далеко не простым. Исход этой схватки решали не имевшие четких политических позиций непоследовательные радикалы и умеренные консерваторы, и проблема всех заинтересованных в выживании российских парламентских институтов заключалась в том, чтобы убедить их сотрудничать с кадетами.
Так случилось, что Столыпин в то время тоже был заинтересован в создании сочувствующего большинства в Думе. Царь, весьма недоверчиво относившийся к идее конституционной власти, старательно разыгрывал чуждую ему роль конституционного монарха, но в итоге оказывался под перекрестным огнем социалистов и либералов. Его терпение иссякало. Подстрекаемый супругой и царедворцами, он давил на Столыпина, требуя более сговорчивой Думы. По мнению премьер-министра, наилучшим образом этой цели соответствовал бы отход кадетов, или по меньшей мере их умеренного крыла, от радикалов, а затем — побуждение «раскольников» к сотрудничеству с октябристами и прочими консерваторами. Для осуществления задуманного Столыпину требовалось формальное осуждение конституционными демократами революционных методов. В обмен правительство было готово предоставить кадетам статус легально признанной оппозиции, которого они давно и тщетно добивались. Данное предложение было не лишено смысла: следовало ожидать, что кадеты, став легитимной силой, хотя бы на словах объявят о приверженности сугубо легальным формам деятельности. Но в данном случае, как и во многих других, вновь проявилась фундаментальная непоследовательность русских либералов: несмотря на глубочайшую преданность закону, партия не смогла заставить себя публично осудить политическое насилие — отчасти потому, что с помощью угроз можно было давить на правительство, а отчасти опасаясь отпугнуть своих радикальных приверженцев. В ходе частной встречи с Милюковым, состоявшейся в январе 1907 года, Столыпин поинтересовался, не желает ли лидер кадетов выступить с публичным заявлением, отмежевывающим партию от нелегальной революционной деятельности. Когда Милюков отказался, сославшись на то, что поставить подпись под таким документом он не в состоянии, Столыпин заметил, что его удовлетворила бы даже анонимная декларация на страницах Речи. Немедленно после этого, пообещал премьер-министр, он легализует партию народной свободы. Милюков заметил, что перед принятием такого решения ему необходимо проконсультироваться с товарищами по Центральному комитету. Прямо от Столыпина Милюков отправился к почтенному Петрункевичу. Услышав о предложении главы кабинета, Петрункевич впал в ярость: лучше вовсе распустить партию, нежели обречь ее на такую «моральную гибель»[114]. Тот факт, что один из ведущих членов кадетской партии рассматривал публичное осуждение политических убийств в качестве акта «моральной гибели», весьма красноречию говорит об особенностях российского либерализма и его приверженности либеральным ценностям. Для Милюкова ответа Петрункевича оказалось достаточно, и он не дал делу дальнейшего хода. Отказ кадетов от предложения Столыпина обрек II Государственную Думу на роспуск, ибо он выбил из рук премьер-министра оружие, с помощью которого можно было бы сдержать нападки царского двора.
Если бы лидером кадетов был Струве, а не Милюков, то Столыпину в данном вопросе наверняка удалось бы добиться желаемого. И дело отнюдь не в том, что Струве питал к Столыпину какие-то теплые чувства. Напротив, его отношение к премьер-министру с самого начала отличалось предвзятостью, ибо Столыпин имел репутацию «человека Плеве» — свое первое важное назначение, губернаторство в Саратове, он получил из рук откровенно ненавистного Струве министра внутренних дел. Первые месяцы пребывания Столыпина во главе кабинета не изменили позицию Струве. Его ужасали проводимые правительством жестокие репрессии, а также открытое презрение к правовой процедуре. Как-то в сердцах Струве даже сказал, что столыпинский режим хуже, чем режим Плеве, — худшую характеристику в его устах трудно представить[115]. В другой раз он описывал председателя правительства как человека, абсолютно лишенного политических принципов и сильной воли, игрушку «темных сил», фигуру, неспособную дать России то, в чем она наиболее нуждается — твердую власть[116]. Столыпинскую аграрную реформу, нацеленную на разрушение крестьянской общины и начатую с помощью принятых в «междудумье» чрезвычайных законов, он считал невиданным, произведенным одним росчерком пера попранием гражданского и правового порядка, беспрецедентным по своей «безответственности»[117]. Но по мере того как ситуация делалась все более отчаянной, Струве проявлял готовность поддержать атакуемый со всех сторон кабинет. Ведь он сам, в конце концов, неустанно призывал к твердому осуждению всякого насилия, от кого бы оно ни исходило — будь то правительство, реакционеры или те, кого он именовал «социалистической черной сотней»[118].
Семён Франк, Мюнхен, 1904 г.
В.А. Маклаков
Кадеты, избранные в состав II Государственной Думы от Санкт-Петербурга: М.П. Федоров, И.В. Гессен, П.Б. Струве, Н.Н. Кутлер
Осада власти»: карикатура на Струве и Маклакова как пособников Столыпина, опубликованная в газете «Русь» 18 июня 1907 года
«Национальное величие Струве»: карикатура, опубликованная в радикальном журнале «Рудин» в декабре 1915 года.
