[556], главным камнем преткновения оказался Струве. Плеханов напомнил Ленину и Потресову, как они в 1895 году упрашивали его «не стрелять в Струве», и выразил раздраженное неудовольствие по поводу их теперешнего желания «все примирить». Ленин попытался оправдаться: «…мы обязаны быть елико возможно снисходительны к Струве, ибо мы сами не без вины в его эволюции: мы сами, и Г. В. в том числе, не восстали тогда, когда надо было восстать (1895–1897)»[557]. Но Плеханов не собирался признавать за собой никакой вины. Он с яростью накинулся на «предателей» дела, крича, что, будь у него власть, он бы их всех поставил к стенке[558]. Его брань была столь несдержанной, а ненависть к еретикам столь яростной, что Ленин, к своему собственному изумлению, вдруг обнаружил, что встал на защиту Струве.
Переговоры с Плехановым длились несколько дней. Ленин чувствовал, что истинной ставкой во всех этих спорах является контроль над Искрой и Зарей. Угрожая разрывом, Плеханов в конце концов выторговал для себя должность главного редактора Зари и двойной голос в редакционном совете Искры. Он надеялся что благодаря этому сумеет обеспечить этим изданиям верность ортодоксальной линии. Но эта победа ему дорого обошлась: Ленин, ранее видевший в нем образец партийной чистоты, при столь тесном контакте разглядел в нем обыкновенного политикана. В ходе этих столкновений с Плехановым Ленин пережил один из духовных кризисов, через которые ему несколько раз пришлось пройти в течение переходного периода его жизни. В одной из беглых записей, сделанных им в то время, он писал, «что мы [с Потресовым] за одну ночь совсем переродились»[559].
Центральным вопросом разногласий Плеханова с Потресовым и Лениным был вопрос об участии Струве.
Ленин и Потресов хотели остаться верными достигнутым в Пскове устным соглашениям и убеждали Плеханова согласиться, по крайней мере, на «условное приглашение» Струве. Но Плеханов не уступил ни на йоту: он «очень холодно и сухо» заявил о «своем полном несогласии» и сказал им, что они должны выбирать между ним и Струве[560]. В конце августа Ленин и Потресов, опустошенные и подавленные, уехали в Германию, так и не получив от Плеханова обещания участвовать в работе Искры. Разочарование их было так сильно, что они решили на некоторое время оставить начатое и вернуться в Россию.
Если бы не вмешательство Веры Засулич, то вполне возможно, что Искра и Заря никогда не стали бы реальностью. После того, как Ленин и Потресов уехали, а злость Плеханова слегка улеглась, она сумела заставить его прислушаться к их точке зрения: было бы странным ожидать от Струве и его сторонников помощи Искре и Заре, которая, как все согласились, была довольно существенной, не давая им при этом что-нибудь взамен. Плеханов смягчился. В письме, которое он послал ей в Мюнхен, куда она поехала на встречу с Лениным и Потресовым, он писал: «…по долгом размышлении я признаю, что в своей тактике они правы и я готов уступить им во всем. Пусть пригласят и Струве с Тюленем [Туган-Барановский], я и с этим согласен»[561]. Эта уступка, вошедшая в биографию Плеханова как единственное деяние подобного рода, означала успешное завершение переговоров.
Относительно Струве Плеханов выдвинул одно условие: тот должен отказаться от каких-либо притязаний на то, чтобы называться социал-демократом. Плеханов настаивал на этом условии, опасаясь того, что появление на страницах Искры и Зари ревизионистски ориентированных статей еще больше дезориентирует социал-демократические ряды и приведет к усилению теоретических разногласий. Он предложил, чтобы Струве и его единомышленники объявили себя «демократической оппозицией» и выступали скорее как друзья социал-демократов, а не как «товарищи». Ленин и Потресов согласились с этим требованием. Таким образом, по настоянию Плеханова, для того чтобы ему позволили сотрудничать с социал-демократами, Струве должен был добровольно покинуть их ряды.
После достижения соглашения с Плехановым Ленин заново переписал псковское заявление. Те пункты, которые вызвали сильное раздражение Плеханова — о необходимости «многообразия» мнений и об «общедемократической» природе новых изданий, — были изъяты и заменены кратким лаконичным обещанием того, что Искра откроет свои страницы «полемике между товарищами». Если псковский вариант был пронизан мыслью о желательности единства всех социал-демократических направлений, то в новой версии ленинского заявления упор делался на размежевание между настоящими марксистами и диссидентами. И если в первом варианте относящиеся к ревизионизму замечания были несистематичны и расплывчаты, то во втором отношение к нему было сформулировано резко и определенно: «…мы не намерены сделать наш орган простым складом разнообразных воззрений. Мы будем вести его наоборот, в духе строго определенного направления. Это направление может быть выражено словом — марксизм, и нам вряд ли есть надобность добавлять, что мы стоим за последовательное развитие идей Маркса и Энгельса и решительно отвергаем те половинчатые, расплывчатые и оппортунистические поправки, которые вошли теперь в такую моду с легкой руки Эд. Бернштейна, П. Струве и многих других»[562].
