[693]. Настроение собравшихся, пятая часть которых являлась членами «Беседы», было решительным и воинственным. Возглавляемые Петрункевичем конституционалисты потребовали от земцев объявить полный бойкот особому совещанию, отказавшись от какого бы то ни было сотрудничества с ним. Шипову удалось нейтрализовать действия этой группы, но тем не менее собрание земцев приняло весьма резкую резолюцию. Четвертая статья этой резолюции содержала открытое требование к правительству обеспечить адекватное представительство земских депутатов в готовящемся совещании, пойдя на то, чтобы его делегаты были именно избраны, а не назначены[694]. Смысл резолюции сводился к тому, что правительство не сможет должным образом разрешить проблемы, касающиеся сельскохозяйственного производства, как, впрочем, и других сторон жизни страны, без участия в решении этих проблем выбранных членов органов местного самоуправления. На этом же собрании было избрано постоянное бюро земских съездов, которое возглавил Шипов.
Плеве, который, разумеется, немедленно узнал обо всех этих бунтарских затеях земцев, скорее всего, не обратил бы на них особого внимания, если бы сразу вслед за этим не вышел первый номер Освобождения. Судя по всему, появление этого журнала было для него серьезной и неприятной неожиданностью[695]. Нарисованная Струве перспектива скоординированных действий земства и радикалов заставила Плеве со своей стороны предпринять некоторые ответные меры. 28 июня/11 июля, то есть десять дней спустя после выхода первого номера Освобождения, он пригласил к себе Шипова и М. А. Стаховича как представителей неконституционалистского большинства земства. Во время разговора с Шиповым, изложение которого можно найти в мемуарах последнего.[696] Плеве мешал угрозы с уверениями в дружбе и обещаниями сотрудничества. Он сказал Шипову, что в его намерения входит привлечь его и его коллег к исполнению управленческих функций, но только если они откажутся от какой бы то ни было политической деятельности, другими словами, порвут с конституционалистами. Витте, с которым Шипов встретился после беседы с Плеве, в сущности, говорил то же самое.
Как Плеве и предполагал, Шипов с готовностью пожал протянутую ему руку. В августе он вновь собрал собрание земцев и настоял на отмене четвертой статьи резолюции, вызвавшей такое неудовольствие Плеве. Стахович тоже не замедлил с демонстрацией лояльности. Удобный для этого случай представился ему в ноябре 1902 года, когда правительство отстранило от работы в Курском земстве Петра Долгорукова, предъявив ему обвинение в агитации в пользу конституционалистов. Некоторые члены Курского земства решили выразить по этому поводу официальный протест, но Стахович отговорил их от этого. В послании, направленном этому земству, Николай II подтвердил то, о чем Плеве говорил Шипову: отказ от политической деятельности является условием участия в местном самоуправлении[697].
Струве наблюдал за процессом капитуляции консервативного земства с удивлением и разочарованием.
Ему казалось, что в этом конфликте с бюрократией все козырные карты были в руках земства: что смогло бы сделать правительство, спрашивал он, каким образом оно стало бы управлять страной, если бы земцы все как один решили уйти в отставку?[698] Уверенный, что столь грубый маневр Плеве не может увенчаться успехом, он пытался убедить земцев возобновить борьбу и потребовать восстановления Земского собора[699]. Однако к декабрю 1902 года в его статьях стали проскальзывать все более сердитые нотки по отношению к «славянофилам»: августовские действия Шипова в Москве и ноябрьские действия Ста ховича в Курске он назвал печальными промахами, которые были на руку только одной бюрократии[700].
