Наиболее основательные материалы по первому тому появились в двух номерах Вестника Европы, вышедших друг за другом. Один из них написал А. Кауфман [119], второй — А. Мануйлов[120]. Оба автора были поражены широтой интеллектуального охвата предпринятых Струве изысканий, простиравшихся далеко за пределы экономики и включавших философию и юриспруденцию. Они единодушно утверждали, что книга представляет собой выдающееся научное достижение и имеет огромное значение для экономической мысли. Однако их отношение к центральному тезису Струве оказалось различным. Мануйлов полагал, что в той части своих рассуждений о «ценности», которая претендовала на новизну, Струве был недостаточно оригинален, а там, где новаторство казалось бесспорным, — не слишком убедителен. Он указывал также, что, несмотря на все свое негодование по поводу понятия «ценности», Струве так и не смог от него избавиться. Кауфман, напротив, считал Струве абсолютно правым и упрекал его лишь в том, что в борьбе с понятием «ценности» он остановился на полпути. Вместе с тем он предсказывал теоретическим построениям Струве крайне неблагоприятную реакцию со стороны профессиональных экономистов, которые слишком привязаны к привычному понятию, чтобы с легкостью от него отказаться.
Если не брать во внимание политически инспирированные отклики, которые довольно бестолковы[121], общее мнение было таково, что «Хозяйство и цена» явилась в высшей степени оригинальной и насыщенной работой, блестящим достижением русской экономической науки, причем наиболее впечатляющим именно в исторической, а не теоретической части. Предпринятое Струве доказательство того, что свободные («рыночные») цены исторически предшествовали фиксированным («указным») ценам — точка зрения, не согласующаяся с господствующими тогда взглядами, — выделялось в качестве его главной заслуги. В то же время критика ценности как экономической категории виделась обозревателям либо не доведенной до конца, либо менее оригинальной, чем представлялось самому Струве.
В настоящее время, учитывая отсутствие серьезных исследований его трудов специалистами, мы едва ли можем объективно оценить научные достижения Струве. Следует, однако, иметь в виду, что его изыскания развивались сразу в двух направлениях — историческом и теоретическом. Как экономист-историк, он внес значительный вклад в изучение русского крепостничества (я уже говорил об этом в первом томе настоящей работы) и эволюции понятия цены. И в том, и в другом случае он решительно выступал против господствующих теорий. Что касается крепостничества, ему удалось показать, что упразднение последнего в 1861 году было мотивировано отнюдь не провалами крепостной экономики. В исследовании цен он продемонстрировал, что на всем протяжении истории свободные цены предшествовали фиксированным. В теоретической экономике он занимал крайне позитивистские или эмпирические позиции, практикуя чисто «идеографический» подход. Такая установка побудила его поставить под сомнение логичность и полезность большинства понятий, применяемых господствующими экономическими школами — классической, марксистской, модернистской, — и в конце концов попытаться сузить область экономической науки до статистических изысканий. Некоторые эксперты считали Струве первейшим экономистом его поколения: среди них были члены Академии наук и прочие ученые светила. В своем обзоре русской экономической теории начала XX века В. Железное, к примеру, оценка которого была уникальной в силу его знакомства как с европейской, так и с русской экономической литературой, утверждал, что «благодаря выдающимся аналитическим и в то же время интуитивнотворческим талантам, благодаря чрезвычайно основательному и многостороннему образованию, Струве с самого начала своего научного пути не имел достойных соперников в рядах русских экономистов»[122]. Но окончательный вердикт, разумеется, остается за будущим.
Глава 4. «Русская мысль»
В годы, предшествующие первой мировой войне, Струве занимался самой разнообразной деятельностью: на постоянной основе преподавал в Санкт-Петербургском политехническом институте, работал над диссертацией, регулярно печатался в газетах и журналах, принимал участие во всевозможных публичных дискуссиях (в частности, в заседаниях Религиозно-философского общества и в так называемых «экономических беседах»). Одному человеку, в особенности такому беспорядочному и недисциплинированному, каким был Струве, этого хватило бы с лихвой, но он, тем не менее, в конце 1906 года взялся за новое начинание — стал соредактором Русской мысли, одного из ведущих русских журналов. Неудивительно, что каждую весну Струве пребывал в состоянии полного физического изнеможения, которое неизбежно выливалось бы в нервные срывы, если бы жена не настаивала на продолжительном летнем отпуске. Резкий и раздраженный тон его писаний того времени во многом объясняется именно этой перегруженностью.
