действительность. Противоречие между познанием и жизнью является для тех, кто желает выразить всю жизнь в терминах познания. Это невозможно, ибо для познания свобода — лишь «голая идея», а для жизни она — неопровержимый факт, и ее идея — огромная действенная сила»[382].
С точки зрения марксиста и социал-демократа такое заявление было заметным отступлением от догмы. При всей своей закамуфлированности смысл этого рассуждения был достаточно ясен: во-первых, моральные ценности превалируют, и следовательно, они независимы от экономической и социальной среды; во-вторых, с помощью только законов необходимости реальную жизнь описать невозможно. Тем самым на «экономический детерминизм» производилась двойная атака: подвергалась сомнению его способность объяснить и то, каким образом вещи детерминируются, и то, почему они должны быть детерминированы. Спор с Булгаковым на мгновение приоткрыл один из аспектов эволюции, которая шла в сознании Струве со времени написания «Критических заметок». Этот спор со всей очевидностью обнаружил, что Струве эволюционирует в сторону философского идеализма, о приверженности которому он открыто заявит через три года. Сам он позднее будет рассматривать этот спор в качестве события, зафиксировавшего его разрыв с позицией Маркса по поводу свободы и необходимости[383].
Познакомившись с материалами дискуссии между Струве и Булгаковым, Плеханов сильно расстроился. Большой поклонник Энгельса и последовательный экономический детерминист, он с трудом сдерживал раздражение, вызванное тем, что Струве назвал философские взгляды Энгельса «материалистической метафизикой», тем самым выразив мнение, несовместимое с марксизмом. В одном из личных разговоров жена Плеханова пожаловалась, что под влиянием Струве петербургская молодежь просто помешалась на Канте[384]. Однако не желая разрушать «единый фронт», Плеханов сдержал себя.
Первые номера Нового слова, выпущенные под патронажем марксистов, проходили цензуру без особых осложнений; возможно, отчасти это объяснялось тем, что Семенов регулярно давал цензорам взятки[385]. Трудности начались с ноябрьского номера, из которого проявивший повышенную бдительность цензор приказал убрать несколько статей, в том числе идущий под рубрикой «Текущие вопросы» очерк Струве, посвященный недавно принятому рабочему законодательству. Декабрьский номер был полностью конфискован и так и не поступил в продажу[386].
В отношении Нового слова у властей были свои, пока еще скрытые планы. 10/22 декабря 1897 года коллегия министерства подняла вопрос о перерегистрации журнала и временно приостановила действие лицензии, объясняя это тем, что в журнале печатаются подстрекательские статьи, которые в результате широкого распространения этого издания могут вызвать волнения в стране[387]. В конечном итоге спустя десять месяцев с того момента, как социал-демократы получили контроль над Новым словом, журнал был закрыт.
Отстраненный от редакторской работы, Струве всю свою неуемную энергию немедленно направил в область научных исследований. Однако перед тем, как мы обратимся к этой теме, нам необходимо осветить важный эпизод его жизни, имевший место в феврале 1898 года.
Зимой 1897-98 годов несколько действовавших в России подпольных социал-демократических организаций решили созвать Всероссийский съезд, чтобы основать на нем Социал-демократическую партию. Историки до сих спорят, кто был инициатором созыва этого съезда: одни считают, что инициатива исходила от связанной с Рабочей газетой киевской группы, другие приписывают это еврейскому Бунду в Вильно, третьи — петербургскому Союзу борьбы за освобождение рабочего класса[388]. Именно эти организации договорились встретиться 1/13 марта 1898 года в Минске.
В процессе подготовки к съезду его организаторы решили выпустить манифест, в котором в краткой форме содержались бы принципы и цели создаваемой ими партии. Киевляне предложили текст, написанный одним из членов их группы, но он не понравился представлявшему петербургский Союз борьбы Степану Радченко и был отклонен[389]. В свою очередь Радченко внес предложение — поручить Струве написать другой вариант манифеста. Киевляне колебались: им казалось, что это следует поручить Плеханову, но Радченко заручился поддержкой бундовцев и где-то в феврале 1898 года получил полномочия договориться со Струве относительно написания манифеста. Струве согласился.
