Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 — страница 40 из 143

Слово в апреле 1908 года[20], в которой Струве принял активное участие.

Учитывая подобный контекст, не стоит удивляться тому, что слабое выступление России в ходе кризиса в Боснии и Герцеговине в 1908–1909 годах произвело на Струве и его единомышленников самое удручающее впечатление. Правительство усматривало в аннексии Австрией спорной территории, на которую претендовала также Сербия, вызов, дискредитирующий Россию в глазах сербских союзников. Но, ослабленная японской войной и стремящаяся избежать нового столкновения, Россия не спешила поддержать Сербию. Столыпин, который был убежден в том, что любое военное вмешательство на стороне сербов подорвет его амбициозную программу внутренних реформ, предпочел остаться в стороне. В конце концов министр иностранных дел Извольский был вынужден поступиться принципами: он предложил австрийцам такой вариант решения, который, удовлетворяя аппетиты Австрии, в то же время позволял России сохранить лицо. Австрийцы, подстрекаемые Германией, отклонили компромисс: в марте 1909 года они выставили Сербии ультиматум с требованием признать аннексию Боснии и Герцеговины, а спустя несколько дней немцы предъявили аналогичное требование России. Не будучи способной противостоять австро-германскому давлению, Россия уступила, не оставив Сербии иного выхода, кроме капитуляции.

Подобная политика повергла сторонников Струве в неистовство. Сам Струве немедленно провел параллель между позорным поведением Извольского в отношении Боснии и Герцеговины и сдачей Горчакова на Берлинском конгрессе сорока годами ранее. Перефразируя кумира своего детства Ивана Аксакова, называвшего Берлинский конгресс «унижением нации», он заклеймил боснийское фиаско как «национальный позор»[21]. Страна, с подобной легкостью уступающая внешнему диктату, серьезно больна, полагал он. Струве опасался того, что Австрия и Германия, неправильно истолковав этот инцидент, могут решиться напасть на Россию. А если такое случится — если России придется столкнуться с Австрией и Германией без какой бы то ни было поддержки со стороны Англии и Франции, — она не только проиграет, но и будет отброшена назад в XVII век[22]. Боснийский кризис представил Струве свежие доказательства того, что режим, не опирающийся на общенациональный консенсус, не способен эффективно противостоять внешним угрозам[23]. Подобная линия аргументации активно поддерживалась Словом и Московским еженедельником.

Именно в этот период (в 1908 и последующие годы) Струве наладил тесные рабочие контакты с московскими предпринимательскими кругами, поддерживающими «мирнообновленцев», особенно с П.П. Рябушинским, который, по-видимому, полностью подчинился его интеллектуальному влиянию. Рябушинский и его соратники понимали, что для обеспечения намеченных ими политических целей они нуждаются в содействии интеллектуалов, в первую очередь специалистов по экономике. Пытаясь создать форум, на котором эксперты могли бы общаться с предпринимателями, Коновалов и Рябушинский организовали в своих роскошных московских особняках встречи, получившие известность как «экономические беседы». Эти собрания начались в апартаментах Коновалова на Поварской улице, а потом переместились в дом Рябушинского на Пречистенском бульваре. Среди ученых, регулярно принимавших участие в подобных мероприятиях, можно отметить экономиста и ректора Московского университета А.А. Мануйлова, историка экономики М.М. Ковалевского, юристов П.И. Новгородцева и С.А. Котляревского, историка П. Г. Виноградова и богослова С.Н. Булгакова (получившего экономическое образование). Струве неизменно присутствовал в тех случаях, когда его визиты в Москву совпадали с датой очередного заседания. По мере того как беседы приобретали все большую славу, на них стали появляться и правительственные чиновники среднего звена. Посиделки, объединявшие профессоров, капитанов промышленности и бюрократов, привлекали пристальное внимание прессы, а это, в свою очередь, заставляло радикальные издания сетовать на то, что столь широкая огласка обеспечивает русской буржуазии ореол респектабельности в глазах молодежи.

Коновалов, которому, вероятно, и принадлежала идея экономических бесед, оценивал их назначение вполне практически. Он надеялся, что эти мероприятия помогут «выяснить условия, необходимые для развития хозяйственной жизни страны, совместными силами людей практического опыта и представителей науки»[24]. По мнению Рябушинского, участники дискуссий составляли нечто вроде политического клуба, из членов которого будут призваны лидеры России. Но, несмотря на политическое значение бесед, их инициаторы в основном избегали открытых политических дебатов, не желая провоцировать внутренние разногласия.

