивания вагона. Иван недовольно сдвигал реденькие свои брови. Но лицо его никак не делалось сердитым. Только слегка темнело веснушчатое межбровье и оттопыривалась, ершась рыжеватым пушком, верхняя губа.
Вечером написал Иван еще одно письмо, а утром опять уселся за столик и скоро вкладывал в конверт новый исписанный листок.
— Тебе бы в писаря, — смеясь, сказал Андрей, опять доставая через какое-то время из пиджака авторучку.
— Э, нет, друже, я в радиотехнику.
— Тогда мы вдвойне попутчики: я тоже туда.
— Да ну? Здорово. Давай и там вместе попросимся.
— А чего ж, можно.
— Ну, чудненько. Договорились. Только давай проситься в локацию, а? — по-мальчишески понизив до шепота голос, предложил Иван. Глаза его мечтательно сузились.
— А это я уже давно решил, — уверенно сказал Андрей, улыбнувшись, отчего скуластое, чуть грубоватое лицо его вдруг преобразилось, черты смягчились и потеплели.
— Вот и чудненько, — всеми своими веснушками светился Иван, усаживаясь к столику.
— Да ты кому это все строчишь? — спросил Андрей.
Иван пунцово покраснел, замялся.
— Ну, ладно, ладно, — поспешил ему на выручку Андрей. — Пиши давай, дело хорошее. Зовут-то ее как?
— Аська, — ласково и задумчиво сказал Иван. — Понимаешь, сирота она. С войны. А тетка, у которой, живет, злюка-злюка. Ну, просто кобра. Так я, чтоб не так горько было Аське, решил писать ей почаще.
— Хороший ты парень, Иван, — помолчав, с чувством сказал Андрей.
— А мне в селе говорили, что я для коммунизма совсем готовый, — бесхитростно согласился Иван. И вдруг предложил: — Слушай, давай дружить будем. А? Сказать по правде, так и ты мне сразу по душе пришелся. Тебя как зовут?
— Андрей.
— А фамилия?
Андрей улыбнулся:
— Квёлый я.
— Что? — у Ивана недоуменно вытянулось лицо, и он быстро-быстро заморгал ресницами.
— Это фамилия моя такая, — сказал Андрей, сдерживая улыбку.
Иван, забыв про письмо, долго беззвучно смеялся, выговаривая по одному слову:
— Квёлый… Корову… кулаком… зашибет…
4
«…Здравствуй, Лизок! Ты пишешь, что в Березовке выпал первый снег. Здесь он выпал давно. Что поделаешь, север есть север. Но дело не в этом. Сейчас я хотел бы сказать тебе, что, как у вас там первый снег, так у нас тут с Иваном первая радость. Мы стали самостоятельно проводить цели. Это то, что прежде всего требуется от нас по специальности.
Ты, может быть, не помнишь, о каком Иване я говорю? Да это тот самый, Сахаров. Я писал тебе о нем в первом письме. Он прыгал сегодня от радости и повторял: «Ну, друже, чудненько. Чудненько. Теперь прицел на классность».
А ты знаешь, что значит стать классным специалистом в нашем деле? Не знаешь? Я тебе скажу коротко: надо научиться не только читать экран индикатора, понимать его, управлять им. Надо научиться его чувствовать… Это такой умный прибор. Сверхчуткий и сверхдальнозоркий. Вот я далеко сейчас от тебя, а появись над Березовкой самолет, я увижу его. Увижу живым движущимся импульсом, который, как по кусочку голубого неба, поплывет по моему экрану. Это и будет цель. И я должен провести ее, а вернее сказать — навести на нее самолет-перехватчик…
Я часто уношусь мыслями к нашей Березовке, и тогда ветер, шумящий в антеннах, кажется мне шорохом Перепелиной рощи, а седое небо за стенами аппаратной — небом над твоими кленами…»
Андрей закрыл глаза и увидел это небо, оно было в багровых полосах заката, под которыми розовой ватой сугробились облака. И ему потребовалось какое-то усилие, чтобы вернуться к действительности, вспомнить, что стоит он не на Рыжей горке близ родного села, а недалеко от аппаратной, откуда, сдав смену, только что вышел. Сменный его уже занял место у пульта: можно идти на отдых. Но ему не хотелось уходить. Хотелось постоять, посмотреть на закат.
