Взрастая творческой игрою,
Взнося разрозненное к строю,
Сомкнет – как небо цельный — круг.
«Хоть заштатная столица…»
Хоть заштатная столица,
Городок наш деловой
Копошится, веселится
Над чудачливой Невой.
Сочетанье шутовское
Ночи с днем, тепла с зимой,
В пляске Витта, как в покое,
Бредит вслух глухонемой.
В эту гниль, и слизь, и слякоть
Славно Питером брести,
С двойником своим калякать
Без путя, хоть по пути.
И желанья, и вопросы
Драной шубой запахнуть,
Дымом скверной папиросы
Подогреть пустую грудь.
А с погодою бесстыжей
И поспорить не моги.
Ну, пускай холодной жижей
Захлебнутся сапоги, –
Как они, твоя сквозная
Восприимчива душа,
Ты идешь, куда – не зная,
Дымной влажностью дыша.
Что ж? Не хочешь в воду кануть?
Шепчет вкрадчиво двойник:
Без догадки – в небо глянуть,
Что же к лужам ты поник?
И на небе словно лужи.
Благодатная пора!
Стройность оттого не хуже,
Что гармония сера.
Верь, напрасно оробела,
Что за нею ни гроша,
И шатается без дела,
Вся прокурена, душа.
Для чего же, в самом деле,
Ты и дышишь как поэт?
Сообразностью без цели
Убежден ты или нет?
Разве ветерком подбитый
Саван треплют чудаки
Не по всей Руси сердитой, —
У одной Невы-реки?
«Небесного коснулся дна…»
Небесного коснулся дна
Твой дух глубинный, голос лирный:
Такою стужею надмирной
Душа твоя опалена!
Нездешней силой сердце билось –
И переполненная грудь
Эфир разреженный вздохнуть
Успела – и остановилась.
«Не прикасайся, друг, к моей душевной язве…»
И ни единый дар возлюбленной моей,
Драгой залог любви, утеха грусти нежной.
Не лечит ран любви, безумной, безнадежной.
Пушкин
Не прикасайся, друг, к моей душевной язве:
Она всегда свежа. Скажи мне только: разве
Теперь, когда лежу бессонный, нищ и слаб,
Судьба-причудница склониться не могла б
На давние мольбы?.. Нет, слушай: этот милый
Листок украденный – залог, но взятый силой, –
Хранивший несколько ее случайных строк,
Он должен был истлеть, – единственный листок!
И вот года плывут. Ужель не минет кара?
Ужели позднего мне не дождаться дара?
Хотя бы звук один — как дальний рог в горах,
Как имя нежное на шепчущих устах.
«И площадь, и камни, и люди…»
И площадь, и камни, и люди,
И звонкий прозрачный мороз;
И в звоне, и в шуме, и в чуде
Из детской спокойной груди
Призыв, словно песня, пророс.
«Подайте на хлеб слепому», –
И где всё стремилось, и где
Всё стыло, – дыханью тугому
Пахнуло совсем по-иному:
«Спасибо на вашем труде».
И мальчик повел слепого,
А песня просилась в ту ширь,
Откуда неспешно, сурово
Брело певучее слово
И малый его поводырь.
«Расцветали фиалки, распускались березки…»
Расцветали фиалки, распускались березки,
Я брела по дороге, я дышала весной.
Рассыпало мне солнце золотистые блестки,
По кустам, по дороге, предо мной, надо мной.
Небеса голубели – и взвивались, и пели
Воскрешенные птицы – и журчали ручьи.
Переливные трели в росных каплях горели,
И звенели – ужели? – ими грезы мои.
И брела я и пела, и на небо глядела,
И глядела на землю, что цвела и звала,
В блестках утра горела, улыбалась и пела,
И стопы мои грела, так любовно мила.
И последнее слово я услышать готова:
Вот душе распахнется заповедная дверь.
Вдруг блеснуло – и снова. Я нагнулась – подкова
Мне раскрыла ворота: счастью новому верь.