Раз в месяц, а иногда и чаще, под аккомпанемент столового серебра и чайной посуды, ученые представляли доклады по экономической проблематике. Как свидетельствует один из очевидцев, профессора обычно пользовались своими университетскими записями, а предприниматели, ошеломленные эрудицией собеседников, обращались в слух[25]. Трудно сказать, чем конкретно мужи науки обогащали мужей дела. Но вместе с тем очевидно, что в ходе бесед рождался тот дух, который помогал бизнесменам расширить горизонты и осознать себя авангардом прогресса. Подобное чувство, в свою очередь, подталкивало предпринимателей к политическим выступлениям, иногда довольно смелым. В феврале 1911 года, к примеру, в ответ на введение новым министром образования Л.А. Кассо репрессивных мер в отношении Московского университета, Коновалов распространил среди своих друзей адресованную этому чиновнику петицию протеста, под которой подписались 66 предпринимателей[26]. Данная акция стала, пожалуй, первым случаем в российской истории, когда деловое сообщество попыталось защитить интеллигенцию от монархии. Примерно в то же самое время другая группа бизнесменов, объединенная в Общество фабрикантов и заводчиков московского района, вручила министру финансов Коковцову письмо, в котором высказывался протест против дискриминации евреев, — акт, для русской буржуазии столь же беспрецедентный, поскольку она всегда болезненно воспринимала конкуренцию со стороны еврейского бизнеса и была в значительной степени ответственна за введение черты оседлости[27].

Струве тоже участвовал в экономических беседах; более того, он фактически открыл их лекцией «Народное хозяйство и интеллигенция», прочитанной 15 ноября 1908 года[28]. В своем выступлении он упрекал русскую интеллигенцию в недоверии к капиталистам и капитализму, которое приписывал интеллигентской озабоченности «распределением» в ущерб «производству». Он призывал интеллектуалов ценить важность высокой производительности труда, а также стимулирующей ее культуры. Кроме того, Струве предлагал промышленникам и торговцам выйти за узкие рамки классовых интересов и начать мыслить национально. Еще одну лекцию, которая называлась «Развитие производительных сил страны», он произнес 18 апреля 1909 года[29].

Призывы к воссоединению науки и капитала и более активному вовлечению буржуазии в политическую жизнь, которые звучали в салонах Коновалова и Рябушинского, не встречали поддержки ни справа, ни слева. Речь с издевкой писала о «братании миллионов и науки»: «все те же лица ученых и миллионщиков за уставленными сладостями и фруктами столами»[30]. Радикальная пресса в свойственной ей бесшабашной манере раздувала подобные нападки. У правой печати экономические беседы также не пользовались расположением. Привычно усматривая повсюду еврейский заговор, она призывала русских предпринимателей отвергнуть увещевания евреев и их прислужников-интеллектуалов и не ввязываться в политику. Ведущий политический комментатор Нового времени, неподражаемый Меньшиков, для которого жизнь была непрекращающейся борьбой сил света, представляемых автократией, и сил тьмы, олицетворяемых евреями, крещеными евреями и их сторонниками, возмущался «жидокадетским раздражением против власти», вносимым в ряды московских предпринимателей[31].

Важным итогом сотрудничества академиков и бизнесменов стал изданный на деньги Рябушинского (и при тесном содействии Григория Трубецкого) двухтомник «Великая Россия: сборник статей по военным и общественным вопросам». Его авторы анализировали военные проблемы страны в политической и экономической перспективе. Милитаристский и империалистический пафос «Великой России» произвел сильное впечатление на деловое сообщество, не привыкшее к тому, чтобы его воспринимали как фактор российской военной мощи[32].

Струве выступил в сборнике с программной статьей «Экономическая проблема “Великой России”» (#416), в которой анализировались взаимоотношения между богатством страны и ее военным потенциалом. Он утверждал, что в настоящее время способность вести войну должна измеряться не живой силой, которую государство готоЬо выставить на поле боя, а экономической мощью. Последнюю, в свою очередь, вполне в духе своей экономической теории, он предпочитал определять в объемах не столько промышленного производства, сколько капитала и дохода. «Чем выше экономическое развитие страны, тем — при прочих равных условиях — выше ее боевая готовность, и тем значительнее та сила, которую данная страна может развить в военном столкновении»[33]