литэкономия, преподаваемая в то время в ведущих русских университетах, была несостоятельной. В этом столкновении студенческая молодежь, вместо того, чтобы встать на защиту марксизма, приветствовала человека, который, бросив вызов основным постулатам экономической теории Маркса, в то же время слыл либерал-консерватором, националистом и империалистом. Марксизм, совсем недавно служивший жизненным кредо молодых русских, теперь превращался в догму людей средних лет. Именно так описанное выше событие было интерпретировано корреспондентом журнала социалистов-революционеров, который назвал статью о защите Струве «Ученый поход против Маркса». Он отмечал, что аргументы Струве разили марксистскую экономику в самое сердце и усматривал зловещее предзнаменование в том, что интеллектуал, решившийся на подобную авантюру, увлек за собой и аудиторию: «Впервые, может быть, в истории академической жизни России мы встретились в Москве, в центре прогрессивного студенчества, с таким приемом, оказанным нашей учащейся молодежью диспутанту, выступающему с резкими нападками против научного наследия Маркса»[110]. Русская молодежь, с грустью заключал журналист, явно движется вправо.
Парадоксально в данном случае то, что симпатии присутствующих в конечном счете сработали против Струве. Через два дня после защиты Речь поведала о слухах, что некоторые профессора юридического факультета предложили по итогам защиты представить Струве не магистерскую, но сразу докторскую степень. Факультет, однако, отклонил такое предложение, «опасаясь подозрения в симпатиях к диссертанту как политическому деятелю»[111].
После всех неприятностей, пережитых в Москве, Струве решил защищать докторскую диссертацию в другом университете, остановив свой выбор на Киеве. Это событие, состоявшееся накануне Февральской революции (17 февраля), прошло гораздо более достойно[112]. Вновь аудитория была многочисленной и благожелательно настроенной; критика также высказывалась, но на сей раз она оказалась корректной и конструктивной.
Диссертация, которую Струве выдвинул на соискание ученой степени доктора политической экономии и статистики, представляла собой вторую часть первого тома «Хозяйства и цены». После кратких вступительных замечаний, в которых Струве рассказал, как двадцатью годами ранее разочарование в экономических концепциях сначала Рикардо и Маркса, а потом и субъективной школы, подтолкнуло его к формулировке собственной теории (#521), слово было предоставлено официальным оппонентам. А.Д. Билимович ограничился похвалами в адрес диссертанта; в частности, особо он выделял тот вклад, который Струве внес в экономическую теорию, заменив понятие «производство» понятием «приобретение». Второй оппонент, К. Г. Боблый, оказался более критичен. Он считал, что работа плохо структурирована, и сожалел о том, что явная спешка, с которой она компоновалась, снизит ее влияние. Были высказаны также и критические замечания содержательного порядка. Вопреки утверждениям диссертанта, Боблый полагал, что не только доход зависит от цены — между двумя феноменами существуют отношения взаимозависимости. Предложенную Струве классификацию доходов он назвал недостаточно продуманной. Далее, оппонент считал, что Струве преувеличивает значение бухгалтерского учета как инструмента анализа экономических процессов. Но в целом, заключил Боблый, исследование Струве стало заметным вкладом в развитие экономической мысли. После того как высказались еще два специалиста (В.А. Косинский и Е.В. Спекторский), ученый совет единодушно проголосовал за присуждение Струве искомой степени.
Состоявшийся в 1913 году выход первого тома «Хозяйства и цены» широко комментировался в газетах и журналах. Часть первая второго тома, появившаяся накануне революции, удостоилась гораздо меньшего внимания.