И Андрей закрыл глаза, чтобы еще раз мысленно увидеть небо над Березовкой, услышать шорох Перепелиной рощи и сказать Лизе «до свидания»…
«Здравствуй, Асенька! Вчера не написал тебе, впервые пропустил целый день. Но ты не обижайся: горячие дела. Служба. И если бы ты знала, как много мне помогает Андрей. Мы с ним сдали уже на третий класс, а к осени думаем взнуздать первый. И, кто знает, может, получим краткосрочный отпуск.
Аська, родная, как мне хочется тебя видеть! А тетка… Потерпи еще малость. Я уже твердо решил: как приеду — перейдешь жить к нашим. И если пожелаешь, совсем. Понимаешь?
Привет тебе от Андрея.
Отсветило солнце, отголубели белые ночи — отстояло над гарнизоном короткое северное лето. Минутными утренними вспышками догорало теперь оно. Солнце лениво и неуклюже выползало из-за горизонта и тут же, словно не одолев крутизны небосклона, кумачовое от стыда, скрывалось.
А в день тревоги оно и вовсе не показалось, лишь красные космы его, точно взбитые ветром, повисели недолго на самом скосе неба. Андрею показалось, что это из-за них и тревога, что властный звук сирены возник из этих косм, густо-багровых, торжественных и бесстрастных предвестников долгой полярной ночи.
Тишины как не бывало, ее место заполнило движение и короткие отрывистые слова. А еще через минуту власть захватили новые звуки — ровный и ритмичный гул силовых установок.
Андрей видел, что вместе с ним секунда в секунду занял место у пульта Иван. И тут же с командного пункта поступило предупреждение: где-то на дальних подходах неизвестный самолет.
В начале службы аппаратная казалась Андрею пилотской кабиной большого самолета: эти неяркие контрольные лампочки, светящиеся шкалы приборов… Еще капля фантазии — и ты в полете, считай, что с быстротой молнии уносишься от земли.
— Нет, здорово, Ваня. Правда?
— Чудненько, друже…
Потом, с приходом чувства власти над приборами, ощущение полета пропало. Аппаратная стала аппаратной, а поставленная боевая задача — основной мыслью.
Вот и сейчас… Но что это? Явно искусственные и очень активные помехи…
Что же, Андрей и к этому был готов. Уже через какие-то минуты он послал в черный раструб микрофона уверенные слова:
— Цель вижу! Азимут… дальность…
5
Подполковник или не расслышал или не понял Андрея, поэтому со строгостью в голосе сказал:
— Отпуск за обнаружение важной цели предоставлен вам, а не Сахарову. Так о чем вы просите?
— Я прошу разрешить вместо меня поехать Ивану… Простите, ефрейтору Сахарову. Девушка у него… устроить ее надо. Уж больно трудно живет.
— А вам самому ехать, что ли, не хочется? — подполковник встал из-за стола, в удивлении подошел вплотную к Андрею.
— Очень хочется, — горячей жаждой вырвалось у Андрея. — Но Сахарову нужнее сейчас поехать. Письма он получает невеселые, извелся…
— Ну что ж, — сказал после минутного молчания подполковник. — Пусть будет по-вашему. Отпустил бы я вас обоих, но остаться без двух первоклассных операторов сразу мы не можем. А время такое, что едва-едва успеет вернуться Сахаров. Замкнутся дороги. Так что вам уже придется ждать весны.
— Я понимаю, — сказал Андрей.
Подполковник пристально посмотрел ему в глаза, в которых радость была перемешана с грустью, тепло улыбнулся, обняв за плечи, проводил до двери, сказал отечески мягко:
— Пошлите ко мне Сахарова…
6
«Ты с ума сошел, Андрей. Ты понимаешь, что ты сделал? Какую радость отнял у себя и у Лизы? Опомнись, пока не поздно, пока сидит еще над раскрытым чемоданом потрясенный и до слез благодарный тебе Иван. Он не обидится и поймет тебя. И тогда через пять дней тебя встретит Лиза. Ресницы ее уже сбросили солнечную окалину и теперь черные, черные… Она будет в пуховом платке, заиндевелая, окутанная прозрачным морозным дымом ночи. Будет дразнить тебя Квёшей и, не веря в пришедшую радость, пристально всматриваться в тебя, узнавая и не узнавая своего Андрея.
И десять дней подряд ты воочию будешь видеть Березовку, исходишь на лыжах и луг и поле, будешь подолгу простаивать, опершись на палки, у того ивового куста, где держал ее за руку, а она, борясь со стыдливостью, говорила: «Да мне уж хоть бы зло в тебе вызвать. Ласковым-то ты, видать, и не бываешь».