Ах, полна ты, примета, мне такого привета,
В это утро весною ты со мною, мечта;
Ты пророчица света, молодая примета,
Словно песня поэта – разлита красота.
ОСЕННИЙ ПРАЗДНИКНаталье Васильевне Яницкой
1. «Нежат светлою печалью…»
Нежат светлою печалью
Астры в дремлющем саду.
Так задумчиво иду.
А над меркнущею далью
Легкий сон в полубреду
Иероглифы лелеет
Ясных звезд – и дремой веет.
2. «Смешно на августовском пире…»
Смешно на августовском пире
Закатных красок и цветов,
Где жаждет взор раскрыться шире
И легкий дух лететь готов –
Хоть словом пышным и богатым,
Хоть песней тихою без слов
Равняться с этим ароматом
Певучих, вечных вечеров.
1 СЕНТЯБРЯ 1920
У меня и косы жестковаты,
И совсем не в меру плосок нос;
Я набита вместо мягкой ваты,
Верно, горстью этих же волос.
Но зато могу сказать я прямо:
Мне к лицу и мил костюмчик мой.
Ты меня полюбишь – правда, мама?
И в постельку ляжешь спать со мной?
Утром чуть подымешь ты ресницы
Весело на ясную зарю,
Или хоть на бледный свет денницы –
А уж я во все глаза смотрю.
«Воспоминанья мне являют свет…»
Воспоминанья мне являют свет
Морозным и блестящим первопутком,
И в воздухе разреженном и чутком
Как бы звенит ласкающий привет.
А ныне мир приземистых одет,
Снует вокруг в круженье жадном, жутком,
И редко тихим, чистым промежутком
Душа вздохнет. Успокоенья нет.
Пути ее глухие тяжки, строги,
Едва бредут по колеям дороги
Ухабистым, изрытым и кривым.
Вдруг девственной наляжет пеленою
На буром белый снег – и тишиною
Повеет мне – и духом вновь живым.
«За богинь торжественного спора…»
За богинь торжественного спора
В воздухе кипит и смех, и стон –
Пламень, распаленный силой взора
Горделивых и ревнивых жен.
Озарились мраморные лица
За безмолвьем – ярче и живей
Вспрянул говор судей и гостей,
Приговор над красотой творится
Тот, что сквозь века поет цевница.
«Я не забыл тебя. Дышать последней страстью…»
Я не забыл тебя. Дышать последней страстью
Так сладко мне.
Навечно ли я предан безучастью,
Лежу на дне.
И тусклая волна мне взоры заслонила,
Дыханье захватив;
И мягкая меня повергла сила
В немой разлив.
Нет, пламенный, плыву воздушною волною,
Свободен и крылат;
Ты, нежная, горишь и дышишь мною,
Спален разлад.
Я не забыт тобой. Тобою торжествую,
Обугленный в огне,
Вдыхая страсть последнюю, живую –
И сладко мне.
«Сквозь утренние томные мгновенья…»
Сквозь утренние томные мгновенья
Мне слышен звон торжественной Москвы.
И помню я: сегодня воскресенье
И день усекновения Главы.
Уже осенней жертвенной листвы
Страдальческое светлое горенье
В разлитии нетленной синевы.
Тут, за окном – влечет меня в паренье.
И верит дух – вновь высью потеку,
С телесной ветхостью забыв по прахе
Приниженную дольную тоску
Пророк сложил – на блюде, не на плахе –
Главу окровавленную, – но вот
Звон светлый воскресение поет.
«Ее увидел на закате…»
Ее увидел на закате
В одежде стройной, на коне –
И то виденье в легком злате,
Тень тонкая, живет во мне.
И таково воспоминанье
О небывавшем никогда;
И в тихом творческом молчанье
Встает иная череда.
Над опустелой колыбелью
Склоненная, стоит она,
Страдания нездешней целью
Таинственно осветлена.
И словно шепчущий далече
Умильные молитвы вслух,
Благоговейно теплит свечи
И слезы льет мой скорбный дух –
И видит: тихо к аналою
Поникло строгое чело –