Наиболее серьезным критиком этого сочинения выступил давний соперник Струве за звание ведущего экономиста России, его старый друг Туган-Барановский. На публикацию первого тома он откликнулся дважды: сначала в краткой газетной заметке, а затем в большой журнальной статье[113]. Но прежде чем изложить его воззрения на экономическое творчество Струве, необходимо хотя бы коротко остановиться на личных факторах, которые, вероятно, сыграли свою роль в формировании позиции этого ученого. Несмотря на то, что сегодня он известен гораздо шире, с точки зрения просвещенных современников Туган-Барановский не только стоял ниже Струве с интеллектуальной точки зрения, но и был ученым, который напрямую заимствовал большинство своих теоретических идей из разработок Струве. Для характеристики взаимоотношений этих двух ученых, складывавшихся в 1890-е годы, когда оба являлись ведущими пропагандистами марксистской экономики в России, типична следующая оценка: Туган-Барановский, писал один из критиков, «гораздо менее разносторонний и интересный ум, чем П.Б. Струве… и он в идейно-общественных битвах 90-х годов выступал оруженосцем этого последнего»[114]. Суждения такого рода помогают понять, почему в 1917 году именно Струве, экономист по совместительству, а не Туган-Барановский, полноценный профессионал, был отмечен Академией наук как единственный специалист в экономической сфере. Положение Туган- Барановского усугубляло и то, что он оказался мишенью почти неприкрытых обвинений в плагиате. В 1903 году, к примеру, обозреватель одного из его эссе по марксистской экономике без обиняков утверждал, что свои главные идеи автор заимствовал у Струве, просто реализовав исследовательскую программу, намеченную последним несколькими годами ранее [115]. Та же злосчастная судьба постигла и главный труд — magnum opus — Туган-Барановского, книгу «Основы политической экономии», ибо в данном случае комментатор вновь обратил внимание на сходство ее центральных положений с марксистскими статьями Струве (особенно #83 и #90): «эти идеи отзываются чем-то знакомым», «читатель невольно будет поражен сходством, доходящим едва ли не до тождества»[116]. Струве, который до того момента хранил молчание, теперь тоже решил высказаться. В рецензии на «Основы…» он заявил, что не собирается обвинять автора в открытом плагиате, но тем не менее считает нужным заметить, что Туган-Барановский систематически игнорировал его «работы в области политической экономии, которые ему были хорошо известны»; далее Струве поддержал мнение тех комментаторов, которые полагали, что главные теоретические труды этого ученого представляли собой реализацию сформулированной Струве еще в 1899 году «программы критической переработки Маркса»[117]. Естественно, слава далеко не первоклассного интеллектуала и плагиатора не могла не задевать Туган-Барановского и наложила свой отпечаток на оценку, выданную им очередному шедевру Струве.
Туган-Барановский приветствовал выход в свет первого тома «Хозяйства и цены». В этом событии он усмотрел свидетельство того, что русская экономическая мысль, традиционно остававшаяся послушной ученицей западной науки, наконец-то повзрослела. Он отдал должное — хотя, может быть, чуть-чуть иронично — широчайшей эрудиции Струве: «Чего только он не знает и какие только книги не цитирует!» Но вместе с тем работа показалась ему исключительно плохо структурированной: по мнению рецензента, она напоминала беспорядочное скопище научных работ, собранных под одной обложкой, ни одна из которых не доведена до конца, а некоторые противоречат остальным. Он заметил, что Струве присуща дурная привычка отвлекаться от одной научной проблемы ради какой-то другой, только что подвернувшейся под руку, причем в итоге ни одна из проблем не доводится до ума. В качестве образца подобных беспорядочных и беглых изысканий он цитировал презрительные выпады Струве в адрес теории «предельной полезности», не подкреплявшиеся какими бы то ни было основательными аргументами.
Лучшей главой книги, по мнению Туган-Барановского, оказалась первая, в которой определялись разновидности экономических систем и проводилось разграничение социальных и экономических категорий. Более того, он поддержал предложение Струве заменить понятие «натуральной экономики» на то, что было названо «агломерацией параллельных экономик». Глава вторая, посвященная «основному дуализму» общественных наук, понравилась ему значительно меньше. Туган-Барановский полагал, что проводимое автором различие между поддающимися и неподдающимися рационализации феноменами не содержит в себе теоретической новизны, поскольку для современной науки это общее место. Его также раздражали бесконечные выпады автора против Маркса и марксизма. Что же касается центрального тезиса Струве, согласно которому «ценность» — лишь универсальное выражение «цены», то Туган-Барановскому он показался трюизмом, экономистам давно известным, хотя и не всегда артикулируемым. Он отмечал также некоторую непоследовательность при рассмотрении автором соотношения «ценность-цена», когда, с одной стороны, писал он, осуществляется логический переход от ценности к цене, а с другой — наоборот, от цены к ценности. Не соглашался он и с утверждениями Струве о том, что Маркс «субстанциализировал» ценность или рассматривал ее метафизически. В конечном счете Туган-Барановский решил, что построения Струве едва ли могут претендовать на оригинальность. Принципиальный вклад в экономическую науку книга сделала исключительно благодаря историческим разделам, посвященным эволюции цен, но даже здесь анализ оказался слишком несистематичным для того, чтобы быть убедительным. «В области экономической теории, — заключает Туган-Барановский, — новый труд Струве не прибавляет ничего существенно нового сравнительно с его более ранними статьями, появившимися около 15 лет тому назад в журнале «Жизнь»». Самым лучшим из сказанного Туган-Барановским о трактате Струве было то, что он нашел книгу «интересной», в особенности «исторические экскурсы», которые явно превосходят теоретические пассажи