[31]. Дополняя эту формулу, Маркс заявляет, что существенным признаком подобных взаимоотношений является эксплуатация рабочих капиталистами через присвоение прибавочной стоимости. В приведенном определении есть два момента, которые занимают центральное место в марксизме и признаются последователями Маркса наиболее важным вкладом их учителя в политическую экономию. Первый заключается в том, что капитал представляет собой социальную категорию: выступая экономическим по своей сути явлением, на деле он зависит от тех отношений, в которые вовлечены представители различных классов. Во-вторых, капитал — историческая категория, присущая экономической деятельности далеко не всегда, но формирующаяся лишь на определенном этапе общественной эволюции. Такое смешение экономической и социальной составляющих и формулировка экономических категорий в исторических терминах характеризуют всю систему Маркса: именно это отличает его теорию от классической экономики, несмотря на общность ряда предпосылок. Подобно многим как до, так и после него, Струве поначалу был очарован новизной и замысловатостью марксистского метода, возможности которого казались неисчерпаемыми; даже убедившись в его несостоятельности, он продолжал считать марксизм творением человеческого гения. Именно эти особенности марксистской теории необходимо иметь в виду для того, чтобы понять, как Струве разрабатывал собственную методологию и почему в развенчании теоретических построений Маркса он видел необходимое условие для создания логически последовательной и эмпирически достоверной экономической теории.
Анализируя противоречие между первым и третьим томами «Капитала», Струве пришел к выводу, что главным источником затруднений являются изъяны марксистской методологии. Уместно напомнить, что, согласно Марксу, капиталу присущи две составляющие, одна «постоянная», инвестируемая в сырье, оборудование и так далее, а другая — «переменная», из которой выплачивается заработная плата. Только вторая форма капитала производит «прибавочную стоимость», присваиваемую капиталистом-эксплуататором. Из такой предпосылки следует, что чем выше доля затраченного переменного капитала, тем выше уровень прибыли и интенсивнее капиталистическая эксплуатация. Но данное заключение не согласуется с очевидным фактом, не отрицавшимся и самим Марксом, согласно которому уровень капиталистической прибыли тяготеет к некоторому устойчивому показателю. В посмертно опубликованном третьем томе Маркс устранил это несоответствие, тихо отказавшись от применения трудовой теории стоимости по отношению к индивидуальным предпринимателям и прилагая ее только к «общественному продукту» в целом. Но, как обескураженно отмечал Струве, занимаясь критикой третьего тома Бем-Баверком, «ценность всего общественного продукта не может быть ни с чем сравниваема, как ценность, и не есть, таким образом, ценность»[32]. Действительно, будучи доведенной до логического завершения, марксистская концепция капитала должна была привести к парадоксу: по мере того как в ходе капиталистического производства доля переменного капитала проявляет тенденцию к снижению (в силу растущей механизации производства), уровень прибыли также должен падать[33].
В чем же была ошибка? Во-первых, согласно Струве, Маркс ошибался, когда определял капитал, представляющий собой явно экономическую категорию, в терминах классовых отношений, то есть посредством социальных категорий. Указанные сферы функционируют отдельно друг от друга, несмотря на то, что иногда предстают в единстве: использование капитала стимулируется стремлением к прибыли, которое не имеет отношения к общественному статусу вовлеченных в данный процесс сторон, в то время как в социальных (классовых) отношениях по определению сходятся неравные партнеры. Во-вторых, Маркс заблуждался, толкуя капитал в историческом смысле. Категории экономической науки всегда должны выступать в роли «чистых» категорий, «идеальных типов», не связанных специфическими условиями места и времени. Изложенные воззрения впервые оформились у Струве в 1899–1900 годах; именно на их основе позже был воздвигнут его экономический метод.
