И песнопевною хвалою
Сияет чисто и светло —
И на раскрытые страницы
Приятых мук души другой
Полусмеженные ресницы
Слезу роняют за слезой.
«О, приходить ли в ужас мне…»
О, приходить ли в ужас мне, –
Как в диком и безумном сне, –
Что мною съеденная каша –
Нет, не моя, а – ваша, ваша?!
Что завтра, в праздник, может быть,
Ее придется вновь варить
Вам по моей вине безбожной?!
Нет, невозможно, невозможно!
Всю ночь метаться буду я,
Вздыхая, плача, вопия,
И вот, страдальца утешая,
Ко мне приходит крыса злая, –
И тихо слезы льет со мной, –
Но я ей молвлю, сам не свой:
«Друг незабвенный, друг прекрасный!
Все утешения напрасны!»
И для чего, не знаю сам,
Остаток каши ей отдам…
Чтобы страдать потом всецело –
Не за одно лишь злое дело!
НЕВСКИЕ РУСАЛКИ
Когда-то юною и ласковой наядой
Русалка невская, поднявшись над волной,
Мой ранний робкий пыл негаданной наградой
Пленила, так мила под майскою луной.
Года – и вот, полуночью осенней,
В туманном мареве, в бессильном полусне,
В болезненной игре зеленоватых теней
Русалок хмурый сонм явился ясно мне.
О напряженные страдальческие лица!
Вон клок полуседой к худой груди прилип.
И рвется эта грудь в какой-то звук излиться,
И ищут руки струн. Но слышен только хрип.
И ныне страшно мне: вот только лед застынет
Корою тонкою под первым снегом, вдруг –
Вдруг черная вода прорвется и нахлынет –
И трупы выплывут утопленниц-старух.
МЫШКА
Ты слышишь? Слабый шорох,
Опять. Вон там, в углу,
Где спит бумажный ворох
Старинный – на полу.
Ах, притаился. Тише.
Вон серенький зверек
Уж на столе. Чуть слышно
Перебирает книжки.
Блестит его глазок.
Молчим. Не шевелится
Ничто. Нигде. Одна
Не хочет затаиться
Шуршащая страница –
И мышка нам слышна.
Ребяческие книжки
О счастье на земле,
Фарфоровая мышка
На письменном столе.
ДЕВЯТОЕ ДЕКАБРЯ
Ах, слушайте, Анна, Анна,
Заздравную песнь мою!
Душа почти бездыханна,
Но тихо для вас пою.
Какое счастие в звуке,
Когда чуть шепчут уста,
А к небу воздеты руки,
А высь над тобой чиста!
Да будет вышних гармоний
Вам тайна всегда слышна,
Да в нашем плаче и стоне
Слетает к вам тишина.
По звукам райского клира
Томится моя тоска.
Но страшно: слабая лира
Мне слишком, слишком легка.
«В жилище доброй феи…»
В жилище доброй феи
Забудем хандру и сплин.
Гораздо нам веселее
Не праздновать именин.
Как локон хризантемы
Пленительно развита,
На старые милые темы
Поет, рискуя, мечта.
Ведь ей и слов не надо;
Один душевный уют –
В прохладной зелени сада
С ней пестрые птицы поют.
И радуясь безлюдью,
Забыв и хандру, и сплин,
Всей полною птичьей грудью
Звенит хоть миг один –
Веселый напев именин.
«Когда земля под острою лопатой…»
Когда земля под острою лопатой,
Разрытая, поддастся глубоко
Сырою глыбой, черной и богатой,
Работать мне и тяжко и легко.
Мне в тягость эти глубины немые,
Таящие подспудных сил пласты;
Покорная над ними никнет выя,
Рабыня неизбывной тяготы.
И мне легки, мне радостно пахучи
Бросаемые черные комки,
Как будто их же силою могучи
Живые взмахи роющей руки.