Хотя деятельность Струве разворачивалась в самых различных сферах, ей неизменно была присуща одна и та же внутренняя идея. В те годы (1908–1914) Струве оказался ведущим представителем влиятельного направления русского общественного мнения, которое лучше всего именовать «национал-либеральным». Оно было национальным в том смысле, что его приверженцы ставили благосостояние и могущество России выше любых групповых интересов, будь то интересы идеологические, классовые или этнические. Будучи либеральным, данное направление полагало, что упомянутые благосостояние и могущество обеспечиваются не одной только властью, но проистекают из свободного и творческого сотрудничества последней с обществом. Националистический пафос обособлял это движение от либералов кадетского толка, в то время как преданность свободе противопоставляла его правым «патриотам».
Нарождающееся движение долгое время не имело партийного оформления. Его главными институтами были фракция «мирного обновления», сформированная в I Государственной Думе, и «экономические беседы», начатые в 1908 году по инициативе группы крупных московских предпринимателей. Периодические издания, среди которых были Русская мысль и несколько газет (таких, как Слово, Утро России), популяризировали философию либерального национализма среди широкой публики. В 1912 году движение породило Прогрессивную партию, которой было суждено сыграть заметную роль в русской истории последних лет старого режима.
Над всем этим парил мятущийся дух Струве — «Иоанна Крестителя всех наших возрождений», как называл его Горький[1], — проповедовавшего свободу, культуру и патриотизм.
Русская мысль была основана в 1880 году в качестве славянофильского органа. В 1884 году издание полевело, вобрав в круг своих читателей бывших подписчиков Отечественных записок, видного либерального и социалистического журнала, закрытого цензурой. Через год после этого редактором» стал В.А. Гольцев[2], который преобразовал его в орган умеренного народничества. На его страницах публиковались ведущие сторонники «самобытного пути России», среди которых были Михайловский, Даниельсон и Воронцов, а также романисты, склонные к «реалистическому» описанию современной крестьянской жизни, включая Успенского, Короленко и Горького. В целом издание оставалось довольно эклектичным, но в 1880-1890-е годы, когда цензура была особенно свирепой, оно внесло значительный вклад в интеллектуальную жизнь страны. Данный факт признавал даже Струве, хотя политической и экономической философии Русской мысли той поры он отнюдь не симпатизировал[3]. По меркам того времени тираж журнала был необычайно высоким: в конце 80-х годов он достигал 13–14 тысяч экземпляров[4].
Имя Гольцева настолько прочно ассоциировалось с Русской мыслью, что когда осенью 1906 года он заболел и не смог выполнять редакторские обязанности (в ноябре того же года Гольцев скончался), издатель И.Н. Кушнерев решил закрыть журнал. Однако протесты редакции и авторов оказались столь энергичными, что он сдался и согласился пересмотреть прежнее решение, попросив А.А. Кизеветтера, бывшего тогда членом редколлегии, возглавить редакцию. То был довольно странный выбор. Кизеветтер, крупный специалист по социальной и политической истории России, являлся приват-доцентом Московского университета, где готовился занять профессорскую кафедру. Несмотря на то, что этот человек часто выступал со статьями по политическим вопросам в периодической печати, никакого редакторского опыта у него не было, а судя по мемуарам, изданным в эмиграции, и с литературными талантами дело обстояло неважно. Преподавание и работа над докторской диссертацией почти не оставляли Кизеветтеру свободного времени, а то, что все-таки было, он предпочитал отдавать Конституционно-демократической партии, в ЦК которой входил и которая выдвинула его кандидатом в депутаты II Государственной Думы. Возможно, Кушнерев исходил из того, что после революции 1905 года и утверждения конституционного порядка славянофильский либерализм в духе Русской мысли изжил себя, а будущее — за либерализмом западного типа, который представляли Кизеветтер и его партия. Сам Кизеветтер также не испытывал большого энтузиазма по поводу сделанного ему предложения. Но желание спасти журнал оказалось сильнее; он согласился на предложенный пост с тем условием, что вторым соредактором Русской мысли станет Струве[5].
Сам Струве, по-видимому, воспринял идею с готовностью, ибо уже в ноябре 1906 года журнал поместил уведомление о том, что в будущем году издание будет совместно редактироваться Струве и Кизеветтером, а штаты редакции будут усилены. Соредакторы распределили обязанности следующим образом: Кизеветтер взялся вести рубрики, посвященные общей истории и истории литературы. Он также принял на себя управление самой редакцией, по-прежн