Начнем с природы категорий, используемых в экономике: нужно ли привязывать их к историческим ситуациям, или же они более абстрактны? Эта проблема, впервые поставленная в 1880-е годы в дискуссии Менгера — Шмоллера, глубоко интересовала Струве, поскольку он был уверен, что от ее решения зависит развитие экономики как научной дисциплины. Тогда столкнулись две концепции. Лидер исторической школы Густав Шмоллер и его последователи, преобладавшие в академических кругах Германии в середине XIX столетия, отрицали существование абсолютных и вечных экономических принципов, постулируемое экономистами-классиками. Они подчеркивали разницу между объектами, изучаемыми естественными и социальными науками, указывая, что в последних задействовано бесконечное множество переменных, которые делают любую историческую ситуацию уникальной и не позволяют формулировать законы, аналогичные законам естественных наук[34]. В своем крайнем варианте историческая школа пыталась ограничить себя чисто фактуальной стороной дела, что превращало экономику в ответвление истории. Иные последователи исторической школы пытались найти компромиссный путь, выдвигая историко-экономические типологии («меркантилизм», «капитализм», «империализм») или модели типа предложенной Карлом Бюхером (триада «домашнего», «городского» и «народного» хозяйства). В двух книгах, опубликованных в 1883 и 1884 годах, Карл Менгер подверг исторический подход критике как за слабость его теоретических оснований, так и за практическую несостоятельность. Некоторые базовые экономические явления действительно происходят в границах места и времени, но задача экономиста в том, чтобы «очистить» их. Экономические типы или модели должны быть не описательными или историческими, но аналитическими и абстрактными. В центре их внимания должен, в качестве стержня всего экономического процесса, находиться der wirtschaftende Mensch — «человек, занятый экономической деятельностью». «Идеальные типы» Макса Вебера были попыткой синтезировать исторический и антиисторический подходы. Будучи основанными на историческом опыте, последние все же не были связаны с конкретной эпохой и применялись по всему временному спектру. По словам самого Вебера, его «идеальные типы» определяли явления в манере «абстрактно-типической», а не «абстрактно-родовой».
После некоторых колебаний[35] Струве встал на сторону Менгера и Вебера. В 1896 году он все еще настаивал на том, что «исторический» подход к политэкономии должен стать дополнением «философского» подхода[36]. В 1900 году он отверг типологию Бюхера, ранее им разделяемую, и призвал к формулировке экономических категорий, не зависящих от истории[37]. Наиболее обстоятельно он высказался по данному поводу в 1913 году, в ходе защиты своей магистерской диссертации по теме «Теория политической экономии и история хозяйственного быта» (#441). Струве тогда заявил, что главная проблема экономической типологии, «привязанной» к истории, заключается в том, что последняя настаивает на жестком разделении тех явлений, которые в реальных пространственно-временных рамках мирно соседствуют друг с другом. Это верно, к примеру, в отношении трех экономических типов, предложенных Бюхером. Передача товаров непосредственно от производителя к потребителю, которую Бюхер считал отличительной особенностью досовременной («домашней» и «городской») экономики, во множестве случаев наблюдалась и в XX веке. «Но историческую действительность это схематическое наблюдение [Бюхера] не отображает и не изображает, ибо для исторической действительности существенно все качественное и количественное многообразие реальных явлений»[38]. Собственными историческими изысканиями Струве доказал, что тип экономики, названный им «крепостным хозяйством», вполне сопоставим с ранним капитализмом[39]. Все это укрепило его недоверие к историко-экономическим типам и тщетному использованию таких терминов, как «меркантилизм», «капитализм» и тому подобные.
Стараясь избежать просчетов исторического метода, Струве предложил синтетический подход, не слишком отличающийся от веберовский теории «идеальных типов»: «История хозяйственного быта как самостоятельная научная дисциплина есть обработка исторического материала и хозяйственной жизни при помощи систематических категорий политической экономии, которые сами вовсе не суть “исторические” понятия»[40]. В 1913 году, когда это было написано, Струве по-прежнему находил идеи Вебера весьма привлекательными. В целом, заявлял он в своей речи на защите, «чем “утопичнее” идеальный тип или систематичнее схема, тем менее она насилует действительность, ибо тем яснее: 1) что в каждом разрезе действительности сплетаются и переплетаются элементы разных систематических построений, 2) что качественное и количественное многообразие всего исторического заполнения действительности вовсе не может быть уловлено никакими схемами»[41]. Но в неустанной критике и самокритике, с помощью которых он пытался добраться до чисто эмпирических оснований политической экономии, Струве не остановился на «идеальных типах». К 1932 году он решил, что от веберовских категорий нужно и вовсе отказаться. Но его критика Вебера, несмотря на всю свою эмоциональность, не слишком конкретна[42]