iustum (verum) pretio представляло собой то, что на современном языке может быть названо справедливой или разумной оценкой имущества ради урегулирования споров о нанесении ущерба. Лишь в средневековой Европе, под влиянием схоластики, «справедливая цена» стала нормативным понятием и начала использоваться в качестве инструмента вмешательства в процесс свободного обмена.
Завершая свой исторический обзор, Струве делает следующие выводы. Во-первых, свободные цены исторически предшествовали регулируемым; во-вторых, последние, складываясь на основе свободных цен, постепенно превращались в формализованный статистический инструмент. Иными словами, «ценность», выражаемая в директивно устанавливаемой цене, выступала производной от свободной цены. Подобный вывод едва ли удивителен, ибо по мысли Струве цена относится к сфере «межхозяйственных» отношений, то есть к тому ряду гетерогенных феноменов, который не поддается окончательной рационализации: «Социальное (властное, начальственное) регулирование цен сводится к ряду попыток — превратить цену из гетерогенического явления, получающегося в результате столкновения множества человеческих произволов, в явление автогеническое, в заранее учтенное и построенное решение воли какого-либо надиндивидуального социального субъекта, субъекта хозяйствования и властвования. История учит тому, что при самых различных формах политического, социального и хозяйственного строя эти попытки плохо удаются. Цена и в самых примитивных, и в довольно сложных условиях хозяйствования и властвования упорно остается в общем и целом гетерогеническим явлением, сопротивляющимся рациональному социальному построению»[78].
Струве заключал, что в XX столетии с его железнодорожными тарифами, регулированием заработной платы и картелями, область экономической деятельности, подверженная регуляции, постепенно расширяется, но вместе с тем он чувствовал, что данный процесс имеет свои пределы. «Ив наше время цена остается все-таки по преимуществу явлением гетерогеническим — и идея полной рационализации цен и всецелого управления их царством представляется фантастической»[79]. В акционировании современных капиталистических предприятий Струве видел блестящий пример синтеза гетерогенических и автогенических элементов ценообразования, а в фондовой бирже — успешную попытку комбинировать рационализацию и спонтанность.
Главным объектом нападок Струве стала так называемая «теория равновесия», господствовавшая в науке конца XIX века (и сохраняющая свое доминирующее положение до сих пор). Согласно ее базовому постулату, цена формируется на том вполне конкретном рубеже, где спрос соответствует предложению, то есть в том перекрестье («точке равновесия»), где «кривая спроса» и «кривая предложения» пересекаются друг с другом. Если данный эквилибриум нарушен, то цена колеблется до тех пор, пока он не будет восстановлен, либо же сделки вообще не заключаются. Концепция «предельной полезности» — родственная доктрина — пытается объяснить, каким образом покупатель формулирует свои приоритеты на рынке, то есть как он добивается того, чтобы «один и тот же уровень затрат обеспечивал один и тот же уровень удовлетворения потребности»[80]. Соотношение спроса и предложения в рассматриваемой концепции определяется всецело в математических терминах.
Впервые Струве обратился к «теории равновесия» в статье, написанной в 1923 году и задуманной в качестве заключительной главы «Хозяйства и цены»[81]. Затем он вернулся к этому предмету в 1936 году, проведя пол года в Статистическом институте экономических исследований в Софии, в богатой библиотеке которого ему удалось познакомиться с научными трудами, недоступными в Белграде, где Струве проживал с 1928 года. Именно в Болгарии он подробно ознакомился с послевоенной экономической литературой, которая в свое время ускользнула от его внимания в силу занятости политикой. Результатом всех этих изысканий стало детальное эссе о «теории равновесия», в котором в полной мере был развит тезис о том, что, подобно объективистским теориям ценности, последняя также несостоятельна концептуально и неприменима практически[82].
Хотя корни этой экономической идеи, подобно многим другим, лежали в сфере схоластики и классической философии, в первую очередь «теория равновесия» представлялась Струве порождением механистической философии XVII–XVIII веков. Сами понятия «колебание цен» и «эквилибриум» показывают, насколько тесно данная концепция была связана с механистическим мышлением. Эту историческую связь Струве иллюстрирует множеством примеров, включая яркую цитату из письма Тюрго Д. Юму, в котором колебания цен уподобляются движениям механизма и применяется сам термин «эквилибриум»[83].