Во второй половине марта 1907 года, примерно в то самое время, когда он начал пропускать регулярные встречи кадетской фракции, Струве наладил приватные контакты со Столыпиным. Точные обстоятельства, при которых два политика встретились, нам неизвестны, но не исключено, что поводом послужило выступление председателя правительства в Думе 6 марта 1907 года, выдержанное в весьма примирительных тонах. Парламенту тогда предлагалось сотрудничество по целому ряду конкретных законопроектов. Подготовку встречи взял на себя М.В. Челноков, соратник Струве по правому крылу кадетов, который, будучи секретарем Думы, имел возможность часто и вполне официально встречаться с главой кабинета. Струве встречался со Столыпиным несколько раз, иногда на пару с Челноковым, а иногда в абсолютной тайне от своих кадетских коллег. Вот как он описывает эти встречи:
«В ходе работы II Государственной Думы М.В. Челноков и я считали своим долгом налаживание контактов с кабинетом министров и прежде всего лично с П.А. Столыпиным. Челноков не без юмора называл наши ночные вылазки к председателю правительства “научными экспедициями”. Одна из аномалий русской политической жизни выражалась в том, что мы, депутаты-кадеты, вынуждены были заниматься этим в тайне от собственной партии. Столыпин же, остерегаясь нападок со стороны крайне правых, также всячески избегал обнародования самого факта наших относительно частых ночных свиданий»"[119].
В одном из российских архивов, в конверте с надписью «К истории Второй Думы», хранится листок бумаги, написанный рукой Струве. На нем — конспект беседы, состоявшейся между ним и Столыпиным 10 апреля 1907 года. Документ хорошо отражает спектр затронутых тогда проблем, а также озабоченность двух политиков проблемой формирования в Думе действенного большинства.
«Мой конспект моей третьей беседы со Столыпиным.
1. Тревожное состояние Думы. Неуверенность в дальнейшем ее существовании. Царь и Головин.
2. Необходимость вывести Думу из этого положения. Ввиду разносоставности Думы инициатива в этом деле должна принадлежать правительству. Желательно, чтобы правительство вполне ясно довело теми или иными путями — до сведения решающих факторов Думы, каковы его усилия и виды. Что приемлемо и что неприемлемо?
3. Идея совместной работы Госуд. Думы и правительства должна быть построена на выявлении, как предмета Думских занятий, тех законодательных предложений, по которым в существе и в конечном итоге между Г. Думой и правительством может быть достигнуто соглашение или которые не могут служить материалом для конфликтов и без [слово неразборчиво] обострения отношений.
4. Бюджет: ускорение его обсуждения. Вопрос о расширении бюджетных прав. Возможность компромисса.
5. Законы по ст. 87. Аграрные законы.
6. Смягчение кар. Осуждение политических убийств. Телеграмма.
7. Организации думского большинства. Трудовики или поляки? Аграрный вопрос. Пусть Дума рассуждает об аграрном вопросе. Согласительные и осведомительные совещания по аграрному вопросу. Поляки. Отношение правительства к полякам и поляков к правит.
8. Правительств, политика должна быть национальной] (государственной) и народной»[120].
Ни эти беглые наброски, ни обнародованные позже сведения не содержат ни малейшего намека на какие-либо «сделки», якобы заключенные между Столыпиным и Струве за счет других, в первую очередь радикальных, партий. В любой европейской стране, за исключением России, такие обмены мнениями между премьер-министром и влиятельным членом ведущей оппозиционной партии считались бы не только нормальным, но и вполне желательным делом. А в российской политической атмосфере это попахивало изменой.
В середине апреля думцы разъехались на двухнедельные пасхальные каникулы. Струве воспользовался этой паузой для того, чтобы в компании Франка отправиться в Берлин, где он посетил Калмыкову. Оттуда они проследовали на австрийский курорт Грефенберг, на котором пятнадцатью годами ранее студент Струве лечил желудок[121].
Когда в начале мая 1907 года Дума собралась вновь, слухи о роспуске зазвучали еще более настойчиво. На деле, как теперь известно, в правительственных канцеляриях уже разрабатывался новый избирательный закон, который предполагалось ввести в действие немедленно после роспуска Думы. Этот документ должен был гарантировать властям более сговорчивый парламент, с искусственно созданным «работоспособным большинством», с которым можно будет сотрудничать. Соответствующее решение тайно было принято еще в середине апреля, после того, как правительство столкнулось с трудностями при утверждении в Думе ежегодной квоты по набору в армию. Правительство, однако, не желало брать на себя ответственность за второй в течение года роспуск парламента. Иными словами, Столыпин с помощью бесчестных уловок решил обвинить в роспуске саму Государственную Думу. 1 июня 1907 года он неожиданно явился в палату и сообщил депутатам о том, что полиция раскрыла антигосударственный заговор, в который вовлечено несколько членов социал-демократической фракции. Премьер-министр просил дать согласие на лишение этих депутатов парламентского иммунитета с тем, чтобы в дело смог вмешаться суд. Данный шаг, несомненно, имел провокационный характер: обличающие социал-демократов «доказательства» были сфабрикованы охранкой, и Столыпин прекрасно понимал, что кадеты, от реакции которых зависело решение вопроса, ни за что н