В другой части пересмотренного варианта аннотации было использовано понятие «легальный марксизм» — для обозначения идеологического течения в российской социал-демократии, якобы антагонистически отличающегося от настоящего марксизма.
6 октября 1900 года (нов. ст.) Ленин и Потресов заключили соглашение с группой «Освобождение труда». При этом гласности была предана только первая статья договора, в которой говорилось о том, что стороны достигли соглашения; статьи, в которых были сформулированы условия заключенного соглашения, были засекречены. Следуя условиям этого соглашения был напечатан пересмотренный вариант ленинского заявления.
Струве, скорее всего, ничего не знал о происходящих в Женеве словесных баталиях, хотя его персона была центральным объектом идущих там споров. Пока Плеханов, Ленин и Потресов, выясняя отношения, орали друг на друга, он в очередной раз был занят решением философских проблем. Именно в это время (сентябрь-октябрь 1900 года), подводя итог долгим внутренним поискам, Струве решил, что ему ничего не остается, как отказаться от позитивизма и обратиться к метафизике[563]. Такая перемена философской позиции коренным образом повлияла на его политические взгляды, но не изменила отношения к альянсу с прежними друзьями социал-демократами, чья ближайшая цель — политическая свобода — совпадала с его собственной.
В ноябре 1900 года Потресов вернулся в Петербург и привез с собой новый вариант редакторского заявления об Искре. Этот вариант столь коренным образом отличался от того, который был принят в Пскове, что опубликовать его без предварительного согласования со Струве и Туган-Барановским значило пойти на очевидный разрыв достигнутого в Пскове соглашения. Во всяком случае, Туган-Барановский оценивал ситуацию именно таким образом. Взбешенный двуличием «Ортодокса», он отказался встречаться с Потресовым и больше никогда не имел дела ни с Искрой, ни с Зарей, ни с их редакторами[564]. Вряд ли Струве был рассержен меньше Туган-Барановского, однако он сдержал свои чувства и решил не разрывать отношений. При первой же возможности он вместе с женой поспешил в Мюнхен, чтобы узнать, что, собственно, там произошло и можно ли попытаться как-то сохранить проектировавшееся партнерство. Там к нему присоединился Яковлев-Богучарский.
На целый месяц — с конца декабря 1900 года до конца января 1901 года — Мюнхен превратился в место постоянных и как правило весьма шумных встреч между членами разросшейся редакции Искры и представителями «демократической оппозиции». На первый взгляд могло показаться, что их споры были посвящены прежде всего условиям, на которых «демократическая оппозиция» могла бы участвовать в издании Искры и других совместных проектах. Однако обсуждавшиеся вопросы далеко выходили за рамки чисто редакционных проблем. На самом деле речь шла ни больше ни меньше как о лидерстве в российском освободительном движении и об установлении отношений между двумя претендентами на это лидерство: социал-демократами и либералами.
К тому времени этот вопрос уже перестал быть чисто теоретическим. После почти двух десятилетий политического затишья движение сопротивления самодержавию опять начало активизироваться, временами принимая даже насильственные формы. В университетах опять начались студенческие волнения, размах которых заставлял вспомнить 1860 годы. В 1899 году студенты Санкт-Петербургского университета освистали и изгнали своего ректора, а затем оказали сопротивление присланной для их усмирения полиции. Пытаясь утихомирить студенческие волнения, правительство издало летом 1899 года «временное положение», на основании которого можно было исключать из учебных заведений студентов, заподозренных в политической активности. Сразу после летних каникул студенты Киевского университета провели демонстрацию, выражая свой протест против этого «положения». Публика по большей части выражала им свою поддержку, в свою очередь собираясь на массовых митингах.
В земствах также было неспокойно. Предводители земств организовали неформальное всероссийское совещание, заседания которого проводились под видом различных научных и литературных конференций. Особо недоброжелательно относились к правительству и его чиновникам представители так называемого третьего элемента — наемные работники земств, в основном придерживавшиеся умеренно социалистических взглядов. Правительство, в свою очередь, предпринимало свои меры против недовольных. В июне 1900 года вышел указ, согласно которому сильно уменьшались как налоговые, так и административные полномочия земств и соответственно сокращалась и без того уже до крайности урезанная сфера их политического влияния. Все руководители земств, заподозренные в политической деятельности, были отправлены в отставку. Вольное экономическое общество, один из важнейших центров либеральной оппозиции, было закрыто.