Бессловесное творчество истории сказывается на одном факте, который, при других условиях жизни всего общества, подразумевался бы сам собой, но в нашей русской жизни, совершающей свою творческую миссию по преимуществу безусловно, должен быть нарочно отмечен. В заголовке нашей статьи мы охарактеризовали этот факт. Имя ему — усложнение жизни. Оно чувствуется на каждом шагу и является одним из выражений перехода страны к новым формам хозяйственного быта. Усложнение это — количественное и качественное. Растут пути сообщения, торговые сношения, народное передвижение, развиваются городские центры, преобразуется сельская жизнь. И самое главное: в процессе этих перемен создается и в интеллигенции, и в народе — новый человек…
Усложнившаяся жизнь требует усложненных форм воздействия и, наталкиваясь на упрощенные формы и способы, ежеминутно испытывает от них боль. Она сжимается, но она не может ни стушеваться, ни опроститься в интересах упрощенного воздействия. Она сильна своей сложностью и не может от нее отказаться. Наконец, ведь на то она и есть жизнь, она тот «человек», ради которого и существует «суббота» — формы. Прямиком или обходом, безболезненно или болезненно, но жизнь должна приспособить к себе эти формы…
Человек этот хочет и самими условиями жизни вынуждается учиться, но не только учиться по указам и по программе, а, в конце концов, и самочинно умствовать и так же самочинно строить свою жизнь. Он желает, чтобы современная техника не угнетала и не ограничивала его, а «выпрямляла» в меру роста самоопределяющейся человеческой личности. Он желает простора и для материального, и для духовного своего существования»[543].
Образ рабочего класса, возглавляющего всеобщую борьбу за политическую свободу, здесь уступил место более широкому образу требующего свободы народа, образу бурлящей массы, рвущейся из закоснелых форм. Здесь уже слышались раскаты грома «освободительного движения» 1902–1905 годов, теоретическое обоснование которого Струве еще предстояло создать.
В это же время (февраль 1900 года) Струве, видимо, заключил деловое соглашение с неким неизвестным земским деятелем (возможно, это был Д. Е. Жуковский), который, как говорили, снабдил Струве деньгами, необходимыми для того, чтобы выехать за границу и основать там оппозиционную газету[544]. Слухи об этом секретном поручении дошли даже до Сибири, так что Ленин опасливо осведомлялся, правда ли, что Струве «развивает тенденцию к единению с либералами»[545].
Короче говоря, в тот момент, когда Ленин и Потресов вдруг предложили Струве сотрудничать с их изданиями, он был вовсю занят укреплением своих связей с либералами. Будучи убежденным, как тогда, так и после, в необходимости формирования настолько широкой, насколько это только возможно, коалиции против царизма, Струве с готовностью согласился на предложение Ленина и Потресова, хотя то, что они задумали, представлялось ему утопией. Он не боялся сотрудничества с заявившими о себе марксистами-ортодоксами, поскольку был убежден, что в самом скором времени ортодоксия окончательно потеряет какую-либо связь с живой реальностью.
В апреле 1900 года на даче Оболенского в Пскове состоялись переговоры, в которых в качестве представителей ревизионистского крыла российской социал-демократии приняли участие Струве и Туган-Барановский, а в качестве представителей ортодоксальных редакций Искры и Зари — Ленин и Потресов[546]. На этих переговорах присутствовал и Мартов, но он только наблюдал за происходящим. Вначале Ленин зачитал свое сообщение. Мартов, ставший важнейшим свидетелем этих событий[547], впоследствии утверждал, что Туган-Барановский сильно обиделся на Ленина за те пассажи, в которых тот объединял «критиков» и экономистов и называл их труды «пародией» на марксизм. После окончания чтения Туган-Барановский раздраженно потребовал объяснить, на каком основании ревизионисты и экономисты смешаны в одно, в то время как экономисты были против политических действий, а ревизионисты считали их необходимыми. Будучи профессиональным юристом, Ленин пришел на эту встречу подготовленным — он выложил на стол целое досье, в котором содержались факты, подтверждающие то, что позиция ревизионистов на самом деле аполитична. По мнению Мартова, досье содержало не столько доказательства, сколько мелочные придирки; наиболее значительным из содержащихся в нем фактов был тот, что, руководствуясь принципом партийной солидарности, Струве отказался объединиться с Радченко для атаки на экономистов. Во время чтения сообщения и последовавшей затем дискуссии Струве, как и Мартов, сидел молча и всем своим видом выражал презрительное отношение к происходящему.