Похоронив свои несбывшиеся надежды, Струве написал для двенадцатого номера Освобождения (2/15 декабря 1902 года) яркую редакторскую статью. В ней он впервые публично выступил за официальное создание либеральной организации (пока еще не партии) и настаивал на том, что эта организация должна быть сформирована на конституционалистской платформе. «События идут с неотразимой логикой, положение вещей усложняется и в то же время обостряется — и требует прежде всего организации либеральных элементов русского общества в некоторое сплоченное и планомерно действующее единство»[701]. Единство такого рода — только оно способно помешать бюрократии успешно следовать выбранной ею тактике «разделяй и властвуй», легко реализуемой в ситуации, когда отдельные личности делают только первые шаги к объединению в некое сообщество. Более того, продолжал Струве, как показал пример Бориса Чичерина (книга которого вышла незадолго до того), события последнего времени даже либералов консервативного толка заставили понять, что всевластие бюрократии можно ограничить только конституционными средствами[702]. Поэтому Струве не исключал возможности, что люди типа Шипова и Стаховича в конце концов захотят присоединиться к предлагаемой им организации; однако его отношение к консерваторам приобрело весьма сдержанный характер, теперь он с гораздо большим энтузиазмом воспринимал действия революционеров. По поводу «объективной необходимости» в либерализации России он писал, что ей соответствует «огромная рвущаяся на протест и на дело творческая энергия интеллигенции. Эта энергия составляет внутреннюю, не устранимую никакими полициями, силу русских революционных партий. Последние соединяют в себе лучшие, наиболее деятельные и самоотверженные элементы молодого поколения все растущей и растущей интеллигенции. Этот умственный и нравственный цвет нации…»[703]
И так далее — из номера в номер. Как сильно раскается он в этих словах! Уже грядет время, когда эти «лучшие элементы», этот «умственный и нравственный цвет нации» в его же собственных глазах превратятся в проклятие. Но в то время, как и в последующие два года, его глаза были застланы пеленой ненависти к самодержавию, что лишало его возможности замечать многие очевидные вещи. Он так сильно верил в конструктивность бурлившей в российском народе энергии и в незыблемую мощь российской империи, что не отдавал себе отчета в том, что насилие может осуществляться не только сверху, но и снизу. Однако в частных разговорах он не говорил ничего положительного о революционных методах борьбы. С. Франк утверждал, что именно тогда он отозвался об убийстве Александра II как о «величайшей трагедии» России [704]. В ходе же публичных выступлений, следуя избранной им политической стратегии, он не только ни за что не порицал революционеров, а, напротив, прилагал все усилия, чтобы умерить ту неприязнь, которую испытывали к ним либералы. В его глазах каждый очередной акт революционного насилия был очередным поворотом в механизме дыбы истории, на которой было подвешено тело царского режима. Когда таких поворотов будет сделано столько, что вызываемая ими боль станет невыносимой, правительство взмолится о пощаде. Поэтому Струве занимался тем, что прославлял на страницах Освобождения революционные методы, совершенно, видимо, не понимая, что, если позволить «злым страстям» толпы, о которых говорил Бакунин, выйти на поверхность, загнать их обратно будет очень нелегко, даже в том случае, если страна и обретет наконец столь необходимую ей свободу. В то время Струве находился в плену характерной для интеллектуалов его поколения иллюзии, заключающейся в том, что насилие, примененное ради «благого» дела, приобретает якобы несколько иной характер и его можно удержать в определенных рамках.
С незамедлительным ответом на статью Струве выступил Милюков. Прежде всего он выразил свое удовлетворение по поводу того, что его политический соперник наконец-то отказался от идеи общего с консерваторами оппозиционного фронта. Далее Милюков согласился с тем, что наступило время организовываться в сообщество, но сначала, по его мнению, необходимо определиться, кто должен в него войти и с какими целями. Он находил, что Освобождение обращается к слишком широкому кругу читателей, что оно занято исключительно объединением, тогда как сейчас, прежде чем объединяться, необходимо размежеваться[705].
Струве горячо ответил Милюкову в том духе, что он и сам, независимо ни от кого, пришел к аналогичному выводу Затем он обратился к тем принципам, на основе которых либералы должны были объединиться в собственную организацию и о необходимости которых говорил Милюков. Ту программу, которую Милюков представил прошлогодней весной, он находил недостаточно широкой. Сам Струве в качестве основных выдвинул два принципа: конституционализм и демократия[706]. Эта краткая формула должна была стать той основой, на которой организуется русское либеральное движение. И надо сказать, что именно эти два принципа составили название либеральной партии, появившейся в октябре 1905 года.
Эта, состоявшаяся на страницах Освобождения, короткая дискуссия между Милюковым и Струве оказала весьма сильное влияние на политический курс российских либералов. Вплоть до зимы 1902–1903 годов они тесно сотрудничали с консерваторами. Я уже писал, почему в 1900–1901 годах земские конституционалисты пошли на объединение с консерваторами в рамках «Беседы». Теперь же конституционалистско-консервативная коалиция начала распадаться: конституционалисты рвали связи со своими консервативными друзьями и поворачивались влево, навстречу радикальным программам и альянсам. Милюков и Струве — главные теоретики либерального движения — сошлись на том, что в создаваемой ими либеральной организации нет места ни для Шипова, ни для Стаховича, ни для их последователей: в данном случае речь шла о невозможности для них членства в партии, но не о разрыве с ними дружеских и приятельских отношений