И взглянем мы, спокойные, на небо,
Над нами твердь глубоко холодна;
Тепло дыханье тела, поля, хлеба, –
Но глубь земле холодная дана.
«Не возвратиться временам…»
Тому, что было, не бывать,
Иные сны, иное племя.
Фет
Не возвратиться временам.
Всё устремляется к иному.
Но ведь не позабыть и нам
Тропы к родительскому дому.
С былого свеян легкий дым.
Сегодня бродишь всемогущим
Каким-то облаком седым.
Но мы гадаем о грядущем.
Побеги нераскрытых сил
Своей лелеем мы любовью,
И их расцвет заране мил
Над черной облачною новью.
И что бы ни было сейчас, –
Нося в себе любовь былую,
Они ответят поцелую,
Они оглянутся на нас.
ИЗ АЛЬБОМА Л.М. ЛЕБЕДЕВОЙ
1. «День суетный глядит ко мне в окошко…»
День суетный глядит ко мне в окошко,
Бесчувственный к страданию и злу.
А в комнату отворочусь немножко, –
Котеночек играет на полу.
Цыганочкин котеночек, – я знаю, –
И с тихой нежностью любуюсь им,
И простодушно сердцем отдыхаю, —
Но скоро вновь тревогою томим.
Войдет она… Вчера иная фея
Здесь, помню я, с загадочным огнем,
Котеночка лаская и лелея,
Душила вдруг в объятии своем.
Цыганочкин котеночек дареный
Казался ей зловещим — не к добру…
Нет, я слежу с улыбкой умиленной
Живую простодушную игру.
Ведь этим самым бархатным движеньем
К ней на колени прыгал он. Вот-вот
С улыбкой вдруг цыганочка войдет,
Ненужный день своим заворожив явленьем.
2. «Когда одну потерю…»
Когда одну потерю
Ношу в душе своей
И счастию не верю
Всё горше и больней, –
О, как мне не бояться
За грустный свой покой?
Не боязно ль расстаться
С безмолвною тоской?
А ты проходишь мимо,
Смущаешь и томишь,
Прорвав непостижимо
Мою глухую тишь.
И словно мимовольно
Взгляну – и запою –
И растревожу больно
Одну тоску мою.
К душе душою ближе,
Но вновь уныл и нем, –
Я слышу: Подойди же!
И вздох тоски: Зачем?
3. «Под открытым небом Юга…»
Под открытым небом Юга,
Руки тонкие воздев,
Ты, стихий живых подруга,
Очи ширя от испуга,
Внемлешь тайных сил напев.
И стопой своей крылатой
Дольный трепет окрылив,
За восторг священный – платой
Нам приносишь дар богатый,
Дар любви – иероглиф.
Что же здесь в тоске унылой
Бредят косные рабы?
В этой смутности постылой,
Да, и здесь целебной силой
Ты – как дольный зов судьбы.
Пусть же день скупой и серый
Загорится без тебя,
Окрыленный стройной верой:
Терпсихорой и Киферой
Обновимся, полюбя.
«Дарила осень мне, бывало…»
Дарила осень мне, бывало,
Живую песню не одну;
Ее цветное покрывало
Мечте не раз наколдовало
Иную, лучшую весну.
Но эта творческая нега
Меня покинула давно.
Ждет сердце зимнего ночлега,
И в тихом сне степного снега
Запеть ему ли суждено?
Иль сердце странника томится?
И уходя в холодный путь,
Как робкая ночная птица,
Крылом в окно оно стучится –
В тепле уютном отдохнуть.
«Я молил бы Аполлона…»
Я молил бы Аполлона,
Чтоб из милостей своих
Дал он мне Анакреона
Светлый взгляд и светлый стих;
Или дал бы мне напевы
Те, что ведал Феокрит,
Те, какими сердцу девы
Он поныне говорит;
Только, смертный, не разгневай
Бога суетной мольбой:
Говоря с любимой девой,
Лучше будь самим собой.
Подчинясь судьбе охотно,
Я красавицу мою