Такая интеллектуальная «родословная» позволяет понять, в чем именно Струве видел главные изъяны «теории равновесия». Последняя усматривает в цене атрибут вовлеченных в процесс обмена предметов, подобно тому, как механика рассматривает массу в качестве атрибута физических объектов[84]. Именно убеждение в том, что цена — это качество товара, в конечном счете сближает нынешнюю «субъективную» теорию ценности с прежней «объективной», несмотря на их кажущуюся несовместимость. Эти концепции различаются лишь в объяснении того, чем обусловлен тот или иной атрибут.
«Эквилибристы» полагают, что участники обмена выходят на рынок со своими представлениями о цене: «личный интерес» позволяет им завышать ее, если они продавцы, и занижать — если они покупатели. «Утверждение о том, что цена формируется в точке совпадения спроса и предложения, само по себе постулирует существование цены как атрибута или проявления спроса-предложения»[85]. Но реалистична ли подобная предпосылка? Так ли функционирует подлинный рынок? Ответ Струве отрицателен. За пределами самого акта обмена, в котором формируются цены, никакого равенства или «равновесия» спроса и предложения просто не существует. Таким образом, кривые спроса и предложения, на которые ссылается «теория равновесия», просто безосновательны.
Струве воспринимал рынок как нечто динамичное и гетерогенное. В момент встречи покупателей и продавцов рынка еще нет: здесь имеют место лишь индивидуальные акты обмена, итог которых определяется психологическими факторами, лежащими за пределами научного анализа Только после того, как оформится последовательность подобных обменов и откристаллизуется ценовая норма, можно будет говорить о рынке. Рынок — это не «топографическое» и не «юридическое» понятие, то есть не место и не учреждение, не какая-нибудь абстракция, устанавливающая цены: это «система реальных и возможных, осуществляемых и предполагаемых актов обмена, которыми производится измерение и непрерывно поддерживается измеримость хозяйственных благ»[86].
«Теория равновесия» пытается искусственно «заморозить» рынок и процесс ценообразования, хотя ни то, ни другое не является статическим феноменом. Если уж в экономике вообще можно рассуждать о каком-либо равновесии, это будет нечто вроде «кинетического равновесия» современной химии[87]. Струве соглашается с мнением Панлэвэ, который, критикуя «теорию равновесия», говорил о том, что «до сих пор уподобление законов экономического эквилибриума принципам статической механики оставалось лишь фигурой речи»[88]. По убеждению Струве, даже на публичном аукционе, в котором Вальрас видел идеальную модель рынка, покупатели действуют, исходя из предпосылки, что цена весьма эластична. В неафишируемом, но важном постулате «теории равновесия», согласно которому цены являются предустановленными еще до начала самого акта обмена, и заключается главный ее порок. «Единая рыночная цена не есть какой-то “идеальный тип” ли теоретическая “усредненность”; это среднее арифметическое всех ценовых предложений, сделанных покупателями и продавцами. Эта средняя величина почти всегда выводится из последовательности индивидуальных цен, не на основе некой “нормы”, но независимо от нее, еще до того, как последняя установилась. Рыночная цена одновременно представляет собой и “норму”, и “факт”. Она является нормой потому, что на основании ее вершатся отдельные сделки. И она — факт, поскольку при совершении таких сделок норма безусловно учитывается…»[88]
Это смешение формальной и фактической стороны дела Струве рассматривал в качестве одной из особенностей экономической деятельности. В силу прежде всего этого обстоятельства понятия и аналитические методы, разработанные в физических науках, не подходят для экономики. В физическом мире вообще нет аналогов процессу ценообразования:
«Понятие равенства (Gleichkeit) отражает некое соотношение, в то время как понятие цены (или ценности) также есть определенное соотношение. Соотношение, передаваемое термином “равенство” (когда мы говорим о процессе обмена), никаким абстрактным образом невозможно оторвать от соотношения, обозначаемого словом “цена” (или “стоимость”). Подобное положение обусловлено и обосновано тем, что обмениваемые объекты (блага), которые приравниваются друг к другу в цене, не просто отождествляются, но в определенном смысле взаимозаменяют друг друга. Они замещают друг друга не потому, что одинаковы, но, наоборот, воспринимаются в качестве равных именно из-за того, что способны заменять друг друга. В материальном мире ни процесс обмена, ни ценообразование не имеют аналогов. В отношении живой и неживой материи «обмен» есть всего лишь “фигура речи”, родившаяся благодаря достижениям экономики. В явлениях обмена и цены перед на