Мартов был уверен, что все эти переговоры — напрасная трата времени[548]. Но к его удивлению, как только препирательства закончились, Струве и Туган-Барановский объявили о полной поддержке планов триумвирата. В конечном итоге стороны пришли к неформальной договоренности, но воздержались от подписания официального соглашения до тех пор, пока редакторы не проконсультируются с Плехановым и его группой. Струве и Туган-Барановский обещали оказать Искре и Заре помощь, как в поиске денежных средств, так и в организации материалов, и, в свою очередь, оставили за собой право «в дискуссионном порядке» пропагандировать в этих изданиях свои взгляды на марксизм[549]. Таким образом, Ленин и Потресов косвенно признали ревизионизм вполне законной фракцией социал-демократического движения. Струве считал, что на этой встрече Ленин вел себя достаточно уступчиво, по-оппортунистически, Потресов тоже был настроен весьма дружелюбно, тогда как Мартов скрыл свои истинные чувства[550]. После того как наиболее резкие пассажи ленинского сообщения были либо изъяты, либо в значительной мере сглажены (включая и замечание о «пародии»), стороны расстались вполне дружески. На прощание Струве выдал Ленину и его товарищам пять рублей — в качестве своего партийного взноса[551].
Через несколько дней после псковской встречи полиция выследила и арестовала организаторов смоленского съезда. Планы по созданию социал-демократической партии пришлось на время отложить. Оценив ситуацию, триумвират принял решение не теряя времени отбыть за границу. Местом для реализации своих издательских проектов они избрали Германию, а не Швейцарию, поскольку хотели быть как можно дальше от Плеханова, опасаясь, что его нетерпимость весьма затруднит им жизнь и помешает сохранить хорошие отношения с экономистами и ревизионистами. Первым из страны выехал Потресов. Он приехал в Германию в апреле и с помощью немецких социал-демократов сделал все необходимое для того, чтобы можно было приступать к печати Искры и Зари. Находившиеся в его распоряжении денежные ресурсы были весьма незначительными: на оба издания у него было 5000 рублей — 2000 рублей дала Калмыкова, 1000 рублей дал Жуковский, а 2000 рублей были его собственными[552]. О том, насколько мала была эта сумма и в какой мере задуманное предприятие нуждалось в дополнительном финансировании, можно судить по тому, что для запуска среднего российского ежемесячника в то время требовалось от 30000 до 40000 рублей первоначальных вложений. Отдав все необходимые распоряжения, Потресов уехал в Швейцарию.
Ленин предполагал вскоре там с ним встретиться, но задержался, поскольку во время нелегальной поездки в Петербург был арестован полицией. Судя по всему, полицейские власти были осведомлены о том, чем он и его друзья собираются заниматься за границей, тем не менее его быстро отпустили и даже вернули ему паспорт. Этот эпизод во многом остался непроясненным, но есть некоторые указания на то, что охранка по ошибке сочла Ленина принадлежащим к экономическому крылу социал-демократии и в силу этого заинтересованным в деполитизации рабочего движения, поэтому, по ее мнению, он не только не мог ничего плохого совершить за границей, но, напротив, мог оказаться весьма полезным[553]. Мартов должен был оставаться в России — на то время, которое требовалось для того, чтобы позаботиться о перевозе и распространении изданий.
Пока триумвират занимался всеми этими делами, Плеханов начал военные действия против русских еретиков, окопавшихся на Западе. В марте 1900 года он опубликовал «Vademecum» — работу, направленную против экономистов, контролировавших Союз российских социал- демократов. Грубость языка, которую он позволил себе в этой работе, шокировала даже его поклонников и в немалой степени способствовала тому, что триумвират решил расположиться за границей подальше от него[554]. Затеянная Плехановым кампания провалилась самым позорным образом. На конференции заграничных социал-демократов, состоявшейся в апреле 1900 года, сторонники Союза одержали верх, и потерпевший поражение Плеханов, обозленный, отдалился от активной политической деятельности и приступил к написанию большого труда, посвященного критике ревизионизма[555].
Учитывая воинственное настроение Плеханова, довольно легко представить себе его реакцию на те предложения, которые Ленин и Потресов изложили ему по своем приезде в Женеву. Они предлагали ему присоединиться к ним и оказать финансовую помощь двум изданиям, на страницах которых его врагам будет позволено открыто выражать свои взгляды. Придя в бешенство, он обозвал их закоренелыми оппортунистами и наотрез отказал в какой- либо помощи. Если судить по эмоциональному и довольно путаному ленинскому отчету, написанному им сразу после этой встречи