Принятое Струве поручение было не из легких: требуемый документ должен был удовлетворить требования двух, в корне расходившихся во взглядах фракций, которые сложились к тому времени внутри социал-демократического движения. К первой фракции принадлежали лидеры и теоретики движения — такие, как Плеханов, Струве и Ленин, которые сохраняли верность политической ориентации движения. Главную задачу партии они видели в том, чтобы превратить российский рабочий класс в организованную силу, способную вести борьбу — прежде всего за политическую свободу для всех, а затем уже за политическую власть для себя. Вторая фракция, вскоре получившая известность под названием «экономистов», не отрицала, что конечной целью движения является достижение политической свободы и власти, но считала, что продвигаться к этой цели надо обходными путями. Тесное и продолжительное общение с промышленными рабочими (подобного опыта не имели ни Плеханов, ни Струве, ни Ленин) убедило этих людей в том, что рабочих интересует не столько политика, сколько возможность улучшения экономических и социальных условий своей жизни. Исходя из этого «экономисты» пришли к выводу, что социал-демократы прежде всего должны помогать рабочим в их борьбе за удовлетворение выдвигаемых ими социально-экономических требований и верить, что со временем рабочие осознают, что значительное улучшение их экономического и социального положения произойдет только после коренных изменений в политической системе страны. Эта стратегия, применявшаяся прежде всего в агитационной работе, изначально была взята на вооружение не в качестве теоретической платформы, а просто как новый способ ведения революционного дела. Но, как уже говорилось, стачки 1896-97 годов с такой очевидностью показали, что политических целей можно достигать и в процессе экономической борьбы, что это стало очевидно даже для таких твердолобых «политиков», как Струве и Ленин. И то, на что изначально смотрели всего лишь как на способ революционной борьбы, осенью 1897 года легло в основу нового политического направления. В октябре того же года кружок петербургских рабочих и интеллигентов начал выпускать рабочую газету Рабочая мысль, проповедовавшую, что сутью социалистического движения является борьба рабочих за улучшение своего экономического положения и что социалисты не должны требовать от них политической активности. Политическая свобода должна прийти позже[390]. На протяжении двух последующих лет экономический уклон доминировал в российском социал-демократическом движении, как в России, так и за границей, что в конечном итоге привело к первому в истории этого движения серьезному кризису.
К февралю 1898 года деление социал-демократии на две фракции еще не было столь очевидным, но связанные с этим проблемы уже начали возникать. Еврейский Бунд, влиятельнейшая в Российской империи социал-демократическая организация, единственная, опиравшаяся на значительную поддержку масс (остальные группы состояли исключительно из интеллигентов), склонялся на сторону экономизма. Киевляне же, тесно связанные с традициями «Народной воли», были за активизацию политической деятельности. Три представленные на съезде ячейки Союза борьбы заняли по отношению к этим двум направлениям центристскую позицию.
Струве приходилось не только согласовывать две точки зрения на политику партии, но и превозмогать желание внести свои собственные поправки в ряд положений социал-демократической доктрины. Нельзя было допустить, чтобы в документе, претендовавшем на то, чтобы представить позицию всей партии, отразились его собственные неортодоксальные взгляды на государство и революцию. Много лет спустя он утверждал, что, составляя манифест, стремился выразить не столько свои собственные убеждения, сколько «традиции социал-демократической церкви»: «Я сделал все, что было в моих силах, чтобы не внедрить в текст манифеста ничего из моих собственных убеждений, которые либо были бы восприняты как ересь, либо просто оказались бы недоступны для восприятия среднего социал-демократа. Манифест… ни в малейшей степени не соотносился с моими личными взглядами, которые в то время были очень непростыми»[391]. Правильность подобной самооценки вызывает некоторое сомнение, поскольку центральный тезис манифеста — о том, что рабочий класс должен завоевать для России свободу — вполне соотносится с тогдашними политическими взглядами Струве. Но возможно, что, формулируя многое другое, Струве отставлял в сторону свои персональные убеждения.
В окончательной редакции манифест представлял собой компромиссный документ, призванный удовлетворить все группы. Поскольку первоначальные его редакции недоступны, текстуальный анализ его эволюции, к сожалению, невозможен. Однако известно, что некоторые из делегатов минского съезда выразили неудовлетворенность представленным Струве текстом. Самые серьезные претензии высказал Кремер, представитель Бунда и один из соавторов брошюры «Об агитации» (вторым был Мартов) — ему не понравилось, что политическая борьба была названа Струве методом борьбы, а политическая свобода — целью движения. Однако эту точку зрения разделяли питерские делегаты, и Кремеру пришлось уступить. В окончательной редакции манифеста экономической борьбе и забастовкам было отведено должное место, но главными были объявлены политические цели. Киевляне, в свою очередь, настаивали на объединении социал-демократического движения с «Народной волей». Требования этой группы в некотой степени были удовлетворены. Со своей стороны Струве (он не присутствовал на съезде и поддерживал связь через Радченко) убеждал делегатов включить в название новой партии слово «рабочая». В первоначальные планы это не входило, поскольку во вновь образовывавшейся партии еще не было ни одного рабочего. Тем не менее предложение Струве было принято (не без сопротивления со стороны Кремера и его группы, считавших, что это создаст ложное представление о положении дел), и новорожденная организация получила название «Российская социал-демократическая рабочая партия» — это название сохранялось вплоть до 1918 года